Придурков всюду хватает, стр. 10
Гог. Господа египтяне! Гражданин фараон! Я вот лицо еврейской национальности обнаружил, которое без удостоверения!
Магог. И я обнаружил, добрый фараон и милые сограждане! Самого что ни на есть без паспорта жида!
Гог. Вот мой папирус!
Магог. Вот мой папирус!
Сограждане. И как там написано?
Фараон. Неразборчиво.
Сограждане. Это что-то новенькое.
Фараон. Во избежание международного конфликта и учитывая трудности нашего древнего времени, приглашаю граждан египтяно-евреев пройти со мной на берег Нила для прояснения ситуации.
Гог, Магог и сограждане (фараону). А ты сам какой национальности будешь? Покажи-ка папирус!
Занавес.
* * *
Удивительные истории случаются, между прочим, каждый день: с утра до вечера, а то и глубокой ночью. Именно глубокой ночью разведчик из враждебной нам страны благополучно приземлился в пункте X. и затем удачно внедрился на один из рекомендованных ему объектов, чтобы приносить вред замечательному во всех отношениях обществу различными способами.
Под фамилией Шушляк и под именем Иван стал он жить в медицинском общежитии, не вызывая особых подозрений, так как никакими такими хорошими манерами не отличался.
Работал шпион на секретном заводе, очень уставал и решил жениться, чтобы было кому о нем позаботиться: овсяную кашу приготовить, белье выстирать и на Рождество осчастливить флаконом «Шипра». Выбрал Иван девушку поскромнее, сделавшую всего тридцать восемь абортов, и зажил по-людски вместе с чадами и домочадцами жены в ожидании приказа о возвращении.
И что вы думаете, навредил нам этот диверсант?
Как бы не так! Не такие мы недоумки, чтобы со стороны подлых шушляков и подшушлячников всяких пакостей ожидать!
Принесла в одночасье наивная жена резидента булку черного хлеба из магазина, а в ней и стекло битое, и гвозди ржавые запечены. Все едят, все привычные, а у Ивана резь в желудке, кровавый понос, бредовое состояние. А после — вызов «скорой помощи», трехчасовое ожидание ее, приемный покой, остановка сердца…
А ведь мог умереть как человек: от хулиганского ножа, от стихийного бедствия, от белой горячки, наконец… Мог быть похищен уродами с летающей тарелки, съеден лохнесским чудовищем, задушен снежным человеком… Мог быть убит при переходе границы… Мог бы, да вот умер от ломтя черного хлеба, к которому имел пристрастие, хотя и чужестранец.
Можно спокойно приходить в ужас, когда из него выход есть. А вот когда выхода нет и не предвидится, тогда действительно страх… И если спросить меня, чего я, собственно, хочу, то я и не знаю, чего мне хотеть раньше. Да и как мне знать, чего раньше хотеть, когда так ужасно жить?..
Соседка сверху заколачивает гвозди, другая соседка, бабка в галошах, чавкает и чмокает на лестнице, а третья соседка ужасается у замочной скважины вместе со мной, чтобы завтра ужасаться насчет меня уже совсем в другом месте. Это, так сказать, бытовой ужас, сиюминутный ужас панельных домов. А сколько еще видов и подвидов ужаса существует! Я и перечислить не в состоянии. А если так, перейду к атмосфере таинственности, отвлекающей атмосфере. К той единственной атмосфере, в которой царит изумление.
И вот я не плюю в рожу Энцефалины Морфинарьевны (соседки, подслушивающей за дверью), хотя мне ужасно хочется это сделать, а удивляюсь ее способности бесшумно всовываться и высовываться из замочной скважины. И бабкины галоши уже меня не пугают, потому как, думаю я, она в этих галошах родилась. А почему нет? Рождаются же некоторые счастливчики в рубашках. И соседка сверху, с утра до вечера забивающая гвозди, вовсе не сумасшедшая, которую надо бояться, а конструктор. И сколачивает она космический корабль совершенно нового типа. И этот космический корабль унесет всех нас далеко-далеко. Так далеко, что дальше уже некуда.
И в сгущающейся атмосфере таинственности все мы будем удивляться друг другу и радоваться. Тихо радоваться, что спаслись от нашествия инопланетян, сеявших ужас между нами, людьми.
