Берлинские похороны, стр. 34

— Где я смогу увидеть второго человека из концлагеря Треблинка?

— Это брат Счастливчика Яна, — сказал Харви, — они ненавидят друг друга. — Он подошел к окну и сквозь поблеклое кружево посмотрел на Вацлавскую площадь. — Но если тебе требуется письменный отчет о смерти того типа, то ты найдешь брата Счастливчика Яна в синагоге Пинкас в пол-одиннадцатого утра. Это в Старе Место, недалеко от бывшего гетто. Там несколько синагог, но он будет именно в Пинкасе.

— Я найду, — сказал я и налил Харви еще виски.

— Хотел бы я знать, о чем сейчас думает Сток, — заметил Харви.

Глава 34

Полковник Олег Алексеевич Сток

— Думать — не моя обязанность, — сказал Сток. — Для этого у меня есть молодежь, их мозги не так перегружены знаниями. — Он снял ботинки и размял пальцы ног перед печкой. В детстве Сток мог поднимать вещи пальцами ног. Он уже очень давно не демонстрировал чудесные хватательные способности своих ног. Теперь у него появилось много иных проблем.

— У меня только телятина, — сказал чешский офицер, которого звали Вацлав.

— Мне все равно, — отозвался Сток. Человек он был непривередливый; что-нибудь горячее поесть, что-нибудь холодное выпить да постель, желательно с простынями — и ему этого вполне достаточно.

— Телятина и клубника, — сказал Вацлав. Сток кивнул.

— Консервированные, — добавил Вацлав.

— Боже ты мой, я же не царь Николай. Подогрей и приноси. — Сток пожалел, что у него вырвалось слово «Боже»; теперь он, кажется, перегнул палку в другую сторону. Вацлав ушел на кухню. Сток закурил. Ему нравился вкус махорки. Беседуя с иностранцами, он любил пустить пыль в глаза и курил только западные сигареты, но по-настоящему он любил только грубый вкус русского табака.

Вернулся Вацлав с двумя тарелками мяса. Он сам его разогрел и надеялся, что Сток все правильно поймет. Домработницу нанять нет никакой возможности, все работают на фабриках. Его последняя домработница возвратилась в деревню, можете себе представить?

— Конечно, могу, -отозвался Сток. — Деревня — это единственное место, где еще можно хорошо поесть в этой стране.

— Я бы не сказал, — начал было Вацлав, но замолчал и улыбнулся.

— Когда я снимаю ботинки, ты можешь все что угодно говорить, — сказал Сток. — Все мои люди знают это. Все, что я слышу без ботинок, я пропускаю мимо ушей.

Вацлав снял свои ботинки. Он не знал, одобрит ли подобное поведение товарищ полковник, но ботинки совсем промокли. Он поставил их сушиться, прислонив подошвами к печке. Он бы не хотел, чтобы ботинки покоробились, даже в Чехословакии с ее развитой обувной промышленностью — одна фабрика Готвальда, которая раньше принадлежала Бате, выпускала ежедневно тысячи пар — ему приходилось быть экономным. Внутрь он запихнул обрывки газеты «Лидова демокрацие».

— Не делай этого, — промычал Сток.

Вацлав посмотрел на изорванную газету. Он заметил, что разорвал надвое портрет Вальтера Ульбрихта.

— Я для этого пользуюсь «Правдой», — продолжал Сток. — Она лучше всего впитывает влагу.

Вацлав улыбнулся, он понял, что над ним подшучивают. Сток съел мясо и залпом выпил свое пиво.

— Лихо, — отметил Вацлав.

— Да уж, меня этим с ног не собьешь, — загоготал Сток.

Вацлав повозился в сложной системе печных задвижек, огонь стал ярче, поленья затрещали.

— Тебе надо в Берлин приехать, — сказал Сток. — Очень удобный город, должен я тебе сказать. Эти немцы умеют свою жизнь устроить. Иногда я удивляюсь, как мы смогли победить их.

— Нацистов? — переспросил Вацлав.

— Нет, мы их до сих пор не победили. Я имею в виду немцев. Немцы. Почему ничего не вышло из мечты Ленина о союзе русского и немецкого пролетариата? Такая же судьба постигла и другие, более мелкие иллюзии — их убила реальность. Было очень легко протягивать руку дружбы немецкому пролетариату, пока он, одевшись в форму вермахта, не стал жечь твою деревню. Тут все и изменилось. Сток кивал своим мыслям.

