Берлинские похороны, стр. 4

Доулиш свел кончики пальцев двух рук вместе и сардонически ухмыльнулся.

— Вы думаете, что я уже слишком стар для моей работы?

Я не ответил.

— Если мы решим не продлевать наш контракт с Валканом, и речи не может быть о том, чтобы позволить кому-нибудь купить его за более высокую цену.

Я не предполагал, что старый Доулиш может заставить меня содрогнуться.

Глава 4

Берлин, воскресенье, 6 октября

Громадная территория между Эльбой и Уралом с бесконечными зарослями кустарника и редкими деревнями всегда была учебным плацем Европы. Посередине, между Эльбой и Одером, охраняя Бранденбург, находится главный город Пруссии — Берлин.

Первое, что вы замечаете с высоты шестьсот метров, — это военный мемориал Советской Армии в Трептов-парке. Это русский сектор Берлина. Советский солдат, возвышающийся над пространством, равным десяти футбольным полям, выглядит так мощно, что статуя Свободы на его фоне совсем бы затерялась. Над площадью Маркса — Энгельса самолет начал резко снижаться в южном направлении к Темплхофу, в лучах яркого солнца заблестели нити водных артерий. Шпрее течет по Берлину, словно вода из перевернутого ведра по стройплощадке. Река и ее каналы, тощие и голодные, крадутся под улицами, которые их, похоже, даже не замечают. Город разделяется не большим мостом или широким потоком, а кварталами кирпичных и бетонных домов, которые кончились совершенно неожиданно.

Джонни Валкан приехал встретить меня в Темплхоф со своим приятелем на черном «кадиллаке».

— Майор Бейлис, американец, — сказал Джонни.

Я поздоровался за руку с высоким костлявым человеком, наглухо застегнутым в белую полушинель из лондонского магазина «Акуаскьютум». Пока ждали багаж, он предложил мне сигару.

— Хорошо, что вы приехали, — сказал майор. Джонни сказал то же самое.

— Спасибо, — сказал я. — В этом городе без друзей нельзя.

— Мы сняли вам номер во «Фрюлинге», — сказал майор. — Отель небольшой, удобный, тихий и очень-очень берлинский.

— Замечательно, — сказал я; описание мне действительно понравилось.

Джонни ловко маневрировал в потоке машин на роскошном «кадиллаке». С запада на восток город пересекал широченный проспект, который разные поколения называли то «Унтер-ден-Линден», то «улицей 17 июня», и который когда-то служил гигантской подъездной аллеей и шел через Бранденбургские ворота к королевскому дворцу.

— Мы называем ее просто Большой улицей, — сказал американец, пока Джонни перестраивался в правый ряд. Статуя на воротах впереди отливала на солнце золотом, за ней в советском секторе лежало плоское бетонное пространство площади Маркса — Энгельса, на месте которой находился снесенный коммунистами дворец Гогенцоллернов.

Мы свернули к «Хилтону».

Чуть дальше по улице, за коробкой Гедехтнискирхе с ее гладкой современной башней, похожей на колонку проигрывателя и построенной на месте разрушенной старой, располагалось кафе «Канцлер», занимавшее значительную часть тротуара Курфюрстендам. Мы заказали кофе, и американский армейский майор отсел на дальний конец стола, где минут десять завязывал шнурки своих ботинок. Напротив, в кафе «Квик», две девицы с серебряными волосами ели сардельки.

Я бросил взгляд на Джонни Валкана. Годы лишь красили его. Он выглядел старше сорока со своей роскошной прической и загорелым лицом. На нем был хорошо сшитый берлинский костюм из английского полотна. Откинувшись на стуле, он лениво наставил на меня палец. Рука его так загорела, что ногти казались бледно-розовыми.

— Прежде чем мы начнем, давай проясним одну вещь, — сказал он. — Твоя помощь здесь никому не нужна, ты тут лишний в том, что касается меня. Не забывай об этом, не мешайся под ногами, и все будет о'кей. А если начнешь совать нос... — Он пожал плечами. — Это очень опасный город, — Не опуская руки, он едва заметно улыбнулся.

