Несущий свободу, стр. 67

В детстве у Джона пропал котенок. Погнался за бабочками в саду и сгинул. Три дня Джон рыскал по окрестным улицам, надоедал соседям, с надеждой шел на каждое мяуканье, раздававшееся в ответ на его «кис-кис», изодрал рукава, проверяя дупла на деревьях в парке. До последней минуты надеялся, что Хитрюга заблудился и сидит где-нибудь в подвале, не зная, как выбраться. А после мама повела его в детское кафе и заказала огромную порцию шоколадного торта. Он набивал рот тающим чудом и рассеянно слушал, как мама объясняет ему, что жизнь устроена не слишком справедливо – иногда близкие существа оставляют нас одних. Понимание пришло, когда он доедал второй кусок.

– Где Хитрюга, ма? – спросил он. – Где он?

– Твой отец нашел его. Малыш забрался в подвал и съел отраву для крыс. Он умер, Джонни. Мы не хотели тебе говорить.

Вначале он почувствовал облегчение: больше не надо рыскать по округе, не надо кричать, вызывая гневные взгляды женщин с колясками, не надо заглядывать под каждый куст.

– Выпей еще молочного коктейля, Джонни, – участливо сказала мама.

Он послушно взял запотевший от холода стакан. И тут горе настигло его: он понял, что пушистого комочка, близкого теплого существа, больше нет.

Сейчас произошло то же самое. В голову пришла мысль: нечего было торопиться. Незачем было устраивать представление с миротворцами, противопоставлять себя системе. Ханны больше нет. Он остался один.

Заместитель комиссара негромко распорядился: «Доставьте вещи в Управление и обыщите окрестности», и теперь мял в пальцах сигарету, поглядывал на Джона, не решаясь закурить. Джон смотрел на экран, где вновь и вновь прокручивалась запись осмотра. У него не осталось сомнений: это была косметичка Ханны, он сам выбирал ее в подарок, прихватив в качестве советчицы смешливую мадам из экспертной группы. Там же нашелся ее объемистый бумажник с целой россыпью всяческих разрешений и пропусков. Мокрое удостоверение нашли под сиденьем: Ханна глядела с фотографии, сдерживая улыбку. Все кончено. Некуда спешить. В груди зарождалась боль сильнее той, что он ощутил тогда в кафе, за столиком у аквариума с маленькой морской черепахой. С тех пор боль ассоциировалась у него с запахом молочного коктейля и детской песенкой про непослушную речку, прыгающую по камням. Эту песенку играли тогда на всех углах. И прежде, чем яростная безнадежность захватила его целиком, он решил с холодным удовлетворением: этому дьяволу не уйти от него. Не будет никакого суда. Никакого задержания тоже не будет: он всадит мерзавцу пулю в живот. Если у него есть сообщники – им же хуже: он доберется до них всех. Спешка теперь во вред: чем дольше будет длиться охота, тем лучше – все это время ему не нужно будет думать о будущем.

Заместитель комиссара, наконец, закурил. Проводил глазами струйку дыма, тянущуюся к окну, чтобы раствориться в потоке воздуха от кондиционера. Сказал:

– Военные передали сводку: партизаны активизируются. Наблюдается сосредоточение сил. В окрестных деревнях появилось много молодых мужчин. Как бы не повторилась история с нападением.

– Вы ведь не собираетесь прекратить охоту, капитан? – спросил Джон.

– Пока возможно – нет. Но мэр уже выказал старику свою озабоченность конфронтацией с миротворцами. Насколько у старика хватит выдержки – не поручусь. За вас кто-то попросил сверху, но тут своя кухня, вы же понимаете.

Он порылся в столе, достал наполовину пустую бутылку. Набулькал в чайные чашки жидкости цвета янтаря.

– Вот, вам сейчас не помешает, старина. Не отчаивайтесь: тела-то нет. А раз нет тела, то будем искать живого человека.

Каждый раз Хенрик успевал юркнуть в подворотню прежде, чем полицейская машина выезжала из-за угла. Сводки о перемещении войск и кораблей неслись из раскрытых форточек. Однажды он вышел из проходного двора прямо на военный патруль – двух деревенских парней и молоденького сержанта. Парни в мокрых плащ-палатках тайком курили, спрятавшись от дождя под козырьком крыши, а их сержант, стоя на углу, нервно озирался в поисках начальства. На Хенрика с рукой, небрежно засунутой в карман, они и не взглянули.

