Знамя борьбы, стр. 1
Ремизов Алексей
Знамя борьбы
Алексей Ремизов
Знамя борьбы
I
С утра метель. С винтовками ходят - разгоняют. Вчера арестовали Пришвина. Иду - в глаза ветер, колючий снег - не увернёшься.
На Большом проспекте на углу 12-й линии два красногвардейца ухватили у газетчицы газеты.
- Боитесь, - кричит, - чтобы не узнали, как стреляли в народ!
- Кто стрелял?
- Большевики.
- Смеешь ты - ?
И с газетами повели её, а она горластей метели - - Я нищая! - орёт, нищая я! ограбили! меня!
На углу 7-й линии красногвардейцы над газетчиком. И с газетами его на извозчика. А пробегала с газетой - видно послали купить поскорее, успела купить!
- прислуга, и её цап и на извозчика.
- И ты - !
А она, как орнёт, да с переливом - и где ветер, где вой, не разберёшь.
Около Андреевского собора народу - войти в собор невозможно.
- Расходитесь! - вступают в толпу красногвардейцы, - расходитесь!
- Мы архиерея ждём.
- Крестный ход!
- Расходитесь! Расходитесь!
Толчея. Никто не уходит.
Какая-то женщина со слезами:
- хоть бы нам Бог помог! - - только Бог и может помочь - - узнали, что конец им, вот и злятся - - какой конец - !?
- с крыш стреляли - - да, не жалели вчера патронов - - придёт Вильгельм, - поддразнивает баба, - и заставит нас танцевать под окном: и пойдём танцевать! - - большевики устроили: каждый пойдёт поодиночке с радостью - - тут его и расхрястали - - заснул на мостовой - - взвизгнул, как заяц, и дело с концом - Идёт старик без руки и повторяет громче и громче:
- Наказал Господь! - Наказал Господь!
- Что? Что?
- Наказал Господь.
Старуха протискиваясь:
- Что говорит?
- Да наказал Господь и погодку плохую послал.
- комната: от окна к двери покато. Я его едва различаю: такой он прозрачный и вялый, но я в его власти. Он что-то себе задумал: то к столу подойдёт, то к окну. Взял булавку и ко мне: хочет в палец всадить.
Я ему говорю: "Перестань, ну что такое булавка? ну, воткнёшь" - ! уговариваю. - Положил он булавку. И опять ходит. Знаю, что на уме у него ищет что-то, чем бы больно уколоть меня. Подошёл он к столу - а на столе моя рукопись! - да спичкой и поджёг. Не велика, - думаю, - беда, скоро не сгорит! А сам рукой так - и огонь погас. И тут я заметил, что около стола наложены кипы бумаг, смоченные горючей жидкостью. И понимаю, не в рукописи дело, а метил он в эту кипу: перекинет огонь и вспыхнет. А вот и не удалось! Скучный он бродит и такие у него мутные глаза - ищет.
Взял золотое перо - "Ну зачем?" - говорю.
А он как не слышит - он меня за руки: и всадил перо мне в палец.
II
Ёлку не разбирали, стоит не осыпается.
На Рождество у нас было много гостей: Сологуб, Замятин, Пришвин, Добронравов, Петров-Водкин. Достали хлеба - на всех хватило.
Сегодня в газетах об убийстве Шингарёва и Кокошкина:
"- когда они явились в палату, где лежал Ф.Ф. Кокошкин, Кокошкин проснулся и, увидев, что на него нападают, закричал: "Братцы, что вы делаете?!"
Долго разговаривал с Блоком по телефону: он слышит "музыку" во всей этой метели, пробует писать и написал что-то.
"Надо идти против себя!"
После Блока говорил с С.Д. Мстиславским о Пришвине.
- Пришвина так же грешно в тюрьме держать, как птицу в клетке!
- судят Пришвина. И я обвиняю.
"Так что ж я такого сказал?" - не понимает Пришвин.
"Да разве не вы это сказали: "Надо их пригласить: люди они полезные в смысле сахара?"
И жалко мне его: знаю, засудят. Подхожу к Горькому - Горький плачет.
И тут же Виктор Шкловский, его тоже судят.
"А я могу десять штук сразу!" - сказал Шкловский. И вынимая из кармана картошку, немытую, сырьём стал глотать - а из него вылетает: котлы, кубы, кади, дрова, горны, горшки - огонь!
III
Сегодня необыкновенный день: немцы вступают в Россию. Проходя по Невскому, видел, как на пленного немецкого солдата бабы крестились.