Я какое-то время молча смотрел на него. На его улыбку и на его руку.

— В следующий раз, Джонни, когда тебе приспичит показать пальцем на человека, — сказал я, — помни, что три других твоих пальца смотрят в таю сторону.

Он опустил руку с таким видом, будто устал держать ее в одном положении.

— Мы поддерживаем связь со Стоком, — сказал он тихо.

Я удивился. Сток был советским полковником КГБ [2].

— Значит, все это официально? — спросил я. — Обмен носит официальный характер?

Валкан хмыкнул и бросил взгляд на майора.

— Скорее его можно назвать внеслужебным. Официальный, но внеслужебный, — повторил он достаточно громко, чтобы услышал американец. Американец рассмеялся и вернулся к своему шнурку.

— Насколько мы можем судить в Лондоне, здесь, в Берлине, много внеслужебной деятельности.

— Доулиш жаловался? — спросил Валкан придирчиво.

— Намекал.

— Ты скажи ему, что если он хочет, чтобы я работал исключительно на него, то за это придется платить мне побольше теперешних вшивых двух тысяч в месяц.

— Сам скажи, — ответил я. — Телефон прекрасно работает.

— Послушай, — сказал Валкан, из-под чистой манжеты выглядывали солидные золотые часы. — Доулиш не представляет здешней ситуации. Моя связь со Стоком... — Валкан сделал жест рукой, который означал превосходную степень. — Сток в сто раз умнее Доулиша, и он ведет свои дела сам, непосредственно, а не из кабинета в сотнях милей отсюда. Если мне удастся переправить Семицу через забор, то только потому, что я лично знаю несколько важных людей в этом городе. Людей, которым могу доверять, и которые могут доверять мне. А Доулишу останется получить почести и забыть обо мне.

— По-моему, надо сообщить Доулишу, — сказал я, — что потребует полковник Сток за переправку Семицы, как ты выразился, «через забор».

— Почти наверняка деньги.

— Об этом я и сам догадывался.

— Постой, постой, — сказал Валкан громко, чтобы вывести американца из полусонного состояния. — Майор Бейлис является официальным американским наблюдателем за этой сделкой. Я больше не хочу выслушивать твои грубости.

Американец снял свои солнцезащитные очки и сказал:

— Да, сэр, именно так. — И снова надел очки.

Я сказал:

— Просто чтобы убедиться, что вы не наобещаете чего-нибудь лишнего, устрой, чтобы я поприсутствовал на вашей следующей встрече с товарищем полковником Стоком, идет?

— Это трудно, — сказал Джонни.

— А ты постарайся, — сказал я. — В конце концов, именно за это мы тебе и платим деньги.

— Да, конечно, — сказал Валкан.

Глава 5

Берлин, понедельник, 7 октября

Бюстгальтеры и пиво, виски и шерсть, великие слова, выписанные цветным электричеством на стенах вдоль Курфюрстендам, — таким был театр западного благоденствия: громадная жрущая, орущая, смеющаяся сцена, переполненная толстыми дамами и карликами, марионетками, пожирателями огня, сильными мужчинами и множеством эскапистов. «Сегодня я присоединяюсь к труппе, — подумал я. — Теперь у них будет и иллюзионист». Подо мной раскинулся город — большие куски света чередовались с обширными озерами темноты, где булыжник и трава молча сражались за власть над миром.

В моей комнате зазвонил телефон. Голос Валкана был размерен и спокоен.

— Ресторан «Варшаву» знаешь?

— На Сталин-аллее, — сказал я; это было хорошо известное заведение, куда часто заглядывали торговцы информацией.

— Теперь она называется Карл-Маркс-аллее, — сардонически заметил Валкан. — Поставь машину на стоянку напротив так, чтобы она смотрела на запад. Я буду там в девять двадцать. Идет?

— Идет, — сказал я.