Рыцарь, стр. 18

— Конфискуют? — переспросила Дуглесс. Она была достаточно сведуща в истории средних веков, чтобы иметь представление, о чем он говорит!

— Обычно высокородный подданный вынужденно передавал свои земли в собственность короля или королевы в случаях, когда его обвиняли… обвиняли… — Тут она запнулась, и он, повернувшись, воззрился на нее. — …В предательстве, — закончила она уже шепотом. — Скажите, а как… как именно вы ушли из жизни?

— Я полагаю, что меня казнили, — ответил он.

Глава 4

Дуглесс как-то перестала думать о том, правда ли, что он прибыл из шестнадцатого столетия.

— Расскажите же мне все! — шепнула она. Он еще немного походил взад и вперед, потом остановился, разглядывая надгробие, и, подойдя к ней, сел рядом.

— У меня земли в Уэльсе, — тихо проговорил он. — Когда стало известно, что на мои земли собираются напасть, я собрал армию. Но в спешке не обратился к королеве за дозволением. И ей… — Он не договорил и устремил взор куда-то в пространство, и выражение его глаз было при этом гневным и жестким. — В общем, — продолжил он, — королеве сообщили, будто армия эта предназначена для того, чтобы оказать помощь войскам юной правительницы шотландцев.

— Марии, королеве Шотландии, — подсказала Дуглесс, и он согласно кивнул.

— Меня поспешно осудили и приговорили к казни через отсечение головы. И до казни оставалось всего три дня, когда вы… когда вы вызвали меня сюда!

— Ой, ну в таком случае вам. просто повезло! — воскликнула Дуглесс. — Отсечение головы — это так отвратительно! В наше время такого не делают!

— А разве у вас не бывает измен? А какой же род наказания у вас есть для людей благородного звания? — Она хотела было ответить, но он жестом остановил ее. — Неважно, я все-таки должен договорить. Моя мать — женщина влиятельная, и у нее есть друзья. Она потрудилась над доказательствами моей невиновности, и, если я не вернусь и не спасу себя, она потеряет все и станет нищей!

— То есть королева все у нее изымет? — спросила Дуглесс.

— Да, все, — ответил он.

Дуглесс погрузилась в размышления. Разумеется, на самом-то деле ничего этого просто нет, но, если б подобное было реальностью, то и сегодня можно было бы извлечь кое-какие уроки из написанного в исторических сочинениях!

— А вы подозреваете кого-нибудь, кто мог бы наговорить королеве, будто ваше войско предназначено для того, чтобы лишить ее трона? — спросила она. — Нет, никого, — ответил он и в отчаянии закрыл лицо ладонями.

Дуглесс захотелось подойти к нему, погладить по волосам, быть может, даже помассировать ему шею. Она уже хотела шагнуть к нему, но остановилась: ведь это его, не ее проблемы! С какой стати именно она должна помогать этому мужчине, несправедливо обвиненному в предательстве, и выяснять причины, по которым это произошло?!

Но сама мысль о творящейся несправедливости вызывала у нее дрожь. Возможно, это у нее в крови! Ведь ее дедушка, Хэнк Монтгомери, до того как осесть и начать управлять Варбрукской судоходной компанией, был организатором профсоюза. Он и нынче ненавидит любую несправедливость и жизнью готов рисковать, только бы предотвратить ее.

— Мой отец — профессор и занимается историей средних исков, а я иногда помогала ему в исследованиях, — произнесла вслух Дуглесс. — Может, вас… хм, как бы это сказать? — подключили ко мне именно потому, что я способна оказывать помощь в научной работе? Или еще потому, что меня безжалостно бросили и я призывала на помощь мужчину в рыцарских штанах и со шпагой в руке? Не так уж много таких женщин на свете.

Услыхав это, Николас так и замер на месте, и выражение лица его сделалось сперва недоуменным, а затем сердитым.

— Так вы имеете в виду мои штаны? Вы что, потешаетесь над моим одеянием, да?! Да эти… эти ваши… — ну, как их?

— Брюки.

— Да, брюки! Да они ведь сковывают мужчину, путаются в ногах! Я даже нагнуться как следует не могу! А это что такое?! — возмущенно произнес он, засовывая руки в карманы. — Да в них ничего нельзя положить! А вчера ночью, на дожде я совершенно замерз и…

— Но хоть сегодня-то не горячитесь! — улыбаясь попросила она.

