Карлики, стр. 55

— Детские забавы, — сквозь зубы процедил Дидо.

— Он хочет отыскать проход прямо к воронке, — пояснил Абметов.

— Зачем вам туда понадобилось? — спросила Татьяна у Дидо. Ее непосредственность меня когда-нибудь доконает. Дидо вспылил:

— Я уже говорил господину Абметову, не заставляйте меня повторять. И вам меня не отговорить!

Видимо, Абметов порядком его достал, если он так резко отреагировал на вполне безобидный вопрос. Я посмотрел на Абметова. Тот развел руками и будто оправдываясь, забормотал:

— Я его отговаривал. Подумать только — голос вселенной из преисподней. Себастьян считает, что поле Оркуса претерпевает в воронках определенные физические изменения, концентрируется особым образом и воспоминания приобретают смысл — как сообщения или послания.

У Абметова был вид врача, который сделал все возможное для спасения пациента и теперь умывает руки.

— Так со смотровой площадки вам же будет удобнее, — сказал я Себастьяну.

— Там слишком много людей, а мне нужна тишина.

— Хорошо, делайте как знаете, но я буду следовать за вами (Дидо дернулся, желая возразить), успокойтесь — мешать вам я не буду.

Стоило мне сказать это, как и все остальные тут же вызвались нас с Дидо сопровождать.

— Черт с вами, — сказал Дидо, — но только больше не приставайте с глупыми расспросами, — он повернулся и зашагал к воронке. Сделав шагов десять он, словно передумав, притормозил и украдкой оглянулся на Бланцетти. Заметив, что мы смотрим на него во все глаза, он зашагал дальше. Я посмотрел на Бланцетти, та в ответ отрицательно покачала головой.

Так мы и двигались — Дидо шел впереди, следом — мы с Абметовым, затем — Татьяна и Бланцетти. Поначалу идти было легко. По обе стороны от посадочной площадки оркусельву расчистили, когда строили помост, а новый лес еще не успел вырасти. Абметов возмущался по поводу трансцендентного оркусознания, но я его не слушал. Постепенно, мы углублялись в джунгли.

9

Склон воронки становился все круче. Под ноги я смотрел чаще чем по сторонам, поэтому, то и дело, терял из виду и Дидо, и всех остальных. В какой-то момент мне все это надоело, и я сказал, что если Дидо желает свернуть себе шею, то пусть делает это самостоятельно и без нашего участия. Если он и вправду — убийца, то туда ему и дорога. Абметов и Бланцетти меня поддержали, Татьяна, как всегда, воспротивилась. В ответ, я применил грубую силу. Дидо, не вняв нашим предостережениям, стал спускаться дальше. Абметов с Бланцетти сказали, что пойдут прогуляются вдоль границы расчищенного участка. Татьяна сопроводила удалявшуюся парочку ехидным взглядом, затем уселась на лысом холмике в двадцати шагах выше меня — по ее словам, оттуда открывался изумительный вид на Большую Воронку.

По поводу Дидо меня начали одолевать сомнения. С Бланцетти мы договорились так: если она узнает в нем своего обидчика, то, предупредив об этом меня, она должна сказать Дидо, что она его узнала и что подозревает его в убийстве торговца. Если же она его не узнает, то сказать все это ему она должна только по моему знаку. Был уже час дня, Бланцетти Дидо не узнала, знака я не подавал. Я нашел местечко посуше, убедился, что за мною никто, кроме Татьяны, не наблюдает и включил комлог. В запасе было еще три наиболее вероятных кандидата на роль гомоида-убийцы и одиннадцать менее вероятных. Один из трех, по имени Юджин Шварц, прибыл в отель за день до нашего прибытия. Но дело не в имени или фамилии. И не во внешности — она была ни чуть не подозрительней, чем у Дидо, особенно, учитывая, что на снимке Шварц был виден только в профиль.

Я обозвал себя идиотом, — нет, я был дважды идиот, поскольку еще два дня назад у меня на руках были все необходимые факты. Когда Бланцетти расспрашивали о нападении, она проговорилась, сказав, что живет в отеле уже два дня. В день нашего с ней знакомства, я не видел у нее никакого багажа — лишь дамская сумочка и ничего больше. А ведь мелькнула же мысль, когда проницательный Бруц заметил, как мы неловко разыграли алиби с Абметовым.

