Без пощады, стр. 35

Через несколько месяцев после описанных событий началась страшная междоусобица. Вся Англия резко разделилась на два противоположных лагеря. Помимо двух главных лагерей, каждое графство, каждый округ разбились на мелкие отряды, предводители которых шли друг на друга с таким же мужеством и доблестью, как настоящие боевые военачальники.

Большинство поместного дворянства укрылось в защищенных стенами городах. Те, которые были в состоянии укрепить свои усадебные дома, оставались на месте и собирали вокруг себя друзей и сторонников. Дороги сделались небезопасными для мирных путников. Когда на них встречались не знакомые друг другу люди, тотчас же раздавался окрик: «Вы за кого: за парламент или за короля?» Если звучал неблагоприятный ответ, выхватывалось оружие и начинался бой, сопровождаемый криками: «Без пощады!» и кончавшийся поражением и даже смертью сторонников той или другой стороны.

При возникновении так называемого «великого мятежа» — хотя это движение следовало бы назвать иначе — в графствах, опоясывающих Уэльс, в большинстве были роялисты, если не по численности, то по своему весу и силе. То же наблюдалось и в самом Уэльсе, где население находилось всецело под руководством и давлением знатного и богатого дворянства, строго контролировавшего его политические склонности и действия. Яркой иллюстрацией к этому может послужить Монмаутсшир, где граф Вурстер держал в повиновении самые буйные элементы, не оставляя без внимания и без своего влияния самые укромные уголки.

Там, где не было таких сильных влиятельных лиц, например, в Пемброке и Глеморгане, на юге Уэльса, в некоторых его северных графствах и областях, население тяготело, разумеется, к свободе. Из окраинных графств особенно предано было королю Салопское. Это было очень естественно, потому что его население в течение целых столетий привыкло преклонять голову и колени пред своими деспотами — так что рабская покорность и угодливость перед знатью крепко вошли в его плоть и кровь.

То же самое, и даже в еще большей степени, было и в Гирфорде. Его полупастушеское, полуземледельческое население само, без всякого принуждения, стояло на стороне королевской власти. Всюду и во все времена на земле близость к природе и занятие мирным трудом, среди простора полей и лугов, настраивало население на тот мечтательный лад, который оказывает своей кроткой пассивностью самую сильную поддержку своеволию и тирании его деспотов. Не будь этого, никогда не мог бы иметь места «илистый» империализм во Франции, не говоря уже о его еще более «вязкой» имитации в Англии. К счастью, по эту сторону Канала встречалось низменных элементов все-таки намного меньше, чем по ту.

Итак, Гирфордское графство было строго монархическим, но все же с примесью противоположного характера. Многие из простого народа, в особенности те, кому приходилось жить ближе к Глостерскому графству, были настроены иначе, и среди тамошнего дворянства встречались такие благородные исключения, как, например, Кэйрлы, Поуэли, Гоптоны и благороднейший из всех сэр Роберт Гарлей из Брамптон-Брайана. Если в этом славном списке не встречается имени сэра Ричарда Уольвейна, то только потому, что автор нашел более удобным сохранить за этим доблестным рыцарем его боевое имя, умолчав о действительном.

Из западных графств, заслуживших наибольшую славу на свое доблестное поведение в дни великой скорби английского народа, более всех отличалось Глостерское. Когда свет свободы повсюду еле теплился и очень чадил, он ярко горел только на берегах Северны, а в двух главных городах этого графства, Глостере и Бристоле, пылал ярчайшим костром. Этот свет, или костер, или маяк освещал путь друзьям свободы и поддерживал в них необходимую бодрость духа в борьбе с угнетателями.

Бристоль как город портовый был важнее Глостера. Он являлся крупным складом и центром заморской торговли, вследствие чего население этого города, разумеется, было свободно от узких воззрений и предрассудков, свойственных нашим островитянам. Некоторые из бристольских граждан уже в то время были достаточно просвещены и поняли, что мир создан вовсе не для наслаждения одних лишь королевских сибаритов и для мучений их подданных и рабов. Сообразно этому бристольцы и отдавали предпочтение парламенту, когда пробил час выбирать между собранием народных представителей и королем. Поэтому, когда в Бристоль был назначен военным губернатором полковник Эссекс, сын лорда, главнокомандующего армией парламента, его там приняли с распростертыми объятиями, и ни один голос не возвысился против него.

Однако вскоре же свободомыслящие бристольцы сделали открытие, очень удивившее и смутившее их. Открытие это состояло в том, что человек, присланный самим парламентом для защиты интересов сторонников свободы, оказался способным скорее на другое. Живи полковник в наше время, он был бы вигом, хотя и с уклоном в сторону тори. Будучи бристольским губернатором в 1642 году, он настолько был расположен к роялизму, что хвастался своей нестриженой головой и покровительствовал тем, кто носил длинные локоны и не иначе как с пеной у рта говорил о пуританах и квакерах. В Бристоле тогда было много длиннокудрых дворян в качестве пленников, взятых Стемфордом при Гирфорде и живших совершенно свободно в городе. Снисходительный полковник не только постоянно бывал с этими пленными в одной компании, но и состязался с ними за кубком вина в насмешках над «круглоголовыми», принадлежавшими к плебеям и лишенными всякого вкуса к дворянскому чванству.

К счастью, язык этого полуренегата был длиннее его осторожности, а голос оказался настолько громким, что достиг чуткого слуха парламента. Благодаря этому, в один прекрасный вечер, когда Эссекс участвовал в очередной пирушке со своими друзьями-роялистами, он был вызван в переднюю, где его ждал человек, который сурово сказал ему:

— Полковник, на меня возложена неприятная обязанность арестовать вас.

— Арестовать?.. Меня?.. — повторил губернатор, сверкнув глазами. — Да вы с ума сошли, милостивый государь! Кто вы?