Рыцарь, стр. 89

Она задремала в кресле, когда дверь вдруг открылась и в комнату вошла Гонория, неся в руках роскошное бархатное платье — густо-густо-лилового цвета, оттенком напоминающее кожицу баклажана, с широкими, до полу рукавами, опушенными мягким белым мехом горностая и маленькими черными хвостиками, вшитыми по бокам.

— Леди Маргарет посылает это вам, — сказала Гонория шепотом, чтобы не разбудить Николаса. — Его еще нужно будет подогнать под вашу фигуру, но я подумала, что вы, может быть, уже сейчас захотели бы посмотреть на него.

Приняв платье из рук Гонории, Дуглесс коснулась пальцами мягкого бархата. Материя ничуть не напоминала синтетический бархат двадцатого века или же тяжелый бархат, изготовленный из хлопковых нитей; этот был сделан на основе шелка и переливался так, как переливается один лишь шелк!

— А как там Кит? — тоже шепотом спросила Дуглесс.

— Сейчас он спит, — ответила Гонория, — А еще он говорил, что кто-то пытался убить его: проплыл под водой, схватил его за ногу и стал тянуть вниз.

Дуглесс отвернулась в сторону: в записках леди Маргарет, найденных в той стене, ясно говорилось что Кит вовсе не случайно утонул в озере, а его убили! Леди Маргарет была в этом уверена!

— Если 6 не вы с вашим знанием, как вернуть его из мира мертвых! — прошептала Гонория.

— Никого я не возвращала ни из какого мира мертвых! — взорвалась Дуглесс. — И не было в этом ни магии, ни ведовства!

Пристально поглядев на нее, Гонория спросила:

— А рука у вас не болит? С ней все в порядке?

— Сейчас в общем-то все хорошо, хотя еще чувствуется некоторая боль, — ответила Дуглесс. — Она… — хотела было продолжить Дуглесс и умолкла, встретившись взглядом с Гонорией. Кто знает, а может, что-то магическое в этом есть?! Ее перебросили в прошлое, и, когда Николас поранил руку, она тотчас почувствовала его боль!

— Вам надо бы сейчас отдохнуть, — сказала Гонория. — И переодеться!

— Нет, я должна побыть с ним, — отозвалась Дуглесс, взглянув на спящего Николаса. — Вдруг он проснется. У него может начаться лихорадка, и рисковать я не хочу! Как по-вашему, леди Маргарет не станет возражать, если я останусь здесь?

— Ну, я полагаю, что после того, что вы сделали, если б вам вздумалось попросить половину владений Стэффордов, леди Маргарет и то не стала бы возражать! — ответила, улыбаясь, Гонория.

— Да нет, я просто хочу, чтобы Николас был в полном порядке! — также с улыбкой ответила Дуглесс.

— Ладно, пойду принесу ваш халат, — сказала Гонория и вышла.

Часом позже Дуглесс, уже успевшая сбросить с себя порванное и грязное платье и снять стальной корсет, нарядившись в красивый новый халат из рубиново-красной парчи, сидела у камина, наслаждаясь теплом. Каждые несколько минут она прикладывала руку ко лбу Николаса. Лоб не был горячим, и, по всей вероятности, температура если и повысилась, то не более чем на несколько десятых градуса.

Глава 17

Тени в комнате стали длиннее, а Николас все еще спал. Служанка принесла еду на подносе для Дуглесс, но Николас и тогда не проснулся. Спустился вечер, она зажгла свечи и продолжала смотреть на него — он так спокойно разметался на постели, темные кудри его так хороши в сочетании с белой кожей лица! Уже много часов она занята лишь тем, что любуется им, и теперь, когда признаков лихорадки как будто нет, можно немного расслабиться и осмотреться.

Спальня Николаса была богато обставлена, как это и полагалось сыну хозяина дома. На полке над камином стояли несколько металлических тарелок и графинов, отделанных золотом и серебром, и Дуглесс, глядя на них, улыбнулась. Теперь она, кажется, начинает понимать, что именно имел в виду Николас, когда говорил, что богатство хранится у него в доме. Хранить деньги таким богачам, как Стэффорды, негде, поскольку банков просто не существует, и, естественно, они переводят часть своего состояния в золото и серебро, изготовляя их этих металлов различные красивые вещи и украшая их драгоценными каменьями! Улыбаясь, Дуглесс дотронулась до кувшина на полке и подумала, что если бы в ее семействе все эти биржевые акции да ценные бумаги были заменены золотыми блюдами, это выглядело бы куда приятнее!