Я спросил Татьяну, куда делись Абметов с Бланцетти.

— По-моему, они пошли вниз по склону, — и Татьяна махнула рукой в сторону зарослей, немного дальше того места, где спускался Дидо.

— Сиди здесь, — приказал я ей, а сам бросился вниз по склону.

Я ошибался, думая, что оружие я всегда успею достать, и что пока в нем нет необходимости — лучше иметь руки свободными. Оркус — это не холодный Фаон и громоздкий бластер под легкой одеждой не спрячешь, поэтому я носил его в небольшом рюкзачке за спиной. Хватаясь руками за ветви, я сначала бежал, точнее — спрыгивал с кочки на кочку, а потом просто ехал на заднице по скользкой глинистой почве, обнажившейся после схода селевого оползня. Когда я доехал таким образом до узкой топкой площадки у самого края воронки, оружие доставать было поздно. Действие антиаллергенов подходило к концу, глаза начинали слезиться и, даже будь оружие в моих руках, я бы не смог попасть в цель и с двух шагов. Я еле разглядел Абметова — он был смертельно бледен, брюки и рубашка вымазаны грязью. Он попытался предупредить меня, издав какой-то нечленораздельный, хриплый звук.

— Стойте смирно и не дергайтесь, — раздался справа знакомый и одновременно незнакомый голос.

На моих глазах с Бланцетти происходила странная метаморфоза: сначала полетел в сторону парик, затем, быстрым движением она сорвала с лица полупрозрачную маску. Темно-синие глаза вдруг стали бесцветными и холодными. В руке она (или теперь уже — он) сжимала бластер, наподобие того, что лежал у меня в рюкзаке. Еще секунда, и Бланцетти окончательно превратилась в Шварца — гомоида, которого я назвал Блондином. От тяжелых испарений резь в глазах стала невыносимой, я тер их без устали и, наверное, походил на человека, который, завидев впервые гомоида, не верит свои глазам.

— Черт, я должен был сообразить… — вырвалось у меня.

— Вы правы, еще немного и эта дура выдала бы меня с головой, — усмехнулся гомоид.

— Кто вы, наконец, и что вам нужно? — взвизгнул фальцетом Абметов.

— Кто я — вы знаете. Поэтому вы оба сейчас умрете. Вопрос ровно один — с кого из вас начать! — небрежно бросил ему гомоид.

— Послушайте, Шварц…

— Не называйте меня так. Мое настоящее имя — Антрес, — прервал меня гомоид.

Странно, но я не чувствовал ни ненависти, ни страха — только безграничное удивление, будто оружие держало в руках не мыслящее существо, а компьютер, у которого внезапно отрасли конечности.

— Хорошо, Антрес так Антрес. Убить нас вы всегда успеете, но скажите, черт побери, зачем, зачем вы это делаете?! — мой голос сорвался на крик, — зачем вы уничтожаете всех направо и налево? В чем провинился ваш создатель, профессор Франкенберг? А Перк и его жена — чем они-то вам не угодили? А безобидный торговец?

— Ну, ну, — ухмыльнулся Шварц-Антрес, — не надо все валить в одну кучу. Торговца я не убивал, да и убийство Перка — не моя работа, хотя, если бы жена не выкинула его из окна, то мне самому пришлось бы сделать что-нибудь подобное. Кстати, а с чего вы взяли, что она попросту не покончила с собой?

Вопрос гомоида подарил мне еще одну минуту жизни. Я ответил:

— На экране ее компьютера остался текст «Я никого не убивала». Его написала Бланцетти, которой вы стали сразу после убийства Эммы Перк. Ей не хотелось отвечать за ваши преступления, она как бы отводила обвинения от себя и одновременно намекала на вас — свою вторую половину, свое второе "Я". Она помешала вам убить и ребенка — вы бы разделались и с ним, как с возможным свидетелем. Потом, все сочли бы, что помешавшаяся Эмма Перк убила сначала мужа, затем сына, и после этого ей уж ничего не оставалось, как покончить с собой.

— Да, все так и было, — согласился он, — Бланцетти все время норовила помешать мне исполнить мой замысел. Но я ее одолел, так же как и всех остальных и в первую очередь — Франкенберга!