Смертельный выстрел, стр. 61

В ту минуту, когда всадники сворачивали с главной дороги, к ней подходил Вудлей со своими спутниками. Не видя никого на дороге, они остановились и стали прислушиваться, но ничего не было слышно, кроме плеска и шума воды. Вудлей растерялся, думая, что индейцы успели уже проехать дальше. Будь они на лошадях, то могли бы догнать их, но пешком… Теперь возник другой вопрос: если они проедут мимо, как подстеречь их?

— Не думаю, чтобы они проехали дальше, — сказал, наконец, Вудлей, — вряд ли они могли успеть… К тому же невозможно, чтобы они пустились дальше сразу после того, как переехали реку. Брод широкий и лошадям тяжело переходить его. Выйдя на берег, им надо дать передохнуть немного. Если даже допустить, что они проехали, то они не могли далеко отъехать отсюда. Пойдемте-ка лучше осмотрим дорогу. Они не могут миновать этой дороги… Мы или встретим их, возвращаясь обратно, или захватим их на берегу реки. Во всяком случае нам следует идти вверх по тропе. Если окажется, что они не проехали, мы повернем обратно к реке.

— Зачем же нам идти всем? — сказал Хейвуд. — Оставайтесь здесь, а я пойду один и посмотрю, проехали они или нет.

— А какой из этого толк? — спросил Сим. — Ну, ты пойдешь, увидишь, но один взять их в плен ты не сможешь. Эх, сколько времени теряем мы в болтовне! Они успеют выехать на открытое место, освещенное луной, и нам трудно будет тогда незаметно подкрасться к ним. Нет, Нед, предложение твое никуда не годится. Ваше мнение, Кленси?

— Ваш план, по-моему, лучше. А нет ли здесь какой-нибудь другой дороги, которую они могли выбрать, переехав реку?

— Мне неизвестно никакой, кроме той, по которой мы ехали сами.

— Тогда и говорить нечего… идем все по большой дороге.

— Прекрасно! — воскликнул Вудлей. — Нечего терять времени.

Охотник повернул направо и быстро зашагал вперед, а за ним все остальные. Пройдя двести-триста ярдов, они вышли на открытое пространство между деревьями. Здесь дорогу перерезал овраг, который в период сильных дождей превращался всегда в реку, но теперь почти высох и местами был покрыт жидкой грязью. Окинув его взглядом, путники увидели на нем множество разнообразных следов: глубокие, параллельные колеи, сделанные, очевидно, колесами эмигрантских фур и повозок, следы копыт полсотни лошадей и рогатого скота. Шедший после того дождь не уничтожил их полностью. Путников не удивили эти следы, их поразили другие, более свежие, оставленные совсем недавно. По следам было видно, что всадников проехало больше двадцати, и по направлению к реке. Некоторые лошади были подкованы, но большая часть из них была без подков. Между этими следами виднелись следы еще одной пары лошадей, но уже в противоположном направлении, то есть от реки. Кленси принял их было за следы всадников, которых они искали; он хотел уже двинуться дальше, а за ним Хейвуд, когда Вудлей остановил их.

— Следы эти сделаны не сейчас… они сделаны больше часа тому назад… Вот что, товарищи! Мы сделали большой круг и ничего не узнали. Краснокожие наверняка остановились у реки и будут там ночевать… Для нас это не так уже плохо. В лагере мы их скорее захватим. Идемте прямо туда!

Все последовали его совету и зашагали обратно к реке.

Свернув на узкую тропинку, раскрашенные похитители, несмотря на то, что вынуждены были двигаться медленно вперед, все же добрались к месту своего назначения в тот самый момент, когда Кленси и его спутники вернулись обратно к броду.

Место, куда приехали всадники, представляло круглую площадь, в середине которой стоял громадный дуб. Ствол его имел сорок футов в обхвате, и громадные сучья тянулись во все стороны. Они были зеленые, но собственно листьев на них было очень мало; кое-где разбросаны были кучки их по ветвям, все остальное скрывалось под испанским мхом, который при свете луны казался белым, как лен. Во время ветра мох этот раскачивался из стороны в сторону, но при затишье гирлянды его казались потоками водопада, застывшими от мороза и превратившимися в исполинские ледяные сосульки. Мрачный лесной титан стоял отдельно от остальных деревьев, превосходя их своей верхушкой и как бы властвуя над ними. Луна находилась теперь в самом зените, и тень от дерева равномерно падала во все стороны, образуя большой, темный круг. Подъехав к дереву, всадники спешились, и лейтенант, отведя в сторону Билля, сказал ему:

— Оставайся на этом месте, Бослей, и неси сюда свою пленницу. Мне нужно поговорить со своей до приезда остальных. Это частное дело… я перенесу ее по ту сторону дерева.

— Понимаю, — ответил Билль, повинуясь приказанию. Лейтенант, не видевший необходимости в дальнейших объяснениях, взял под уздцы свою лошадь и перевел ее по ту сторону дуба, объемистый ствол которого мешал Бослею видеть и слышать его. Оставшись один, Бослей осторожно снял свою пленницу с седла и бережно положил ее на траву. Ему было приказано почтительно обращаться с ней, и он не осмеливался отступать от данных ему инструкций. Не только не осмеливался, но и не желал. Старый, закоренелый грешник, он никогда не испытывал страсти к женщинам. Сидя на земле и покуривая свою трубку, он совсем не думал о пленнице, лежавшей у его ног. Мысли его были заняты деньгами Дюпре и тем, какая сумма придется на его долю, а взор и слух направлены к реке, откуда должны были показаться его товарищи. Глубоко досадовал он в душе, что обязанность, возложенная на него, воспрепятствовала ему самому захватить на месте свою долю добычи.

Совсем иначе вел себя его спутник по ту сторону дерева; он также снял с седла свою пленницу и положил ее на землю, связав ее по рукам и по ногам, и, привязав лошадь к дереву, молча направился к видневшейся вблизи тропинке, которая вела прямо к реке и была протоптана дикими зверями, ходившими здесь на водопой. Подойдя к реке и спустившись с берега, он снял с головы убор из перьев, вынул из принесенного им ранца кусок мыла и полотенце и умылся. Из краснокожего он превратился в белого человека. После этого он бросил мыло и полотенце в реку и поднялся на берег, где снова украсил голову убором из перьев.

— Я хочу сделать ей сюрприз, какого она не получала еще со времени своего отъезда из Штатов, — сказал он. — Я уверен, что теперь она больше испугается меня, чем тогда в старом саду. Она не узнала меня тогда, ну, а теперь… узнает себе на мучение, а мне на торжество. Не сладостно ли чувство удовлетворенной мести?