Лошадь под водой (Кровавый круг), стр. 13

– Ферни! – произнесла Чарли и нахмурилась.

Конечно, это ничего не значило. Мы просто убрали канистру, прежде чем впустить Ферни, а затем повели его на кухню, чтобы предложить кофе. Он принял чашку в своей вежливой сдержанной манере, приветливо улыбнулся и заявил, что он привез сообщение конфиденциального характера от первого человека в районе.

– Кто же этот «первый человек»? – спросил я Ферни. Он ответил:

– Сеньор Мануэль Гамбета до Росарио да Кунья, с вашего позволения, очень важный господин.

Я услышал с балкона голос Синглтона:

– Ну и что же это за сообщение?

– У меня, сеньор Фернандес Томас, принцип: позволять любому сообщать мне все что угодно в любое время.

– У меня тоже, сэр. – Он не подал виду, что слышал вопрос Синглтона, и вручил мне адрес, по которому я приглашался в пять часов пополудни, «чтобы узнать что-то полезное». – Мы встретимся там с вами, – сказал он, взял фетровую шляпу с мраморной стойки, вскочил на мотоцикл и загрохотал по узкой булыжной мостовой, по сторонам которой стояли выбеленные известью дома. Он не оглядывался.

В доме все сидели вокруг стола, уставившись на две двадцатидолларовые купюры. На каждой стоял номер серии из двадцати трех цифр.

– Две? – спросил я. – Мне показалось, что в контейнере лежала только одна.

– Так и есть, – кивнул Джо. – Чарли извлекла этого близнеца из корзины с грязным бельем.

Я взглянул на Чарли.

– Она лежала в кармане одной из грязных рубашек Гэрри Кондита, – сообщила девушка несколько смущенно. – Я предложила ему постирать их. – Я молча смотрел на нее. – Не все его рубашки, только синтетические...

– О'кей, – ответил я ей. – Но вы становитесь слишком близкими друзьями. Тебе его станет не хватать, когда он внезапно исчезнет.

Глава 17Да Кунья выкладывает

К западу от Албуфейры открывается вид на расстилающиеся в трех километрах от моря поля пепельно-серых смоковниц и виноградников.

Патио звенело голосами рыбаков и торговцев Албуфейры. На выгоревших на солнце столах стояли тарелки с черными каракатицами, угрями, высушенными на солнце, и жареными хрустящими сухариками. Посетители пили вино нового урожая, обсуждали его качество, снова пили и снова обсуждали. Слитое по старой мавританской моде в бурдюки оно брало за душу, как фадо [11]. Белые ветряные мельницы с их вертящимися крыльями, живописно расположившиеся на соседней горе, казались звездочками на фоне яркого неба. Дальше за ними находилась железнодорожная станция, откуда дорога из Лиссабона поворачивала на Албуфейру и тянулась всего шесть километров.

Проходя мимо, Ферни пожимал руки людям, отламывавшим хлеб и поднимавшим стаканы с вином. Он потянул ручку тугой двери, и она запела как хор, многоголосо вибрируя. За ней в темноте стояли бочки, из которых для посетителей вино разливалось по бутылкам, кадки с маслинами и бадьи с зелеными оливками, ящики, переполненные инжиром. Ферни сунул руку в один из них и протянул мне горсть ягод. Мы вышли наружу через заднюю дверь.

Слева и справа низкие белые стены обрамляли красную глинистую землю. Дальше между оливковыми деревьями выделялась выложенная светлыми плитами дорожка, которая вела к бледно-голубому зданию со сложными белыми украшениями. Все это смотрелось как пейзаж Веджвуда на чайнике.

Это было одно из старинных баронских владений, или монтесов, которым принадлежали плантации пробковых дубов, оливковых деревьев и инжира.

Черные свиньи рылись под оливковыми деревьями, а за домом одиноко и безответно лаяла собака.

Ферни толкнул кованую железную калитку и, придерживая ее для меня, спросил на очень правильном изысканном английском:

– Вы имеете контакт с мистером Смитом?

– Конечно, – быстро солгал я.

Он молча кивнул и оставил меня одного около дома сеньора Мануэля Гамбеты до Росарио да Куньи, самого важного лица в районе.

К пяти часам вечера в октябре солнце опускается уже довольно низко. К северу горы окрасились насыщенным розовато-лиловым цветом, а белые дома стали такими же розовыми, как герани в горшках, стоявшие вдоль стен.

