При реках Вавилонских, стр. 63
– Мириам Бернштейн. Ее ищут.
Хоснер внешне никак не прореагировал на известие.
Девушки поспешили обратно в темноту.
Хоснер протянул руку:
– Дай-ка мне разок затянуться твоим чертовым зельем.
Берг передал ему трубку:
– Это было чудо?
– Не дотягивает, – ответил Хоснер. Руки его дрожали.
– Почему же?
– Потому что я не слышал гласа Господня.
– Ты должен слышать его? Только ты один достоин этого?
– Именно так.
Берг рассмеялся. Хоснер отдал трубку:
– Как Добкин?
Берг пожал плечами:
– Если он жив, это точно будет чудом.
– Да уж. Послушай, я собираюсь туда, на западный склон.
– Незачем. Там все уже закончилось.
– Не указывай мне, как командовать боем, Берг.
Хоснер спрыгнул с возвышения и быстрым шагом отправился на запад.
Берг проводил его долгим взглядом.
Ибрагим Ариф продолжал говорить в микрофон. Он постарался так изменить голос, чтобы тот перекрыл низкие, тяжелые звуки боя и в то же время звучал насмешливо:
– Отправляйтесь домой, детишки. Вас уже достаточно отшлепали. Бегите домой и спрячьте свои рожицы! Салем Хаммади! Ты меня слышишь? Иди домой и ложись в постельку со своим дружком! Кто он на этой неделе? Али? Абдель? Салман? Или же это Абдулла? Мухаммед Ассад говорил вроде, что на этой неделе ты занимаешься любовью с Абдуллой!
Ариф продолжал в том же духе, отпуская шпильки в той протяжной, завывающей манере, которая так характерна для арабской речи. Он говорил и говорил, а его сердце тяжело стучало в груди, и рот, уже и так пересохший от недостатка воды, превратился в пыльную пустыню, полную песка. От жестокого, беспощадного ножа Риша его отделяла всего лишь горсточка евреев, у которых кончались боеприпасы. И даже если неведомой и непостижимой милостью Аллаха Ариф сможет выбраться из этого ада живым и невредимым, всю его жизнь над ним будет висеть угроза страшной, кровавой мести со стороны людей, которых он когда-то называл братьями и сестрами. Но это будет только завтра. А сегодняшняя задача – удержаться в стороне от ножа Риша и выполнить приказания Якова Хоснера.
– Или сегодня ты проведешь ночь с верблюдом или ослом, Салем? А может, это будет твой хозяин и господин, Ахмед Риш?
Молодые арабы, оскорбленные и растерянные, что-то кричали в ответ. Двое поднялись, пытаясь добраться до вершины, и тут же простились с жизнью. А некоторые жали на спусковые крючки автоматов подобно тому, как человек в минуту бессильной ярости сжимает кулаки. Стволы «Калашниковых» перегревались и раскалялись…
Ахмед Риш притаился в лощине рядом со своим радистом. Салем Хаммади сидел неподалеку, всего в нескольких метрах от него. В темноте казалось, что он плачет или молится, а может, просто что-то бормочет про себя. Риш окликнул его:
– Вставай! Нужно сделать последнее усилие! У них скорее всего мало патронов. Луна еще не взошла. Последнее усилие! Пойдем! Мы должны быть впереди!
Хаммади поднялся и пошел вперед рядом с Ришем. Большинство остальных ашбалов покорно последовали за ними.
Бутылки с зажигательной смесью дождем сыпались на неуверенно атакующих людей, а град пуль рвал их ряды. Земляные оползни выбивали почву из-под ног идущих и засыпали грязью ползущих.
В конце концов из-за их спин громко и ясно прозвучал призыв к отступлению:
– Назад! Назад! Все кончено! Уходите обратно!
Абдель Джабари сидел возле домика пастуха и командным голосом вещал в микрофон:
– Возвращайтесь обратно! Все уже закончилось! Идите домой!
Его приказ усиливал чудесным образом уцелевший громкоговоритель, установленный на втором посту.
– Назад! Назад!
Именно этот звук и привел в чувство Дебору Гидеон. Она стряхнула с лица комья глины и посмотрела на небо. Невероятно прекрасный сонм ослепительных бело-голубых звезд сиял прямо над ее головой. Рядом раздались шаги – кто-то спускался вниз с холма. Силуэт заслонил от нее звезды, и девушка закрыла глаза.
– Возвращайтесь! – кричал Джабари.
И хотя теперь арабы уже понимали, что это всего лишь еще один обман, они не спешили демонстрировать сообразительность и охотно разворачивались в противоположном направлении, как того требовал командный голос. Но другой голос, столь же сильный и властный, голос Ахмеда Риша (или же это еще один обман?) приказывал наступать. Этот голос надрывался в темноте, едва не выводя из строя полевые громкоговорители:
– Вперед! Атакуем! За мной!
И тут же в противовес ему:
– Возвращайтесь обратно!
Без сомнения, спускаться с холма гораздо легче, чем подниматься вверх, и совсем не так опасно. Казалось, что израильский огонь стих, словно враг выжидал, как пойдет дело. Значение этого молчаливого послания хорошо понимали все, кто тянулся вверх по склону. Израильтяне как бы говорили. Вы больше не заперты на холме. Выход свободен. Уходите!
Почти в центре восточной оборонительной линии и в двадцати метрах за ней Питер Кан и Давид Беккер стояли возле большой бутыли с азотом. К ее горлышку они прикрепили раздвижную стойку от носового шасси. На стойке балансировало сиденье из салона «конкорда». На сиденье водрузили шину. По сигналу Кана Беккер поднес зажженную спичку к пропитанным керосином сиденью и шине. Огонь охватил их, и Кан открыл предохранительный клапан. Азот выстрелил в полую стойку и вытолкнул складную секцию в воздух. Сиденье вместе с колесом взмыло вверх и повисло над укреплениями, словно огненный знак из книги пророка Иезекииля. Конструкция упала на склон и вновь отскочила в воздух, разбрасывая горящие обломки. Вращающееся огненное колесо устремилось вниз, не щадя рядов арабских боевиков.
Кан и Беккер вновь приладили стойку и прикрепили к ней еще одно сиденье и вторую, последнюю, шину. Запустили снаряд в воздух, а потом прикрепили к стойке третье сиденье, направили устройство дальше на юг и снова выстрелили.
Арабы повернули вспять – сначала лишь некоторые, а потом все остальные. Они отступали быстро, но не панически бежали и не ломали рядов. Где и когда могли, подбирали раненых, но мертвых и умирающих бросали на съедение шакалам и канюкам. Не получившие помощи раненые ползли и катились вниз по склону.
Израильтяне прекратили огонь даже раньше, чем посыльные донесли приказ до передовой. Все как-то сразу сами поняли, что надо дать ашбалам возможность уйти без помех. Конечно, из-за этого отступающие смогли прихватить с собой немало оставшегося без присмотра снаряжения, но цена за окончание боя казалась не слишком высокой. Не командиры, а рядовые боевики молчаливо согласились на предложенную израильтянами сделку. Берг понимал важность этого согласия.
Тишина висела над холмом и спускалась вниз по склону, тишина пронизывала темноту, распространяясь на глинистые низины и дальше – на окрестные холмы. Крепкий восточный ветер уносил запах кордита и керосина и бесстрастно укрывал и живых, и мертвых ровным слоем пыли. Когда в ушах людей затих звон, они заметили, что тишина эта кажущаяся – всего лишь глухота, наступающая на поле боя сразу после сражения. Через некоторое время восточный ветер приобрел свое собственное звучание: он нес звуки плача и стонов – мужских и женских голосов, приходивших с многострадального склона. В ночи завели свою жуткую песнь шакалы, и их вой напоминал рев римской толпы сразу после прекрасной и жестокой битвы гладиаторов, толпы, сначала загипнотизированной зрелищем до потери речи, а потом внезапно взорвавшейся одобрением кровавой схватки.
Берг взглянул на часы. Бой занял всего-навсего тридцать девять минут.
23
Добкин лежал, истекая кровью, на западном берегу Евфрата. Он прислушивался к тишине и раздумывал, что же она означает. Существовало, разумеется, два варианта. Он постарался вспомнить звуки последних пятнадцати минут, чтобы объяснить их, исходя из собственного военного опыта. Но боль в бедре мешала сконцентрироваться. И все же генерал чувствовал полную уверенность, что узнал бы звуки мусульманского торжества в случае победы арабов. Превозмогая боль, он внимательно прислушался. Ничего. Полная тишина. И тогда Добкин позволил боли и усталости увести его в забытье.