— Я ненавижу немцев, — сказал Вацлав. — Одно время я входил в РГ [40]. — Сток вскинул брови, будто для него это было новостью. — Мы знали, как поступать с этими немцами, — продолжал Вацлав. — Счастливчики, захватив с собой ручную кладь, бежали через границу на грузовиках для перевозки скота. Таких оказалось три миллиона. Мы были рады этому. Вот как надо с немцами поступать.

— Так и мы поступали с ними, — сказал Сток. Ошибочно, подумал он про себя, Ленин никогда не согласился бы с перемещением фабрик и населения. Сток взглянул в бледные глаза Вацлава. Сталинист, решил он. Все они, чехи, такие. Выталкивать за границу немцев было чистейшим сталинизмом.

— Немцы — дикие звери Европы, под каким бы флагом они ни выступали, — изрек Вацлав.

— Немцы посложнее, чем тебе кажется. Могу привести тысячу примеров. — Сток подергал себя за мясистый подбородок. — Я сейчас столкнулся с проблемой, решение которой зависит от понимания немецкого характера, и, честно тебе скажу, Вацлав, я не уверен, что справлюсь с ней.

— И это говорит человек, штурмовавший Зимний дворец? — удивился Вацлав.

— А-а, — улыбнулся Сток, — сколько зимних дворцов у меня было! Но дело не в этом. Нельзя вечно штурмовать зимние дворцы. А нам приходится каждый день заниматься этим, поскольку судят о нас не по тонкой работе, а по тому, как мы приготовили стрелков. А нам не надо больше зимних дворцов, Вацлав, я уже говорил сегодня об этом молодому идиоту; идеи проникнут в самые укрепленные крепости. — Сток кивнул самому себе и дернул себя за кожу под подбородком, словно пытаясь оторвать ее. — Идеи разносятся, — продолжил он. В обе стороны, добавил он про себя. Он вспомнил молодого бандита, которым стал сын бедного майора Буковского. Молодой Буковский носил кожаные куртки и остроносые туфли и слушал старые американские джазовые пластинки. Поговаривали, что он писал для голливудских звезд. На него должно быть досье, подумал Сток, старшего Буковского он знал с 1926 года, это убьет его. По возвращении в Берлин он снова займется этим делом. Подобные сентиментальные глупости портят все, во что он верит. Но тем не менее...

— Все общества содержат в себе зародыш собственного уничтожения, — сказал Вацлав.

— Это верно, — сказал Сток вслух. Но не очень умно, подумал он. Даже Маркса процитировать точно не может. Где-то рядом звучало радио. «Родина слышит, Родина знает». Сток пропел несколько строк.

— Вы много бывали на Западе? — спросил Вацлав.

— Много.

— Я тоже, — сказал Вацлав. Сток отпил глоток чая с лимоном и кивнул.

— Ты жил в Бэйсуотере, лондонском районе, во время войны, — сказал Сток и засмеялся горловым смехом. — Не красней, сынок.

Вацлав разозлился на себя за свое смущение.

— По приказу Москвы я присоединился к Свободным словакам.

— Верно, — подтвердил Сток, ухмыляясь. Он все знал о Вацлаве.

— Мне понравилось на Западе, — сказал Вацлав.

Он ведет себя, как капризный ребенок, подумал Сток.

— Ну, а почему же нет? — произнес он вслух.

— Но фундаментальное неравенство портит все удовольствие, которое можно получить от материального благополучия. Разве там может быть справедливость?

— Мы полицейские, Вацлав, а полицейских не должны связывать соображения о справедливости. Хватит уже того, что нам приходится считаться с законом.

Вацлав кивнул, но не улыбнулся. Потом сказал:

— Но, как граждане, мы должны уделять внимание таким вещам. Неравенство, с точки зрения государства, является самым страшным грехом капитализма, который приведет его к неминуемому краху.

— Грехом? — переспросил Сток. Бледный Вацлав чем-то похож на молодого священника, подумал он.

Вацлав продолжил, несмотря на смущение:

— Наша социалистическая республика, как раз и сильна гуманностью, братством, справедливостью и всеобщим благоденствием. На Западе однобокая постыдная коммерциализация неизбежно приводит к милитаризму, при котором правда и справедливость становятся жертвой коррупции.