В никуда, стр. 60

– Не уверен. Но доверяю вашему вкусу. Значит, формирование вашего характера почти завершено?

– Вам судить.

– Я вам сказал: пора возвращаться домой. Приближается момент, когда желание ехать на родину совершенно исчезнет.

– Как его определить?

– Вы должны почувствовать сами. Во время войны срок службы солдат ограничивали двенадцатью-тринадцатью месяцами. Если солдат выживал в первый год, он превращался в мужчину, а если изъявлял желание остаться на второй год, превращался в нечто иное. Я уже говорил вам в "Апокалипсисе", наступал момент, когда человек вообще терял способность возвратиться на родину, разве что ему приказывали или отправляли в трупном мешке.

Сьюзан не ответила.

– Здесь теперь не так плохо, – продолжал я. – Мне понятно очарование этого места. Но вы заработали ученую степень. Так поезжайте в Америку и используйте ее как-нибудь.

– Я об этом задумывалась, – отозвалась Сьюзан и переменила тему. – Надо будет взять катер и прокатиться на острова.

Мы стояли в воде, держались за руки и смотрели на море и на черное небо.

В гостиницу мы вернулись, когда время подходило к двум ночи, и впускать нас пришлось охраннику. За конторкой никто не сидел, и нам не удалось проверить, не поступило ли каких-нибудь сообщений, – пришлось сразу подниматься на третий этаж.

Сначала мы зашли ко мне – факса не оказалось. Тогда отправились к ней. Сьюзан открыла дверь, и мы сразу увидели на полу лист бумаги. Она подняла его, прошла в комнату и зажгла свет. Прочитала и подала мне. Текст был такой:

Твое сообщение получено и передано в соответствующее место. Я очень обижен и зол, но это ты так решила – не я. Думаю, ты совершаешь громадную ошибку. Если бы ты не уехала в Нячанг, мы бы это с тобой обсудили. Но теперь поздно. – И подпись: – Билл.

Я отдал ей листок.

– Вам не следовало показывать это мне.

– Он такой романтик, – проговорила Сьюзан. – Но заметьте, не собирается тащиться в Нячанг.

– Вы очень суровы к мужчинам. Боюсь подумать, что вы наговорили обо мне в "Ку-баре".

Сьюзан взглянула на меня.

– Все, что я говорю о вас, я говорю вам.

Я почувствовал неловкость и огляделся. Ее комната была точь-в-точь как моя. На тумбочке у кровати лежал снежный шарик, в открытом алькове висели ее вещи.

– Вам дали мыло или шампунь? – спросил я.

– Нет. Но я все привезла с собой. Забыла вас предупредить.

– Ничего, завтра куплю.

– Возьмите половину моего куска мыла.

Когда я заговорил о мыле, то совсем не это имел в виду. И мы оба это поняли.

– Отлично... Вот что...

Она обняла меня и прижалась лицом к груди.

– Прежде чем я уеду, наверное, стоит об этом подумать. Хорошо?

– Да.

Мы поцеловались, и я было подумал, что она уже все решила. Но в этот момент Сьюзан отстранилась и сказала:

– Ну ладно... Спокойной ночи. Завтрак в десять?

– Отлично. – Я не люблю долгих прощаний и поэтому сразу повернулся и ушел.

У себя в комнате я снял рубашку, стянул с себя мокрые брюки и закинул на одну из свободных кроватей.

Выставил на балкон стул, сел, положил ноги на перила, смотрел на ночное небо и зевал. Ветерок доносил с пляжа музыку и голоса, волны шуршали по песку. Я ждал, не раздастся ли стук в дверь, но никто не постучал.

Мысль перескочила в май 1968-го, когда я приехал сюда и меня заботило одно – остаться в живых. Как многим людям среднего возраста, которым пришлось побывать на войне, мне иногда начинало казаться, что война заключает в себе некую абсолютную и честную простоту, некое почти трансцендентное качество, которое мобилизует разум и тело, как ничто другое. Но это ощущение мне больше не дано испытать.

Однако, несмотря на выбросы адреналина, жизненный опыт, ослепительные вспышки прозрения и света, война, как наркотик, взимает свою мзду с разума, души и тела. Наступает минута, когда нет сил возвращаться домой и приходится платить по счету за то, что научился плевать в глаза смерти.

Я смотрел на звезды и думал о Синтии, о Сьюзан, о Поле Бреннере и его третьем акте во Вьетнаме.

А потом лег в кровать, опустил москитную сетку, но заснуть не мог, и в голове у меня отстукивали такт слова: «Солнце село, день прошел, / Все на свете хорошо, / Мирно спят поля, леса, / Воды, реки, темный лог, / Знаем мы, что с нами Бог».

Глава 17

Я вышел на веранду в десять часов. Сьюзан уже сидела за столиком, на котором стоял кофейник, и читала "Экономист".

На веранде завтракали еще несколько человек – все без исключения белые, – и я решил, что в этот момент на меня не обращен взор министерства общественной безопасности. Ведь на этот день я не планировал никакой антиправительственной каверзы.

Мудрые головы в Вашингтоне предусмотрели неделю, в течение которой бывший ветеран Пол Бреннер должен был доказать свою невиновность в качестве обыкновенного туриста. Обычный прием: кратковременные наезды за тридевять земель, как правило, вызывают подозрение у иммиграционных властей и таможенников. Так же как выданные за несколько дней перед дальними путешествиями визы. В этом полковник Манг прав. Но теперь уже ничего не поделаешь.

Я подсел к Сьюзан.

– Доброе утро.

Она отложила журнал.

– Доброе утро. Как спали?

– Один.

Она улыбнулась и налила мне кофе.

На ней, как и на мне, были свободные брюки цвета хаки и темно-синий пуловер без рукавов.

Утро выдалось погожим: температура около семидесяти пяти, на небе ни облачка. Подошел официант.

– У них только два завтрака, – перевела мне Сьюзан, – вьетнамский и западный: либо суп фо, либо яичница. Что такое болтунья, они не знают, так что заказывать бессмысленно.

– Яйца.

Она перевела на вьетнамский.

– У вас есть горячая вода? – спросил я ее.

– Забыла вам сказать. Над туалетом висит бойлер. Неужели не заметили?

– Я решил, что это деталь туалета.

– Нет. Там есть выключатель, и он нагревает около десяти галлонов воды. Только надо немного подождать. Но в десять часов бойлеры обесточиваются.

– Не важно. Все равно у меня нет мыла.

– Сходим на рынок и купим все, что нужно.

– Как вы считаете, когда Билл связывался с консульством, он сообщил, что вы тоже отправились в Нячанг? – спросил я ее.

Сьюзан закурила.

– Я об этом думала. С одной стороны, должен был, если намерен серьезно сотрудничать с консульством. Но с другой – все знают, что мы с ним... что мы с ним встречаемся, и он мог постесняться сказать, что я удрала с вами.

Я кивнул.

– Как вы полагаете, у вас будут неприятности, если в вашей конторе узнают, что мы поехали вместе?

– Думаю, там не обрадуются, – ответил я. – Но что они могут сделать? Сослать меня во Вьетнам?

Сьюзан улыбнулась:

– Наверное, вы так балагурили, когда были здесь на войне?

– Каждый день.

– Что ж... извините, если из-за меня у вас возникнут проблемы.

– Никаких проблем. – Если только Карл не сдаст меня Синтии. Но такую подлянку он мне не подкинет – разве что для пользы дела.

Принесли яичницу.

– Я думала о том, что рассказала вам про Сэма, – проговорила Сьюзан. – И не хочу, чтобы вы считали, что причиной моего приезда сюда стал мужчина.

– Именно так я и решил.

– И ошиблись. Он не был причиной – решение приняла я сама. А он всего лишь послужил катализатором.

– Ясно.

– Мне понадобилось что-то доказать себе, а не Сэму. И теперь, мне кажется, я именно тот человек, каким хочу быть, и готова искать себе спутника.

– Превосходно.

– Скажите, что вы обо мне думаете? Только откровенно.

– Ладно. Я думаю, вчера вечером, когда напились, вы все сказали правильно. И еще думаю, что вы приехали во Вьетнам с намерением пробыть здесь ровно до тех пор, пока Сэм вновь не заинтересуется вами. И если бы он за вами примчался, вы бы вернулись домой задолго до того, как успели что-то себе доказать. Но вам было очень важно, чтобы он явился сюда и понял, что вы прекрасно обходитесь без него. Подытожим: все ваши действия совершались ради мужчины, но теперь вы себя перебороли.