В Киеве убили митрополита Владимира.
Я его раз видел - в Александро-Невской лавре на вечерне в первый день Пасхи: он "зачинал" пасхальные стихиры особым московским распевом - "Да воскреснет Бог и расточатся врази его". Всё это надо бы сберечь - и эту "музыку"
для русской музыки.
Да, теперь и я тоже слышу "музыку", но моя музыка - по земле:
"тла-да-да-да-да" голодной песни!
Каюсь, не утерпел, съел просвирку: четыре года берегли, белая, Ф.И.
Щеколдин из Суздаля привёз! А я размочил и съел. И вспомнилась сказка: три чугунных просвирки и надо их сглодать, и когда сгложешь - а я съел!
- мне приносят мои картины: их несут на шестах, как плакаты. Я взглянул: да что же это такое? - квадратиками ломтики - сырая говядина!
- рубиновые с кровью! И подпись: "Бикфордов шнур".
IV
В Москве при заходе солнца из солнца поднялся высокий огненный столб, перерезанный поперечной полосой, - багровый крест.
- мы живём в гостинице и занимаем большие две комнаты. Утром. Слышу, стучат. "Надо, - думаю, - посмотреть!" И иду через комнату, а на полу кровь. Я вытирать - не стирается: большой сгусток - как вермишель.
V
Приходили с обыском красногвардейцы - - Нет ли оружия?
- Кроме ножниц, - говорю, - ничего.
Глазели на мою серебряную стену, усаженную всякими чучелками.
- в Москве в Сыромятниках пруд, и полон пруд блинами - блины, как листья кувшинок. Это нам в дорогу: мы собираемся ехать в Москву.
1. В. Гессен спрашивает:
"А в Петербурге как у вас с прикреплением?"
("Прикрепление" - отдача хлебной и продуктовой карточки в продовольственную лавку: дело очень трудное - надо успеть вовремя, а большая очередь!)
"Н.А. Котляревский, - говорю, - в Академии на чугунной плите чугуном припечатал!" Последняя ночь, завтра в путь. Собрали мы корзинку.
"А как же с блинами?" - жалко бросать. Заглянул я в окно: а на пруду лодки - сетками, как бабочек ловят, блины собирают.
VI
В Бресте подписан мир с немцами.Видел во сне М.И. Терещенко: на нём драная шапка и пальто вроде моего. А сегодня, слышу, его выпустили из Петропавловской крепости. Вчера сбрасывали с аэроплана бомбы на Фонтанке.
- Задавит, - говорят, - нас немец!
И называют число - 23-е марта:
- 23-го марта немцы займут Петербург!
Разбегаются: кто в Москву, кто куда. Улепетнул и Лундберг, чудак!
Третий день, как лежит С.П.: опять припадок печени. Горе наше горькое!
- Ф.Ф. Комиссаржевский сказал, что неделю назад сошёл с ума актёр А.П.
Зонов - помешался над вопросом: какой роман труднее?
И вижу: женщина с провалившимся носом, чёрная, караулит Зонова. Входит Л.Б. Троцкий, подаёт телеграмму - а там одна только подпись отчётливо по-немецки: "Albern"1.
VII
В Москве у Никольских ворот по случаю 1-го мая образ Николы завесили красной материей с надписью: "Да здравствует интернационал!".
"И вот без всякой естественной причины в несколько минут завеса истлела и стал виден образ: от лика исходило сияние".
- Яков Петрович Гребенщиков реквизировал дом на горе. Какая гора, я не знаю: очень высоко, - может, Эверест! И дом так устроен, что часть комнат - под горою и выходят окнами к морю. Мы выбрали себе комнату наверху. И оказалось, что это кухня, только совсем незаметно - без плиты, с особенными шкапами, в которых кушанье готовится само собой:
"Поставь, завинти, а через некоторое время вынимай и ешь сколько влезет"
- объясняет "инструктор" инж. Я.С. Шрейбер.
В кухне Яков Петрович не посоветовал нам селиться. "Берите, - сказал он, - другую комнату: здесь будет вам очень жарко".
И мы выбрали самую крайнюю, с огромным, во всю стену, окном на море. И вдруг шум, с шумом открылось окно. И вижу, подплывает корабль. А из корабля трое во фраках, один на Г. Лукомского похож, а другие - под Сувчинского: тащут какую-то: - совсем пьяная, валится! А меня не видят.