В тот день, когда Изольда засунула свою козью рожу в мою собачью жизнь, весь просвещенный мир отмечал день рождения Чарльза Дарвина. Именно в этот день я въехал в новую квартиру, понятия не имея о том, кто меня там ждет. А ждала меня там Изольда, удобно устроившись в моем старом платяном шкафу.
— Выйдите, пожалуйста, — попросил я ее, пытаясь сохранить невозмутимость.
— Это, сосед, ух как горько, — отозвалась она и высунула из шкафа рога. — Я, может, всю жизнь мечтала посидеть в шкафу. Но если тебе это так не нравится, освободи для ознакомления другую мебель. Что там у тебя в сундуке?..
— Книги, — ответил я смущенно.
— Зачем? — удивилась Изольда, выбрасывая из сундука многотомного Брема.
— Ну, этого не объяснить так сразу…
— Дурак, что ли? — хихикнула Изольда, заскакивая в сундук. — Ты лучше послушай, что я тебе скажу. Тут одна женщина на девятом этаже бульдога держит. Ничего себе женщина, самостоятельная. И бульдог у нее такой же самостоятельный был. А вчера его слопал ее же младенец…
— Как? — содрогнулся я.
— Любимого ее бульдога съел, вот как. Молока хоть залейся было, ну она и сцеживала излишки кобелю. А малыш, семи месяцев от роду, стало быть, и взревновал…
Ошарашенный, я молчал и этим только сильнее раззадорил Изольду.
— А у меня муж майор милиции, так что ты меня бойся, иначе он тебя посадит, — сказала Изольда, вновь манипулируя рогами.
— А за что меня сажать? — искренне удивился я.
— Придумаем!.. Кстати, я у тебя двадцать пять рублей потеряла.
Я покрылся холодным потом и начал поиски четвертного.
— А чего их искать, когда они уже потеряны? — хмыкнула Изольда, выскакивая из сундука. — Отдай деньги по-хорошему!
— Возьмите, — сказал я, с готовностью вынимая всю наличность из кошелька.
— Больной, наверное! — констатировала Изольда, охотно забирая деньги и пряча их в лифчик. — Те, которые книжки читают, все больные.
Я надеялся, что, получив мзду, коза сейчас же оставит меня, но она почему-то принялась снимать с себя синтетическую кофточку и играть выменем.
— Что вы делаете? Остановитесь!..
— Так жарко же, — сказала Изольда, — и вообще…
В дверь позвонили.
— Здравия желаю! Я майор Сиськан Анатолий Хекович. А где моя жена?
— Здесь, здесь! — обрадовался я.
— Как в Африке, не знаешь, куда и деться, — сообщила Изольда мужу из шкафа. — А я двадцать пять рублей потеряла, пусть он отдаст.
— Так я же…
— Посади его, Сиськан, посади! — потребовала Изольда.
— Куда ж сажать, — тоскливо посетовал майор, опускаясь на табурет, — все забито. И так приходится армян с азербайджанцами в разных помещениях держать: сами понимаете — конфликт… А ведь они такие хитрые, что не иначе как евреи…
— Все от них, от Троцких, — подтвердила Изольда, стуча рогами по обеденному столу.
— Почему? — изумился я.
— Пойдем, Изольда, — сказал, поднимаясь, майор. — Мы человека не знаем, документов его не видали…
— Нет, нет, нет! — заупрямилась Изольда. — Я еще на кровати не полежала, на табурете не посидела и не знаю, что вон в той коричневой коробке.
— В другой раз, моя козочка, — прошипел майор, освобождая рога Изольды от люстры, кофемолки и пишущей машинки. — У тебя еще будет немало времени, чтобы…
Но майорша упиралась, топала копытцем, плевалась зеленой жвачкой и пускала пузыри. И пузыри эти еще долго летали по комнате, пока я не распахнул окно.
Перед самой своей кончиной родители Сиськана подумали о майоре и оставили ему в наследство большой холодильник ЗИЛ, автомашину «Волга» первого выпуска и небольшие сбережения, на которые Изольда вставила себе золотые зубы. И о другом сыне подумали родители — о Петре Хековиче. Ему они завещали дачный участок, хорошую импортную мебель и гору домашней утвари. Короче, обо всем позаботились родители, пенсионеры Сиськаны, и усопли. Братья похоронили их, погоревали, помянули добрым словом, деля имущество, и разошлись по домам.