Все утро он был на ногах. Незримые часы внутри продолжали отстукивать последние минуты жизни: в его распоряжении осталось чуть меньше суток. Он упорно рыскал по улицам, отворачивая лицо от дождевых струй, и вовсе не собирался сдаваться. Он должен был все время двигаться, переходить от дома к дому, не мог потратить деньги, которые у него еще оставались, чтобы купить себе поесть: город был слишком мал, продавец мог запомнить чужака и сообщить в полицию. Бутерброды с сыром, найденные вчера в машине, были его единственной едой за последние два дня, под утро он проглотил их и запил дождевой водой, набирая ее в сложенные ладони. Ему не у кого было вызнать нужные сведения, чтобы сузить район поиска: дождь опустошил улицы, загнал мальчишек и попрошаек под крыши. Но в остальном непогода была ему на руку – вид человека, перебегающего под ливнем от укрытия к укрытию и прикрывающего лицо, не мог привлечь внимания: редкие прохожие вокруг передвигались так же. Приученный использовать в своих целях любые подручные средства, он выпустил перед собой пару найденных в машине автоматических камер. Устройства сильно уступали «стрекозе» и плохо работали под дождем, но все же, худо-бедно порхая под крышами, передавали размытую картинку на маленький электронный планшет. Методично проходя одну улицу за другой, он уже отыскал во дворах два красных автомобиля – оба не той марки. К полудню он устал как собака и остановился перевести дух под раскидистым деревом. Пелена дождя отделяла его от любопытных взглядов, на фоне серого ствола его промокшая рубаха была неразличимой.

Он бросил взгляд на ярко освещенную витрину магазина, по которой лилась вода, сквозь мутные разводы были видны переливы рекламы, объемное изображение-женщина что-то подавало изображению-мужчине, и то благодарно улыбалось подарку. Необычное чувство охватило его, он вспомнил: да ведь сегодня праздник! В день рождения гроссгерцога и членов августейшей семьи никто не получал розог и нарядов вне очереди: все наказания откладывались до следующего развода на занятия. В этот день – день рождения наследника – в военной школе был выходной, провинившихся выпускали из карцера, курсанты переодевались в сменный комплект формы, считавшийся парадным, и на завтрак, помимо брикета пищевой массы, выдавали по одному настоящему яйцу и по маленькому тосту с апельсиновым джемом. День начинался с парадного построения, отличников награждали перед строем, в казарме гремели торжественные марши, и можно было сколько угодно смотреть визор в комнате отдыха, а вечером над крышами распускались цветы салюта. Он подошел поближе, прижался лицом к витринному стеклу, посмотрел на горы ярких вещей, на улыбающихся живых манекенов, повернувших к нему радостные лица; думал, испытывая что-то вроде удивленного страха: неужели там, на другом полушарии, все идет по-прежнему и кому-то в этот день весело и беззаботно? От сухого тепла, царящего за стеклом, веяло уютом, глаза его стали слипаться сами по себе, даже холод и дождь не могли перебороть усталость.

Он уснул совсем как раньше, так, как давно не спал; так, как дневальный стоя спит на посту: руки прижаты к бокам, глаза закрыты, голова медленно клонится на грудь, и спустя миг, когда воротник врезается в горло, снова вскидывает голову и испуганно таращится по сторонам. Но этот миг – он подобен часу, сон во время него глубок и крепок неимоверно; измученный мозг даже успевает увидеть за этот миг длинный сон или кошмар, – смотря по тому, что предшествовало заступлению в наряд. Люди, стоявшие так высоко, что казались богами, все переиначивали, как им было надо; кроили историю по своему разумению, делали из обычных людей – юристов, финансистов и специалистов по менеджменту – вершителей судеб миллионов. В своем секундном сне Хенрик увидел того, кто так и остался в его памяти десятилетним мальчиком в парадном мундире майора Первого полка Гвардии: худого, с нахмуренным лбом, чуточку заносчивого, витые погоны прямят плечи, аксельбанты сияют золотом, а взгляд испуганный, точно вот-вот заплачет. Он говорил наследнику, а тот жадно слушал: «Если бы ты и вправду был всемогущим, как твой папаша, ты бы сделал так, что я обернусь, а она стоит позади меня и ничуточки не боится. Мне всего-то и нужно – сказать ей, что я не стреляю в тех, кто со мной как с человеком». И он обернулся, словно и вправду надеясь на чудо, и от этого проснулся. Дождь залил глаза, он стер воду ладонью и увидел, как броневик на воздушной подушке мелькнул вдалеке, за ним еще и еще, потом ветер ударил, погнал ливень волнами, скрыл перекресток. Конечно же, ее здесь не было. Праздник с подарками и фейерверками, веселые беззаботные лица – все это далеко отсюда, в другом мире; здесь только дождь, усталость и одиночество.