Мароны, стр. 12

Узнав из письма Герберта, что тот едет третьим классом, Лофтус Воган преисполнился горькой досады. Его очень мало удручало бы это обстоятельство, если бы племянник плыл на любом другом корабле. Однако мистера Вогана чрезвычайно беспокоило, что Монтегю Смизи проведает о родственных отношениях между ним, Лофтусом Воганом, и этим нищим. Чего доброго, мистер Смизи усомнится в респектабельности своего бывшего опекуна. Плантатора так терзала мысль об этом компрометирующем его родстве, что он охотно вовсе бы от него отрекся, если бы это было возможно. Он надеялся, впрочем, что молодые люди не успеют познакомиться во время пути, зная, как высокомерно относится лондонский щеголь к тем, кого считает ниже себя. А уж здесь, на Ямайке, он постарается, чтобы знакомство это так и не состоялось. Дабы не подвергать себя никакому риску в этом отношении, мистер Воган задумал план, одновременно ребяческий и жестокий: он решил убрать своего племянника куда-нибудь подальше от глаз высокородного мистера Смизи.

Этот план он продумал задолго до прибытия «Морской нимфы». Он решил встретить мистера Монтегю Смизи прямо на пристани и немедленно увезти в Горный Приют. Туда же намеревался он затем отправить и Герберта, но уже не в карете, и по прибытии его в пределы поместья тут же переправить по другой дороге к управляющему, домик которого стоял в укромном уголке, в полумиле от господского дома. Здесь Герберт будет жить в качестве гостя управляющего до того времени, пока дядя не придумает способ избавиться от племянника, подыскав ему какое-нибудь место в Монтего-Бей или устроив счетоводом где-нибудь на отдаленной плантации. Всесторонне разработав этот «остроумный» план, мистер Воган поджидал приезда обоих молодых людей.

Только на третий день после получения писем, когда время уже близилось к полудню, плантатор, наведя, как обычно, на море подзорную трубу, увидел у входа в бухту большое трехмачтовое судно, направлявшееся прямо к пристани. Это могла быть и «Морская нимфа» и любой другой корабль. Во всяком случае, плантатор решил не рисковать и немедленно приступил к выполнению своего плана.

Зазвонили звонки, созывающие слуг, загудел рог, призывая мистера Трэсти, управляющего, и через какие-нибудь полчаса семейное ландо — превосходный экипаж, запряженный парой отличных, холеных лошадей, — уже катило по дороге к пристани. Сзади скакал верхом сам управляющий. Поодаль ехал фургон, который тащили восемь крупных быков, а за фургоном, замыкая шествие, плелся на прескверной лошаденке уже знакомый нам почтальон Горного Приюта, чернокожий Квеши. Но сейчас он направлялся не за почтой. На этот раз ему было дано поручение гораздо более деликатного свойства.

Большой зал Горного Приюта в этот час являл собой зрелище довольно любопытное для того, кто незнаком с вест-индскими обычаями. На полу, на некотором расстоянии друг от друга, стояли на коленях шесть или семь молодых негритянок, и около каждой из них лежал разрезанный пополам апельсин, кусок воска и что-то вроде мочала из волокнистой оболочки кокосового ореха. Пол был не просто дощатый. Это был мозаичный паркет, составленный из кусочков твердого дерева, различных по цвету, среди которых можно было узнать красное дерево и хлебное дерево. Черные рабыни должны были придать блеск этому великолепному мозаичному полу с помощью апельсинного сока и воска.

Для жителей Ямайки это повседневная, хорошо знакомая картина. Паркет зала в доме плантатора — предмет семейной гордости, как ковер в лондонской гостиной. Каждый день в один и тот же час в зале появляются чернокожие служанки и восстанавливают блеск паркета, несколько потускневший за предыдущий вечер. Обычно это происходит перед обедом, часа в три или четыре. И, чтобы не испортить блеска паркета, босоногая служанка прибегает к способу, заслуживающему внимания благодаря своей оригинальности. Расстелив на полу две холщовые или полотняные тряпки, она становится на них. Пальцы ног у вест-индской служанки столь же ловки и подвижны, как и пальцы рук, и для нее не составляет никакого труда удерживать тряпку между большим пальцем ноги и его непосредственным соседом. В такой своеобразной обуви она может скользить по полу, ни в малейшей степени не опасаясь испортить блеск только что натертого паркета.

