Пешком над облаками, стр. 45

— Теперь уже поздно об этом говорить, — обреченно возразил Пыпин.

Я растерянно промолчал, и тогда Пыпин добавил:

— Лучше скажите, как нам отныне жить? Мы станем вновь одним человеком? Иван Ивановичем Пыпиным?

— К несчастью, это уже невозможно. — Я не удержался и огорченно вздохнул.

— Да ты не вешай носа! Не вешай! Это хорошо и даже очень, — обрадовался Пыпин и похлопал меня по плечу. — Пусть будут два Пыпина. Два хороших… Молчу, молчу… Я хотел сказать: два сносных. Теперь мне небось тоже полагается быть скромным?.. В общем, не бойся, я тебя не подведу.

— Ты будешь моим вторым положительным «я»? — спросил я, все еще не веря в происходящее.

— Буду! — Но, подумав, Пыпин добавил: — Ну конечно, в жизни всякое бывает. Трудно загадывать наперед. Ты уж на меня не обижайся!

Слыханное ли дело: Пыпин, матерый хулиган, наводивший ужас на все детсады и школы, просил не обижаться! Не за то ли я с ним боролся все эти бурные пятьдесят лет?!

И вдруг в тот самый момент, когда наше долгое единоборство завершилось полной победой добра и мое второе «я» тоже стало положительным, так вот в сей радостный момент мое первое совершенно идеальное «я» совершило нехороший и предосудительный поступок.

Пока мы выясняли свои новые отношения, из-за дворца моряков появилась длинная процессия. Люди в спецовках, обсыпанных опилками и стружками, несли на плечах необычные для здешних широт экзотичные бревна. Я заметил их еще издалека и сразу узнал. Да, да, именно из этих бревен когда-то был связан мой легендарный стомаран. Однако с тех пор прошло много лет, и бревна давно уже были мне не нужны. Я так и подумал, ведя очень важный разговор со своим переменившимся двойником Пыпиным.

Но стоило шествию поравняться с нами, как тут же со мной произошло нечто неожиданное: я повернулся к строителям и закричал:

— Это мои бревна! Сейчас же верните мои личные бревна!

— Что с тобой? Зачем тебе бревна? — зашептал Пыпин, стараясь удержать меня за рукав. — Они ведь годами валялись на пустыре. Пусть же теперь послужат людям.

Плотники переглянулись между собой: я ли это? И старший по возрасту из них виновато сказал:

— Уж очень красивые бревна. Мы хотели построить сказочный город для наших туапсинских ребят. Но если они вам нужны, мы отнесем их на место.

— А это никого не касается: нужны или нет! Мои бревна, и все! — скандалил я и капризно топал ногами.

Очевидно, передав хулигану часть своей доброй души, я, сам не зная того, прихватил у него долю плохого.

— Иван Иванович, что с вами? — деликатно спросил другой строитель, теперь уже самый молодой. — На вас это никак не похоже.

Люди смотрели на меня с испугом и состраданием, словно со мной случилось самое большое несчастье.

— Случилось не случилось! Это уж мое дело! — возразил я, грубя прямо-таки голосом прежнего Пыпина.

— Товарищи, с Иваном Ивановичем что-то стряслось. Давайте сегодня бревна вернем, а завтра, может, ему станет лучше, — предложил старший плотник, и процессия развернулась, понесла бревна на прежнее место, на пустырь.

— Признаться, я тоже тебя не узнаю, — удивленно проговорил замолчавший было Пыпин. — Знаешь, на кого ты сейчас очень похож? На хулигана Пыпина.

— Ну и сказал! А ты, может, похож на юнгу Ивана…

Я окинул Пыпина взглядом с ног до головы и не договорил, умолк, пораженный увиденным. Лицо у моего второго «я» тоже от растерянности вытянулось, стало продолговатым, как дыня. Мы перепутались, мы не могли отличить: кто Пыпин тот, кто Пыпин этот.