Рядом с каменной полкой тянулся ряд небольших портретов в рамках овальной формы, и все они были исполнены в самой изысканной цветовой гамме. Но из всех запечатленных на портретах Дуглесс узнала только леди Маргарет в ранней молодости: что-то в выражении глаз роднило ее с Николасом. Был еще портрет какого-то пожилого мужчины, нижней частью лица напоминавшего Николаса. «Наверное, это его отец», — подумала Дуглесс. За ним находился миниатюрный портрет Кита, выполненный маслом, а в самом низу — портрет Николаса.

Сняв портрет со стены, Дуглесс подержала его в руках, ласково поглаживая. Интересно, что случилось потом с этими портретами, ко времени наступления двадцатого века? Может, этот вот висит себе где-нибудь в музее с надписью на табличке «Портрет неизвестного»?

С портретом в руках она все ходила по комнате. Возле окна стояла кушетка с разбросанными по ней подушками, и Дуглесс направилась прямо к ней. Она знала, что сиденье у таких кушеток поднимается, и ей было интересно, что же хранится у Николаса. Убедившись, что Николас спит, она поставила портрет на полочку и потянула за сиденье кушетки — оно заскрипело, но не столь уж громко.

Внутри были рулоны бумаг, перевязанных чем-то вроде шпагата. Вынув один из рулонов, она стащила с него перевязь и развернула на полу. На бумаге был набросан проект постройки, и Дуглесс, едва взглянув на него, сразу поняла, что это — дом в Торнвике.

— Ты что, следишь за мной? — вдруг раздался с кровати голос Николаса, и Дуглесс вздрогнула от неожиданности. Подойдя к нему, она пощупала его лоб:

— Ну как ты себя чувствуешь?

— Я бы чувствовал себя еще лучше, если бы некая женщина не вторгалась в мир вещей, принадлежащих лишь мне одному! — ответил он.

Дуглесс подумала, что он сказал это тоном обиженного ребенка, заметившего, что мать заглянула в какую-нибудь его заветную коробочку, и, подбирая с пола рулон и сворачивая его, спросила:

— А ты показывал эти чертежи кому-нибудь, кроме меня?

— Нет, даже тебе не показывал! — ответил он и резко выпростал было руку, чтобы ухватиться за кончик рулона, но Дуглесс тут же отскочила в сторону, и он, обессилев, откинулся на подушки.

Положив чертеж на кушетку, Дуглесс спросила:

— Ты голоден?

Она сняла с каминной решетки кастрюльку с бульоном, где та стояла, чтобы бульон не остыл, налила его в серебряную мисочку, села на постель к Николасу и принялась его кормить. Сначала он протестовал, заявляя, что способен есть самостоятельно, но затем, подобно всем мужчинам, смирился с тем, что его кормят.

— Ну и что, долго ты рассматривала мои рисунки? — спросил он.

— Я только-только развернула один рулон. А когда ты собирался начать строительство? — откликнулась она.

— Да, это так… глупость — и все! И Кит… — он не договорил и улыбнулся.

Дуглесс знала: он думает о том, что чуть было не потерял Кита.

— А брат в порядке? — спросил Николас.

— Да, вполне здоров! — ответила она. — Он даже чувствует себя лучше, чем ты, потому что не потерял столько крови. — Она вытерла ему рот салфеткой, а он схватил ее за руку и стал целовать кончики ее пальцев.

— Теперь я твой должник на всю жизнь, если, конечно, не умру. Ведь ты спасла и меня и брата. Как я могу расплатиться с тобой?

Просто люби меня! — чуть было не ответила Дуглесс. — Да, влюбись в меня вновь — так, как ты уже делал это прежде! Смотри на меня взором полным любви! Я всегда останусь в шестнадцатом веке, если только ты станешь любить меня! Откажусь и от машин, и от зубных врачей, и от настоящих ванных комнат, если только ты снова станешь любить меня! И она ответила:

— Мне ничего не нужно. Я просто хочу, чтобы оба вы были в полном порядке и чтобы в истории все получилось хорошо! — И, ставя на столик пустую миску, она добавила: