Властители ночи, стр. 21
— В самом деле… что случилось… — выдавил я. Слегка отодвинувшись, я посмотрел Монти в глаза.
Взгляд его был мутным, словно глазные яблоки заполнила вода с молоком. Кончик носа был горячим, почти обжигающим.
— У него, кажется, температура, — сказал я врачу. — Сбейте ему как-нибудь жар.
— Но это не выход, — возразил он. — Нужно выяснить причину!
Он выглядел не вполне уверенно, я тоже.
— Он не ел ничего часа четыре, может быть, больше. Отравление исключается! Сделайте что-нибудь с температурой. И дайте снотворного. — Я немного подумал. — Дело в чем-то другом.
— Но в чем? — спросил Саркисян, когда врач побежал в лабораторию.
Я пожал плечами. Откуда мне было знать? Еще три минуты я ничего не знал. Потом позвонила Пима.
— Оуэн… Мы возвращались с Фебой из парка… Какой-то фургон проезжал мимо, кто-то высунулся и выстрелил в Фебу… Два выстрела, и… оба смертельные!.. Оуэн?..
— Да… — прохрипел я. — Я тут…
— Приезжайте быстрее… Я…
— Успокойся. Мы недалеко. Еще… — я посмотрел на Саркисяна, он показал мне палец, — чуть меньше часа. А где была твоя охрана?
— Они охраняли меня, про собаку никто не думал. Но это… Феба… — Она всхлипнула. — Ребята из охраны обстреляли фургон и погнались за ним и нашли его двумя улицами дальше. — В кармане Саркисяна раздался звонок телефона, видимо, его подчиненные звонили с докладом. — Какая-то фирма по ремонту холодильников…
В ушах у меня раздался звон всех колоколов мира.
— Что ты сказала? Холодильников?
— Да, но какая разница? Такой фургон в форме холодильника… Их десятки ездят по городу… А Феба… — Она расплакалась.
Мне удалось разжать судорожно стиснутые челюсти.
— Послушай, сделай себе чего-нибудь выпить и жди нас.
Я отключился и, подождав, пока Саркисян закончит выслушивать доклад, отозвал его в другой угол салона. Мы закурили. У меня дрожали руки. Дуг прекрасно владел собой, но пальцы у него были ледяные — я почувствовал их холод, когда он успокаивающе похлопал меня по руке. В его черных глазах мерцало нечто, что я до сих пор видел лишь однажды, и уже тогда радовался, что эта ярость во взгляде адресована не мне. Я потер ладонями лицо.
— Можешь считать меня идиотом, но всё дело в том проклятом холодильнике, — сказал я. Он молчал. — Смотри — я послал в прошлое вонючую бомбу, вор проблевался и всё, больше ничего. То есть — не то. Но прошло две недели, я выслушал рассказ про этот дурацкий сон, и сразу — на тебе! Считай: раз — несчастный случай с Веринчи, два — бессмысленный визит ко мне в дом, если не считать его демонстрацией силы, три — похищение Фила… И теперь…
— Можешь и меня считать идиотом, но подобная мысль уже несколько часов не выходит у меня из головы. Только как я мог признаться, что чувствую себя идиотом?
Почти одновременно мы набрали в грудь воздуха и уставились друг на друга с глупыми физиономиями.
А какие еще они могли у нас быть?
Саркисян глубоко затянулся и полминуты удерживал дым в легких.
— Оуэн, я вызову Ника Дугласа. — Он немного подождал, но я не протестовал. — Кроме того… — Он запнулся. Господи, Саркисян запнулся?! — Слушай, не пойми меня неправильно, но… ты в состоянии хладнокровно и вразумительно…
— Не знаю, — ответил я на незаконченный вопрос. — Но если мы не попытаемся, я так этого и не узнаю. — Я покачал головой. — Надеюсь, что я могу хладнокровно оценивать то, что происходит вокруг меня. В конце концов… — Я не договорил, лишь посмотрел через плечо на сидящего на полу сына. — Черт побери, что им мешало…
Дым попал мне в глаз. Я вытер слезы.
— Оуэн… Я как раз хотел сказать, что произошло нечто страшное и необъяснимое… Но, знаешь…
— Знаю, я жив, живы Фил и Пима…
— Мы спрячем вас так, что никто не найдет… Но с этим как раз всё ясно, я же хочу тебе сказать, что наши противники оставили столько следов, что хотя бы один из них должен сработать. Смотри — покушавшиеся на Веринчи, похитители, теперь эти… Они не могут от нас уйти!
