Странствия Персилеса и Сихизмунды, стр. 91

Глава шестая

Теперь уже Ауристела и Периандр смотрели на все иными глазами, во всяком случае иными глазами смотрел Периандр на Ауристелу; он рассуждал так: раз что Ауристела исполнила обет, который влек ее в Рим, то ей уже ничто не мешает и не препятствует выйти за него замуж. Однако, если Ауристела, будучи еще наполовину язычницей, любила добродетель, ныне, будучи наставлена в вере правой, она ее обожала; она была далека от мысли, что, вступая в брак, она тем самым нарушает ее законы, но она не хотела проявить уступчивость, прежде чем ее к тому не принудят домогательства и мольбы. Она ожидала, что само небо просветит ее и укажет, как ей надлежит поступить после свадьбы, ибо возвращаться на родину она не хотела: это представлялось ей шагом безрассудным и легкомысленным, оттого что брат Периандра, полагавший, что Ауристела самой судьбой предназначена ему в жены, увидев крушение своих надежд, непременно отомстит и ей и Периандру. От этих дум, от этих опасений Ауристела пребывала в задумчивости и нерешимости.

Француженки посещали храмы, ходили по святым местам, и это их хождение было обставлено особою пышностью и великолепием, ибо Крорьяно, как уже было сказано, доводился родственником французскому послу, и благодаря этому они не терпели недостатка ни в чем, что могло поддержать их достоинство; они всюду брали с собой Ауристелу и Констансу, и всякий раз, когда они выходили из дому, вслед за ними устремлялось едва ли не пол-Рима. И вот однажды ехали они по улице Банков и вдруг увидели на стене портрет женщины во весь рост: на голове у нее красовалась полукорона, а под ногами был нарисован земной шар; и как скоро путешественники приблизились к портрету, то сей же час догадались, что это Ауристела: сходство бросалось в глаза, никаких сомнений тут быть не могло. Ауристела в недоумении спросила, чей это портрет и не продается ли он. Владелец портрета, — как потом выяснилось, это был известный художник, — ответил, что портрет продается, но что он не знает в точности, чей это портрет, что это копия, которую его приятель, тоже художник, снял во Франции, и со слов этого приятеля ему, дескать, известно, что это некая чужестранка, совершающая паломничество в Рим.

— А что означает корона у нее на голове, шар под ногами, и почему не корона, а полукорона? — осведомилась Ауристела.

— А это фантазия или, если хотите, причуда художника, — отвечал владелец портрета. — Вероятно, он хотел этим показать, что чужестранка достойна носить венец красоты и владеть целым светом, а я бы от себя добавил, что вы, синьора, и есть оригинал этого портрета, что вы заслуживаете целой короны и достойны владеть не нарисованным земным шаром, а самым настоящим и доподлинным.

— Что стоит портрет? — спросила Констанса.

На это владелец ей сказал:

— Один паломник давал мне за него тысячу золотых, а другой объявил, что согласен дать за него любую цену. Но я не стал с ними разговаривать — по-моему, они надо мной насмехались: в самом деле, сомнительно мне что-то, ведь это уж они чересчур.

— Напрасно сомневаетесь, — возразила Констанса. — Если только это те паломники, которых я имею в виду, то они в состоянии дать вам какую угодно цену, так что вы останетесь довольны.

Француженки, Руперта, Крорьяно и Периандр были потрясены сходством. Посторонние, рассматривавшие портрет, также нашли несомненное сходство, и мало-помалу все заговорили в один голос:

— Это портрет вон той путешественницы, что сидит в карете. Зачем нам глядеть на копию, когда вон оригинал?

Толпа обступила карету и не пускала ее ни взад, ни вперед; тогда Периандр обратился к Ауристеле:

— Ауристела, сестра моя, закрой лицо! Слишком яркий свет слепит глаза, мы не видим, куда нам ехать.

Ауристела закрыла лицо, и толпа раздалась, но продолжала идти за каретой в надежде, что Ауристела снимет покрывало, и тогда можно будет снова беспрепятственно любоваться ею.

Как скоро карета удалилась, к владельцу портрета приблизился Арнальд в одежде странника и сказал:

— Это я давал вам за портрет тысячу золотых. Если вам эта цена подходит, то берите портрет и пойдемте ко мне — я вам уплачу чистоганом.

Но тут вмешался другой паломник, а именно герцог Намюрский:

— Это что за цена, братец! Пойдемте лучше ко мне! Запросите любую цену — я вам уплачу наличными.

— Синьоры! — молвил художник. — Уж вы как-нибудь договоритесь между собой, а меня не уговаривайте — меня цена не волнует, тем более, что вы, как я полагаю, уплатите мне не столько деньгами, сколько благим намерением приобрести портрет.

Разговор художника с двумя покупателями слушало множество народу; всем любопытно было узнать, чем кончится этот торг; обещание же осыпать художника золотом, исходившее от двух бедных по виду странников, представлялось народу чистейшим зубоскальством.

Наконец художник сказал:

— Кто хочет иметь портрет, пусть докажет это на деле и ведет меня к себе — я сей же час сниму портрет и снесу к нему.

Услышав такие речи, Арнальд сунул руку за пазуху, достал золотую цепь, на которой висел усыпанный бриллиантами медальон, и сказал:

— Возьмите цепь — вместе с медальоном она стоит более двух тысяч эскудо — и отнесите портрет ко мне.

— А вот это стоит десять тысяч, — молвил герцог, протягивая художнику еще один усыпанный бриллиантами медальон, — несите портрет ко мне.

— Свят, свят, свят! — воскликнул кто-то из толпы. — Что же это за портрет, что же это за покупатели и какие же у них драгоценности? Нет, тут дело нечисто. Вот что я вам посоветую, милейший художник: определите пробу каждой цепочки и испытайте доброкачественность камней, а то как бы и цепочки и бриллианты не оказались фальшивыми, — уж больно дорого они свои вещи ценят, поневоле заподозришь.

Герцог и наследный принц возмутились, однако ж, боясь себя выдать в присутствии посторонних, дали свое согласие на то, чтобы владелец портрета удостоверился в высокой пробе их вещей.

Вся улица Банков пришла в волнение: одни восхищались портретом, другие любопытствовали, что это за паломники, третьи рассматривали драгоценности, и все ждали, чем кончится дело с портретом, ибо ни у кого не вызывало сомнений, что ни тот, ни другой паломник за ценою не постоит; видно было, что если б они не набивали цену, владелец отдал бы портрет гораздо дешевле.

В это время по улице Банков проезжал римский градоправитель; услышав шум толпы, он осведомился о причине, — ему показали портрет и драгоценности. Рассудив, что у обыкновенных странников таких дорогих вещей не бывает и, значит, тут что-то не так, он распорядился взять их под стражу, портрет доставить к нему на дом, а вещи сдать на хранение.

Художник приуныл, да и было от чего: расчеты его не оправдались, его имущество забрали власти, а уж ежели что попадет к ним в руки, то, хотя бы даже и вернулось потом назад, первоначальный свой блеск непременно утратит.

Художник кинулся к Периандру, уведомил его, чем кончился торг, и, высказав опасение, что градоправитель не расстанется с портретом, сообщил, что этот портрет был написан в Португалии, а что он его купил у художника во Франции; Периандр этому поверил, вспомнив, что во время пребывания Ауристелы в Лисабоне с нее было написано много портретов. Со всем тем он предложил ему за портрет сто эскудо, если тот ухитрится получить его обратно. Несмотря на столь значительное снижение — с тысячи на сотню, художник этим удовольствовался и нашел еще, что запродал портрет выгодно и с барышом.

В тот же день путешественники наши, объединившись с другими испанскими паломниками, порешили обойти семь церквей, и среди примкнувших к ним странников случайно оказался тот самый стихотворец, который при входе в Рим прочитал свой сонет. Путешественники наши тотчас его узнали, заключили в свои объятия, и тут с обеих сторон начались расспросы, кто как поживает и что с кем за этот промежуток времени приключилось. Странствующий поэт сказал, что накануне с ним произошел случай любопытный, о котором стоит рассказать, а именно: до него дошли сведения, что некий придворный священник, богач и чудак, устроил у себя музей, какого еще ни у кого в мире не было: он не собирал портретов людей, которые жили до него или же в его время; он только заготавливал доски для того, чтобы впоследствии на них были написаны портреты будущих знаменитостей, в частности — поэтов, которые должны прославиться в будущем; так, например, стихотворец обнаружил у него две доски: на одной из них было написано Торквато Тассо [65], а под этим — Освобожденный Иерусалим ; на другой было написано Сaрате, а под этим — Крест и Константин.