Иная, но столь же кипучая работа шла на кухне. Кухня находилась несколько в стороне от дома и была соединена с его нижним этажом крытой галереей. По этой галерее непрестанно сновали взад и вперед черные и коричневые служанки, каждая со своей ношей: куском оленины, окороком дикого кабана, черепахой, домашними голубями, крабами — со всем тем, что предназначалось для вертела, кастрюли и сковородок. Подобную сцену можно было наблюдать здесь ежедневно, но обычно разнообразие и обилие продуктов были не столь разительны, так же как и количество служанок, спешащих в кухню и обратно. Их поспешность и суетливость также указывали на то, что им нынче предстояло пустить в ход все умение и приготовить необычайно пышный пир.

Все эти приготовления шли под личным наблюдением самого хозяина. С того момента, как корабль был замечен на горизонте, мистер Воган успел побывать повсюду: в конюшне дал указания конюхам и грумам; на кухне распорядился относительно всех деталей, касающихся угощения гостя; в большом зале проверил, как натирают пол. И наконец, вновь вооружившись подзорной трубой, он стал всматриваться в обсаженную тамариндами аллею, на которой в любую минуту могло показаться ландо с дорогим гостем.

Глава XII. КЭТ И ЙОЛА

В левом крыле дома, наиболее отдаленном от кухонного шума и стука, находилась небольшая комната, обставленная элегантно и со вкусом. Свет проникал в нее через жалюзи двух больших окон с балкончиками. Одно из окон выходило в сад, за которым виднелись покрытые лесами уступы горы; из другого был виден тянувшийся до самого хребта густой кустарник.

Если бы даже в комнате никого не было, по обстановке сразу можно было бы догадаться, что здесь живет особа прекрасного пола. В углу стояла кровать из светлого дерева, украшенного резьбой. Над кроватью висел белый, как будто кисейный, полог, который, однако, при ближайшем рассмотрении оказывался тончайшей, как газ, москитной сеткой.

В одной из оконных ниш стоял туалетный стол, инкрустированный перламутром. На нем помещалось круглое зеркало в раме из великолепного испанского красного дерева. Перед зеркалом лежало и стояло множество туалетных принадлежностей различных форм и фасонов, говоривших об изящном женском вкусе. В комнате стояло несколько китайских стульев, небольшой столик с инкрустацией, черепаховая рабочая шкатулка на черепаховой же подставке и небольшое бюро черного дерева. Ни камина, ни печи здесь не было — вечное ямайское лето делало их ненужными. Кисейные занавески на окнах были расшиты розовыми цветами и украшены бахромой из розовых и белых кистей.

Ветерок, напоенный ароматом тысяч цветов, проникая через поднятые створки жалюзи, колыхал легкие занавеси, навевая приятную свежесть. Прохладой дышал и гладкий паркетный пол, сверкающий, словно зеркало. Всякого, заглянувшего в эту прелестную девичью комнатку, поразило бы своеобразное сочетание богатства и скромности. Комната была достойна брильянта, которому она служила оправой.

Это была спальня и будуар Лили Квашебы, наследницы Горного Приюта. Немногие удостаивались чести заглянуть в эту изящную комнату. Кроме самой хозяйки комнаты, входить сюда без приглашения могла лишь Йола, горничная мисс Кэт.

В описываемый день, вскоре после того, как колокол возвестил о прибытии английского судна и вся челядь кинулась готовиться к парадному приему, в комнате Кэт находились сама юная хозяйка и ее горничная. Первая сидела на китайском стульчике у окна, вторая стояла позади госпожи, расчесывая ее волосы. Она только что принялась за дело, если так можно назвать то, что многие почли бы за удовольствие. Разложив на столе целую коллекцию гребней, щеток и шпилек, Йола распустила длинные каштановые волосы своей госпожи. Они упали свободными волнами на бархатистые плечи, белые как снег, без малейшего намека на смуглость. Йола невольно остановилась, залюбовавшись.