Он был прав. Противники, кем бы они ни были и что бы ни было причиной их гнева или беспокойства, действовали в нескольких направлениях, и где-то обязательно должна была найтись оплошность, недосмотр, слабина. Хотя бы та ДНК на подошве, или моча на коврике в машине. Я вспомнил слова Фила насчет двух отдельных пинков, и поклялся, что каждый, кто имел хоть какое-то отношение к этому делу, получит тысячи, миллионы пинков, столько, сколько выдержат мои ноги, а если нет, то я куплю для этой цели специального робота. И пинков этих хватит на то, чтобы вырыть новый, более длинный, глубокий и широкий Большой Каньон.
Так я себе пообещал.
«Мы были в отпуске…»
Мальчишки были в восторге. Температура воды в бассейне менялась три раза в день — утром и вечером теплее, от одиннадцати до шестнадцати — холоднее. Электронные корты поддерживали сами себя в идеальном порядке, а запасов пиццы в морозильнике хватило бы на год. При их аппетитах — на восемь месяцев.
Пима закрыла бюро и посвящала всё свое время общению с сыном и избранными произведениями Т. Г. Конвей. Время от времени слышался ее смех, а затем всхлипывания. Содержимое моего компа было перенесено на здешнюю машину. Мы были в отпуске. О Фебе мы вообще не разговаривали, но, когда я попросил одного из охранников принести коробку крекеров для Монти, оказалось, что для него заказаны уже две других. Так что я предоставил заниматься покупками остальным, а сам выражал псу благодарность за одно то, что он есть, выводя его на долгие и активные прогулки. Ему понравилось ловить теннисные мячи, если мне удавалось отбить хотя бы один из них. Правда, сперва он пытался хватать их сразу же после того, как они вылетали из автоматического податчика, но достаточно быстро понял, что в итоге лишь получает по морде так, что начинают вибрировать зубы, и успокоился.
Прекрасное убежище. Просто прекрасное. Но — убежище.
— У меня к вам просьба, — сказал мне Саркисян. — Не говорите президенту о том, что вы здесь жили, он об этом мечтает, но пока что у него не было такой возможности…
Я оценил шутку, по крайней мере внешне. Фактически же я чувствовал себя под арестом. И что с того, что резиденция занимает одиннадцать гектаров, если большая часть из них отдана под проволочные заграждения и поля датчиков?
Пятый день…
Я думал, думал и снова думал. Я изрисовывал кружками и стрелками страницу за страницей, сжигал их и рисовал очередные варианты. С одной стороны, данных было как бы немало, но с другой — из них ничего не следовало и их никак не удавалось связать между собой. Сны, похищение… Кому мешают сны? Кого они волнуют, кто их не хочет, кого беспокоит, что людям снится одно и то же или не одно и то же?
Позвонил Хай Мейсон. Он не знал, что, звоня по старому номеру, в действительности соединяется с номером в другом штате. Паранойя. Но кто-то застрелил Фебу.
— Слушай, Оуэн…
— Хай, извини, но сейчас я не могу с тобой разговаривать. Подожди полчаса, старик, я сам тебе позвоню! Извини…
Я разъединился. В Чикаго в редакцию газеты уже мчалась целая бригада, скоро они поставят Мейсона перед пультом переносного шифратора, и только тогда мы сможем говорить. Телефон зазвонил через двадцать две минуты.
— Оуэн? Что происходит? У тебя проблемы?
— Нет, но какое-то время мне придется скрываться. Что-то вокруг меня происходит, а что — не знаю.
— Надеюсь, с вами ничего не случилось?
— Знаешь… Похитили Фила, но всё уже закончилось хорошо. Зато кто-то дополнительно дал мне понять, что я ему не нравлюсь, — застрелил Фебу.
— О черт… — Хай немного помолчал. — Оуэн, если будет нужно, то… Ну, знаешь?
— Знаю. Всё будет нормально.
Мы снова помолчали. Каждые десять секунд соединения стоили двести сорок долларов. Мы помолчали примерно сотен на пять.
— Слушай, я звоню по поводу того нашего разговора… Ну, помнишь, сны и так далее? Не знаю, насколько это еще актуально…