Последние лучи освещали с одной стороны костлявый череп да Куньи и за его спиной на книжных полках высвечивали золотые тиснения «Истории Древнего Рима» Моммзена и полного собрания сочинений Бальзака.

Дом был обставлен богато, и меня не стоило приглашать к обеду, чтобы я убедился в том, что сервиз на столе будет не пластмассовым.

На простом письменном столе да Куньи из красного дерева стоял и чернильный прибор из фарфора, отделанный золотом, и элегантная подставка для разогревания воска, использовавшегося при запечатывании конвертов, лежал и золотой ножик для разрезания страниц, печать и полдюжины листов, исписанных мелким почерком. Их придерживали тоже не крышки от кока-колы.

– Как я понимаю, взбаламучивая морское дно, вы пытаетесь установить, где находится утерянный предмет.

Это не было точное описание, но звучало вполне понятно. Я промолчал.

Да Кунья снял свои очки в золотой оправе. На его тонкой переносице от них остался красный след. Я подумал, каким же снобом нужно быть, чтобы держать такое на носу!

– На протяжении длительного времени это побережье притягивало авантюристов разный мастей. Не все они находили потерянные сокровища, и в большинстве своем они терпели неудачу. Город Олхао был построен исключительно на доходы, полученные от продажи товаров обеим сторонам во время битвы при Кадиксе [12]. – Он произнес «битва при Кадиксе» так, как будто это произошло на прошлой неделе, а не в XVI веке. – Что касается вашей компании, я полагаю, мотивы, которыми вы руководствуетесь, не вполне благородны. – Он помолчал и затем добавил: – Я надеюсь получить от вас разъяснения.

– Вы блестяще владеете английским языком, – сделал я ему комплимент.

– Я провел 1934-й и 1935 годы в колледже Питерхауз; но вы не ответили на мой вопрос.

– Я не уверен, что ваши представления о благородстве вполне совпадут с моими, – уклонился я. – Вы могли бы купить по паре башмаков каждому босоногому мальчишке в Албуфейре за один этот письменный прибор.

– Десять лет тому назад мне захотелось бы объяснить вам, почему вы заблуждаетесь, однако сейчас...

Солнце исчезло за горой, оставив освещенными только несколько деревьев как бы для того, чтобы отметить свой путь. Да Кунья зацепил свои очки за одно ухо и затем натянул их на нос.

– Сейчас нет необходимости в дискуссии. Я могу дать вам то, что вы ищете. Надеюсь, что после этого вы покинете Албуфейру и ее людей и не станете возвращаться.

Он медленно пересек угол комнаты. Роскошный персидский ковер поглотил звук его шагов. Сунув руку в полку, где книги стояли не очень плотно, вынул сразу между двумя ладонями штук шесть из них. В открывшемся пространстве за книгами лежал пакет в коричневой бумаге размером примерно в половину коробки для сигар. Он потянул за красную ленточку и, поднеся пакет ко мне, положил его на свой стул красного дерева.

Я не прикоснулся к пакету.

– Мне претит, – напрягся да Кунья, – вся эта манера, мне она претит. Скажите об этом мистеру Смиту. Мне она очень не нравится.

Я подумал: «Скажу ему непременно, если когда-нибудь встречусь с ним».

Пока я думал о том, кто же этот загадочный мистер Смит и каким образом он связан с этой шайкой португальских пиратов, да Кунья предложил мне кофе.

Кофе был подан тем единственным способом, которым он мог быть подан в таком доме, – серебряный кофейник в сопровождении чашек из лиможского фарфора. Рядом на тарелочке лежали мягкие марципановые пирожные с начинкой из заварного крема. Да Кунья быстро, одно за другим, положил мне три из них.

– Я считаю, что наш Алгарв – тайный сад Европы, – сменил он тему. Наливая мне кофе, снова указал пальцем на опустошаемую тарелку с пирожными. – Миндаль, инжир, лучший в Европе виноград, приличное шампанское. Прекрасные оливки, орехи, апельсины, мандарины, померанцы и омары, сепия, крабы, угри, сардины, креветки и осьминоги. Я просто не в состоянии перечислить все. Над перевернутыми карнизами домов (перевернутыми, как средство от дурного глаза, – это вывезли португальские моряки из Китая) гнезда маленького соловья, так любимого арабскими поэтами.