— Ну, а это?! — воскликнул он и, отодвигая в сторону планку на ширинке, продемонстрировал ей молнию. — Да это же способно только вред причинить мужчине!

Заливаясь смехом, Дуглесс воскликнула:

— Но если б вы надели трусы, а не оставили их валяться на постели, молния, очевидно, не нанесла бы вам никакого ущерба!

— Трусы? — недоуменно переспросил он. — А что это такое?

— Ну, такие, синтетические — помните?

— Ах да! — проговорил он, и на губах его тоже появилась улыбка.

А что же мне еще остается, как не смеяться? — почему-то вдруг подумала Дуглесс. — Или еще поплакать, что ли? Когда она собиралась в эту романтическую пятинедельную поездку, шестеро подруг устроили прощальный ужин и пожелали ей счастливого путешествия! А в результате — не прошло и пяти дней, а она уже стремится домой!

Спросить бы по-честному себя, как бы она предпочла провести оставшиеся четыре с половиной недели отпуска: торчать при Роберте с Глорией или же помогать этому человеку в его копаниях в том, что, может быть, было, а может, и не было его прошлым?! Вся эта история ей живо напоминает один роман о призраках: героиня, придя в библиотеку только что снятого ею на лето дома и прочтя одну из книг, узнает, что на этом доме лежит проклятье.

— Ну, ладно, я стану помогать вам! — к собственному удивлению вдруг выпалила Дуглесс.

Николас уселся с нею рядом, взял ее руку в свою и пылко поцеловал тыльную сторону ладони.

— Сердцем вы — настоящая леди! — воскликнул он. Глядя поверх его склоненной головы, она улыбнулась, но затем улыбка исчезла.

— Что значит «сердцем»? — с возмущением спросила она. — Вы хотите сказать, что во всем остальном я — не леди, да?! Слегка пожав плечами, он ответил:

— Ну кто же способен постичь пути Господни, связавшие меня с простолюдинкой?!

— Да как вы… — начала было она и уже готова была выпалить ему, что дядя ее — король Ланконии и что она нередко целое лето проводит, развлекаясь напропалую со своими шестью кузинами и кузенами, и все они — принцы и принцессы! Но что-то ее остановило, и фразы эти так и не сорвались у нее с языка. Черт с ним, пусть думает все, что ему угодно! — решила она.

— Так может, мне следует титуловать вас не иначе как «ваша милость»? — насмешливо спросила она.

— Что ж, — отозвался Николас, задумчиво хмуря брови, — я и эту возможность обдумывал! В своем нынешнем обличье я могу передвигаться, зная, что мне ничто не угрожает, ибо эти одежды — точно такие же, как и на всех прочих. Экономические законы, что действуют у вас в государстве, просто не поддаются моему разумению! Мне вот следовало бы нанять прислугу, но, как это ни странно, какая-то рубашка стоит столько же, сколько слуга зарабатывает за год! Я не могу понять вашего жизненного устройства и часто… часто я… — тут он отвернулся от нее и договорил:

— я попадаю в дурацкое положение!

— Ох, ну и что с того?! Это и со мной случается, хоть я и росла в этом веке! — утешила его Дуглесс.

— Да, но вы — женщина! — парировал он.

— А, так, значит?! — воскликнула она. — Стало быть, прежде всего давайте с полной откровенностью уясним для себя одно: в нашем веке женщины больше не являются рабынями мужчин! Мы, женщины, говорим, что хотим, и делаем, что хотим! И мы существуем вовсе не для одного лишь вашего удовольствия!

Николас неспешно повернулся и поглядел ей в глаза:

— Значит, в ваше время именно в такое и верят, да? Верят, что в мою эпоху женщины предназначались только для удовольствия?!

— Да! — с горячностью произнесла Дуглесс. — И они все были послушны, покорны, позволяли запирать себя в стенах какого-нибудь замка и не возражали, когда их только брюхатили и не пускали в школу!

— Нет, мне следовало бы поведать это матери! — смеясь вскричал Николас. — Да, моей матери, похоронившей трех мужей! Сам король Генри как-то сказал, что ее мужья не противились смерти, ибо ни у одного из них не было и половины ее мужества! Вы говорите «покорны»?! О нет, сударыня, они вовсе не были покорными! И еще — «в школу не пускали»?! Да моя мать говорит на четырех языках и участвует в философских диспутах!