Вождь гверильясов, стр. 24

Вряд ли кто-нибудь остается совершенно безучастным к приходу почтальона, особенно в том случае, когда следы этого посещения обнаруживаются при пробуждении в виде письма, засунутого под подушку или лежащего на стуле рядом с кроватью.

Совсем особое удовольствие доставляют надушенные маленькие конвертики, надписанные изящным женским почерком.

Такое же сильное, хоть и гораздо менее приятное впечатление производят голубоватые казенные конверты, запечатанные синим сургучом.

Отлично выспавшись в палатке, еще недавно служившей убежищем его превосходительству дону Антонио Лопес де Санта-Анна, я открыл глаза и, убедившись в том, что уже светло, хотел было начать одеваться.

Но не успел я вскочить с кровати, как взгляд мой упал на валявшееся на земле письмо.

При виде этого письма, не похожего ни на любовную записку, ни на служебный приказ, я невольно вздрогнул. Оно было адресовано мексиканскому тирану. Имя и звание его полностью красовались на конверте.

«Его превосходительству сеньору дону Антонио Лопес де Санта-Анна, главнокомандующему мексиканской армией».

Присутствие этого письма объяснялось в высшей степени просто. Я спал на той самой походной кровати, на которой в предыдущую ночь покоился анагуакский деспот. Вероятно, письмо выпало из-под кожаного катре, куда Санта-Анна засунул его после прочтения.

Чувство, овладевшее мною при виде этого письма, нельзя назвать простым любопытством. Конечно, ознакомиться с перепискою такого важного, хотя и не внушавшего мне уважения человека, каким был диктатор Мексики, казалось весьма заманчивым. Но гораздо больше волновали меня надежды на то, что таинственный конверт заключает в себе какое-нибудь донесение, могущее принести пользу американскому главнокомандующему.

Совесть нисколько не мучила меня. Письмо было уже распечатано. Впрочем, если бы оно даже и не было распечатано, я вскрыл бы его без колебаний. Мне казалось смешным проявлять какую бы то ни было деликатность по отношению к человеку, который, по моему глубокому убеждению, являлся не только врагом Америки, но и всего человечества.

Вынув из конверта четвертушку бумаги, написанную в достаточной мере скверным почерком, я прочитал следующее:

«Высокоуважаемый сеньор!

Молодая девушка исчезла из нашего лагеря. По всей вероятности, это дело рук ее брата. Предложение, переданное мною от имени вашего превосходительства, красотка выслушала чрезвычайно благосклонно. Я сделаю все возможное. В ближайшем будущем она будет спать в палатке вашего превосходительства.

Это так же верно, как и то, что меня зовут

Рамоном Райасом».

Чтение этого возмутительного письма окончательно разогнало мой сон. Мне стало ясно, о ком идет речь. Красотка, о которой писал Райас, была Долорес Вергара.

Разумеется, среди девушек, сопровождавших мексиканскую армию, нашлись бы и другие красотки, имеющие братьев. Но недавнее исчезновение избранницы Санта-Анны из лагеря красноречиво свидетельствовало, что это была именно Лола.

Более, чем всякая другая девушка, она могла возбудить в мексиканском тиране чувственное желание, — конечно, это было только сластолюбие, об удовлетворении которого так заботился сводник Райас.

Я удивился не столько содержанию обнаруженного мною письма, сколько обстоятельствам, благодаря которым я нашел его и разобрался в его смысле.

Характер Санта-Анны, хорошо известный всем, вполне соответствовал тому впечатлению, которое создавало письмо его корреспондента. Это был необыкновенно чувственный человек, насчитывавший в своем прошлом не меньше любовных приключений, чем политических интриг. Добрую половину досугов он посвящал местным Далилам. А в подобного рода женщинах его родина не испытывала недостатка.

Даже потеря ноги — следствие раны, полученной при Веракрусе — не излечила его от таких наклонностей. Со времени знаменитой осады прошло десять лет, а он оставался все таким же легкомысленным. Но с приближением старости ему приходилось все чаще и чаще прибегать к помощи различных негодяев.

Обычно он действовал путем подкупа. Многие молодые офицеры были обязаны своими эполетами исключительно красоте своих сестер.

Таков был дон Антонио Лопес де Санта-Анна, диктатор и генералиссимус Мексики.

Имея о нем некоторое представление, я не особенно удивился содержанию прочитанного мною «конфиденциального» письма. Если бы моя собственная совесть была чиста, я, по всей вероятности, дал бы волю охватившему меня негодованию. Но ведь и мои намерения относительно сестры Калроса не отличались безупречностью. Вследствие этого я не чувствовал себя вправе бесповоротно осуждать кого бы то ни было.

Я с трудом представлял себе человека, который встретившись с Лолой, остался бы равнодушен к ее красоте и не пожелал бы стать ее мужем или любовником. Будучи женат, Эль-Кайо не мог предложить ей руку и сердце. Но, занимая высокое положение в обществе и обладая большой властью, он, разумеется, имел все основания рассчитывать стать любовником Лолы.

Со стыдом признаюсь, что все это мало удивило меня и что негодование, овладевшее мною, относилось не столько к намерениям Санта-Анны, сколько к тому способу, при помощи которого он хотел осуществить их. Негодование это было вызвано в равной степени и старым сластолюбцем, и его клевретом.

— Презренные негодяи! — невольно воскликнул я, комкая письмо в руках. — Какая низость! И этот отвратительный Райас уверял Лолу в своей любви, предлагая ей выйти за него замуж! Впрочем, он, наверное, и в самом деле не прочь жениться. Ведь таким образом он получит двойную плату за свои труды. Подлец! Трудно допустить даже, что такие люди живут на свете!

Я ходил взад и вперед по палатке, то разражаясь громкими проклятиями, то предаваясь мрачным размышлениям.

Кроме отвращения к диктатору и его помощнику, меня волновало другое, более мучительное чувство. Какое основание имел Райас утверждать, что «красотка» благосклонно выслушала предложение, сделанное им «от имени его превосходительства?» Характер этого предложения был совершенно очевиден.