И тут, словно с неба свалился, перед нами возник вездесущий оркестр. У музыкантов еще трепетали длинные черные хвостики фраков.

— Прошу побыстрее, маэстры! — лихорадочно закричал дирижер. — Три! Четыре!.. Катастрофично!.. Еще катастрофичней!.. Полная катастрофа!

— Да замолчите! Я вас сегодня не звал! — воскликнул Пыпин с досадой.

— Извините, почтеннейший хулиган. Но мы не могли удержаться! Ведь это же преступление века! Вы сбили юнгу с истинного пути! И мы просто обязаны подчеркнуть весь трагизм этой катастрофы. Средствами своего скромного искусства, конечно, — возразил дирижер и сконфуженно добавил: — Мы немножко опоздали. Преступник уже завершил свое черное дело. Но кто знал?! Кто знал, что наш знаменитейший, стойкий из стойких юнга не устоит?!

— Но это только половина факта, — возразил, в свою очередь, Пыпин. — В то же самое время юнга Иван Иванович привил мне стремление к добру. И мне очень стыдно за свое хулиганское прошлое. Не верите? Тогда смотрите! — И он смахнул рукавом набежавшую слезу.

— Тогда сделаем так, — не смутился дирижер, — одна половина оркестра будет играть ликующий туш, а вторая поведет тему ужасающей катастрофы.

А мне было очень обидно. Добиться в конце концов полной победы и одновременно потерпеть такое сокрушительное поражение…

ГЛАВА XV, которой предстоит сыграть почетную роль эпилога

Догорели воображаемые дрова в воображаемом камине. Затихла воображаемая метель. Потому что за окном стояло теплое солнечное лето. И потому, что мой рассказ подошёл к концу.

Мы сидели перед потухшим воображаемым камином — я и я. Два пенсионера Пыпина. Два Ивана Ивановича. И молчали, все еще находясь во власти воспоминаний.

Потом я открыл школьную тетрадь и начал писать послание всем ребятишкам Земли. Я сочинял его в стихах. Мне хотелось, чтобы дети усвоили мораль из нашей весьма поучительной истории.

Первые строки послания будто сочинились сами, едва мое перо прикоснулось к бумаге.

— А разве так уж плохо, когда возврата нет? — обиделся двойник, заглянув в тетрадку через мое плечо.

— А что же тут хорошего? Это ведь мне случайно удалось вернуть свое сбежавшее отрицательное «я» и перевоспитать его на личном примере. Не каждому так повезет. И даже мой фантастический успех и тот еще нельзя считать окончательным.

Я пристально взглянул в глаза своему двойнику. В моей памяти еще жило позорное поражение — тот случай с личными бревнами, после которого только с большим трудом мне удалось восстановить свои положительные качества в прежнем виде. И хотя двойник в последние годы вел себя смирно, я хотел, чтобы он успокоил меня.

— М-да, мало ли что в жизни бывает. Разве можно ручаться заранее, философски произнес двойник, отводя глаза.

И так он каждый раз ускользал от ответа, лишая меня полной уверенности.

Я бы, наверное, очень расстроился, но тут, словно в утешение, у меня родились две новые строчки:

Пока один «я» сочинял стихи, другой придирчиво следил за его занятием.

— Я, конечно, ничего не смыслю в поэзии. Но по-моему, «раздвоился» не помещается в стихотворный размер. И потом, даже мне известно, что в этом слове ударение ставят совсем но там, — заметил двойник, дыша над моим затылком.

— Во-первых, я не виноват, что слово «раздвоился» такое длинное. А во-вторых, ты хочешь, чтобы я еще ко всему и был гениальным поэтом? Не слишком ли? — отпарировал я.

Признаться, я схитрил. Мне ничего не стоило найти подходящую рифму, но тогда бы литературные критики получили долгожданный повод и разразились тучей хвалебных статей. А смысл моего послания и так будет ясен ребятам.

И я смело продолжал: