Ребята и зверята, стр. 5
Перед зрителями стояли два огромных красавца волка.
Я любовалась ими и вспоминала Дианку и Тома.
Мишка
В маленьком домике лесного кордона все спали. Под горой рокотала река, ворочала тяжёлые камни. Вдруг сквозь гул послышались голоса, понукавшие лошадей:
— Нн-о! Но-о, Гнедой! Айда! Э-э-эй!
Тяжёлая подвода въехала на крутой подъём, дотащилась до кордона и стала.
Лошади опустили головы и шумно дышали.
Отец обошёл домик и кнутовищем постучал в окошко.
— Сейчас открою! — откликнулась из комнаты мама.
Пока она одевалась, отец и его товарищ, Федот Иванович, отвязали что-то лежавшее врастяжку на телеге, осторожно положили на землю и стали распутывать верёвки.
Соскучившийся по дому Гнедой нетерпеливо толкал носом запертые ворота.
Наконец ворота распахнулись. Телега въехала во двор и остановилась у сарая.
— Что вы так долго не возвращались? — спрашивала мама, помогая убирать поклажу. — Я думала, уж не случилось ли чего.
— Как же, случилось. Задержались на два дня. Зато смотри, кого привезли! Это ребятам в подарок.
И они показали на что-то, в темноте похожее на телёнка.
— Батюшки! Да где же вы его поймали? Довезли-то как, такого маленького? Ну, давайте его сюда, в сарайчик. А кормить его не надо? Может, он есть хочет?
— Нет, сейчас он не станет есть: слишком его растрясло. Пускай он лучше отдохнёт, а завтра дадим ему молока.
Отец уложил «подарок» на солому, укутал его попоной и припёр дверь сарайчика большим камнем.
— А ты куда? Пошёл отсюда, дурень! — прикрикнул он на лохматого дворового пса Майлика.
Майлик давно уже старался обратить на себя хозяйское внимание. Едва под горой послышались голоса, он помчался встречать. Он расцеловал в морды Гнедого и Машку, облизал хозяйские сапоги, облетел волчком, крепко поджав хвост и закинув голову, весь двор — словом, из кожи лез вон, чтобы получше выразить свою радость и любовь к приезжим. А когда отец привалил к сарайчику камень, Майлик обхватил его лапами и силился откатить на прежнее место.
— Одурел от радости, — засмеялся отец. — А может, он и вправду хочет забраться в сарайчик? Задушит ещё малыша…
— Нет, это он так, перед тобой выслуживается, помогает. Пошёл, пошёл, Майлик! Не суйся, куда не спрашивают.
Все поднялись на крыльцо и вошли в дом. Разбудили Соню и меня.
Мы сбегали с ведёрком к реке.
На крыльце зашумел самовар. Мама стала жарить лепёшки. За чаем отец рассказал, как «подарок» остался один в лесу, возле убитой кем-то матери.
— Ведь вот какой народ подлый! Знают, что весной у них маленькие. Нельзя в это время охотиться. Нет, всё-таки стреляют. Убили у него мать, а он и толчётся вокруг неё. Да и правда, куда же ему, такому, деваться? А убивать тоже жалко. Ну вот мы и решили с Федотом Ивановичем взять его с собой. Пускай растёт с ребятами.
Мама очень это одобрила.
Ей с первого взгляда понравился маленький «подарок», и она сразу же стала его верной защитницей.
Юля и Наташа тоже проснулись. Услыхали, что отец с матерью говорят про какой-то «подарок», и повысовывали из-за двери свои заспанные рожицы.
— Мама, — басом справилась Наташа, — а есть его можно, этот подарок?
— Нет, — ответила Юля, — он живой.
— Мама, а кто он такой?
— Мама, это нам, что ли, привезли? А ну-ка, где он? Где он, мама?
— Спите, спите! — строго прикрикнула мать. — Завтра увидите.
Ничего не поделаешь, пришлось им дожидаться завтра.
Мама проснулась рано, чуть только забрезжил рассвет. Встала, разбудила Соню и меня, и мы все вышли во двор.
Лошади всю ночь стояли на выстойке без корма. Они успели уже обсохнуть от пота и были голодные. Увидев нас, они тихонько заржали.
Мы сняли с них сбрую и погнали вниз к реке. Они напились, прибежали обратно во двор и, став у плетёной кормушки, принялись громко жевать клевер.
Соня подоила корову и выпустила её за ворота. Корова отправилась в горы пастись.
А мама зашла в дом, отлила в ведёрко парного молока и позвала младших сестёр:
— Ну вы, сони! Вставайте, пойдёмте нашего гостя кормить.
Юля мигом вскочила, накинула платье и башмаки и побежала за мамой.
Она вся дрожала, но не столько от утреннего холода, сколько от возбуждения.
Дверь сарайчика была открыта настежь, и Соня ласково говорила кому-то:
— Ну, ну, дурачок, будет тебе…
Рядом с ней на соломе стоял маленький олень и сосал её пальцы.
Юля захлебнулась от восторга.
Она подсела к оленёнку и стала поглаживать его мордочку и ножки, заглядывала ему в глаза и без конца задавала вопросы:
— Отчего у него такие тоненькие ножки?.. Сколько ему лет?.. А где его мать и отец?.. Он на телеге приехал?.. Смотрите, смотрите, как лижет руку! — Она растроганно засмеялась. — Проголодался, значит.
Мама дала ему палец и вместе с мордочкой малыша опустила руку в ведро. Оленёнок понял, засосал палец и стал тянуть молоко.
Он жадно глотал, захлёбывался и фыркал, когда молоко попадало ему в ноздри. Мы шёпотом обсуждали каждое его движение.
— Смотри, как он ноги широко расставил. Это чтобы не упасть.
— А они всё равно у него гнутся — вот-вот поломаются.
— Да нет, это он — чтобы побольше влезло.
— А ведро как толкает! Как телята, когда сосут корову.
— Так что же, ведро ему корова, что ли? Вот глупый!
Мы с Юлей затряслись от смеха. А Соня строго посмотрела на нас и сказала:
— Сами вы больно умные! Даже не знаете, кто это такой.
— Нет, знаем: оленёнок.
— Сами вы оленёнки! Это вовсе марал. Такой азиатский олень. Я про него всё знаю, в Брэме прочитала — там всё про них сказано.
После такого сообщения мы затихли и с уважением стали оглядывать этого «марала».
У него были длинные ножки с острыми копытцами, тоненькая шея и круглая широкая головка с большими, как лопухи, ушами. Он беспрестанно встряхивал и шевелил ими. Глаза у него были как крупные сливы, лоб широкий, а нос маленький, с раздувающимися ноздрями. Ростом он был с новорождённого жеребёнка.
Мягкую, пушистую шкурку его так и тянуло погладить. По обе стороны спины на ней проглядывали белые пятнышки. Хвоста не было вовсе: так, коротенький толстый огрызок и вокруг него белое пятно, словно тут подвесили салфетку.
— Как его зовут, мама?
— Его зовут Мишка, потому что его поймали возле села Михайловки, — опять не вытерпела Соня. — Так назвали его вчера вечером, когда вы уже спали.
Удивительно она любила выгружать свои знания: не успели мы опомниться, как она уже рассказала нам всё о Мишке так, как будто она сама его поймала и привезла.
А Мишка тем временем выпил молоко, нагнул ведёрко, вытянул последние капли, забавно завертел своим огрызком-хвостом и начал толкать ведро головой.
От сильного толчка ведро выкатилось из сарая. Мишка вышел за ним, опять всунул в него голову и стал вертеться вокруг, возя его по двору.
Он надеялся, что ведро, как мать-олениха, если хорошенько его поддать, возьмёт да и спустит ещё молока.
На крылечко вышла коротышка Наташа. Она только что проснулась и хмуро оглядывала двор.
Там всё ещё гремел ведром Мишка.
Вдруг он взмахнул мордочкой и сразу всеми четырьмя ногами отскочил в сторону. Потом оглянулся вокруг, боком-боком подскочил к Майлику, нагнул перед ним голову и стал выбрыкивать какие-то диковинные прыжки.
Майлик встал, раскрыл глаза от удивления, поглядел на танцора, да как рявкнет: а-рр! Мишка так и взвился ракетой. Бросился к маме, спрятался за её спину и, опасливо высунув голову в сторону Майлика, запищал: ик-ик-ик…
Ноздри у него раздулись, ушки насторожились, а бока так и ходили: он порывисто дышал от испуга.
Наташа залилась басистым хохотом и затопала ногами от восторга:
— Пищит, как кошка… А Майлик… Он как даст ему!..
Когда вскипел самовар и мы все пошли в дом, Мишка полез на крыльцо вслед за нами. Пока пили чай, он, стуча копытцами, ходил по комнате и обнюхивал всё, что попадалось ему на глаза. Совал мордочку в окна, под кровать, обнюхивал стоявшие на лавке кринки. Потом обошёл вторую комнату и наконец, выбрав уютное местечко (как раз на пороге, у всех под ногами), опустился на колени и лёг.