Странствия Персилеса и Сихизмунды, стр. 22

До наступления темноты лодка так и не нагнала шлюпку, откуда Ауристела взывала к брату Периандру, — Периандр отвечал ей, многократно повторяя ее имя, столь милое его сердцу. Трансила и Ладислав также перекликались; в воздухе встречались их восклицания: «Ненаглядный супруг мой!», «Возлюбленная супруга моя!». Однако планы их рухнули, надежды их разбились о невозможность воссоединиться, ибо вокруг становилось все темнее, а ветер дул отовсюду.

Коротко говоря, лодка отдалилась от шлюпки, а как она сама по себе была легче шлюпки и не так сильно нагружена, то и отдалась на волю зыбей и ветра.

Шлюпка остановилась — казалось, более от тяжести душевной тех, кто в ней находился, нежели от груза, какой они собой представляли; казалось, эти люди решили не двигаться более. Только когда уже совсем стемнело, они вновь восчувствовали весь ужас происшедшего: они в неведомом море, не укрыты от непогоды, лишены всех удобств, какие может предоставить суша; в их шлюпке нет весел; они не захватили с собою съестных припасов; муки голода еще не заявляют о себе только благодаря мукам душевным.

Маврикий, исполнявший обязанности и капитана и простого матроса, не обладал тем, что могло бы привести шлюпку в движение, и не знал, как управлять ею; более того: слушая рыдания, вопли и вздохи спутников, он все сильнее опасался, что они же сами и потопят ее. Он смотрел на небо, и хотя ночь была не звездная, все же там и сям звездочки мерцали во мраке, предвещая наступление тихой погоды, однако ж он не мог по ним угадать, где именно находится шлюпка.

Кручина не дала им заснуть — всю ночь они бодрствовали. Утро же вопреки пословице оказалось не мудренее вечера, а еще грустнее, ибо при свете утра для всех стало очевидно, что, куда ни оглянись, всюду море, и вблизи и вдали, и сколько они ни всматривались в даль, не приметит ли взор лодку, которая спасла бы их души, или же какое-либо другое судно, которое могло бы прийти им в этой крайности на выручку и на помощь, но так ничего и не обнаружили, кроме острова с левой стороны, и это их обрадовало и в то же время опечалило: обрадовались они тому, что неподалеку от них была земля, опечалились же тому, что только ветер мог бы случайно пригнать их к берегу.

Маврикий верил в спасение больше, чем кто-либо еще из его спутников: как уже было сказано, по той фигуре, которую он, будучи юдициарным астрологом, составил, выходило, что происшествие это само по себе гибелью им не грозит, что оно только сопряжено с губительными лишениями.

В конце концов покровительствовавшие им небеса изменили направление ветра, и шлюпку стало медленно прибивать к острову, пристали же они к обширной отмели, совершенно безлюдной и сплошь покрытой толстым слоем снега.

Плачевны и грозны происшествия на море, и те, с кем они случаются, бывают рады сменить их на горшие бедствия, лишь бы только терпеть их на суше, — так и нашим путникам снег на пустынной отмели показался мягким песком, а безлюдие — многолюдством.

Всех перенес на берег Антоньо-сын: он оказался Атлантом не только для Ауристелы и Трансилы, но и для Розамунды и Маврикия. Путники прежде всего общими усилиями втащили шлюпку на берег, ибо после бога больше всего надеялись на нее, а затем расположились у подошвы скалы, высившейся неподалеку от отмели.

Антоньо, приняв в рассуждение, что голод не преминет дать о себе знать и что от голода с таким же успехом можно умереть, как и от чего-либо другого, взял свой лук, который он всегда носил через плечо, и сказал, что хочет побродить по острову: нет ли, мол, на нем людей, которые могли бы пособить их горю, или же какой-либо дичи.

Намерение его было всеми одобрено, и он быстрым шагом двинулся в глубь острова, ступая не по земле, а по смерзшемуся снегу, до того твердому, что ему казалось, будто он идет по камням. Следом за ним, но так, чтобы он не видел, увязалась распутная Розамунда, а как все подумали, что она идет по своей надобности, то никто ее не окликнул. Антоньо случайно оглянулся, когда они оба были уже далеко, и, увидев Розамунду, сказал:

— Я хочу помочь нашей общей нужде и для этой цели меньше всего нуждаюсь в твоем обществе. Возвращайся-ка лучше обратно, Розамунда: ведь у тебя оружия нет, на охоту тебе выйти не с чем, я же не могу приноравливаться к твоему шагу.

— О неискушенный юноша! — воскликнула развратная женщина. — До чего же ты непроницателен и нелюбезен!

Тут она приблизилась к нему и продолжала:

— Перед тобою, новоявленный охотник, своею красотой затмевающий Аполлона, новоявленная Дафна, но она не бежит от тебя, а следует за тобой. Не гляди, что моя красота увяла, ибо неумолимо скоротечное время, помысли лучше о том, что я та самая Розамунда, перед которой склонялись короли и ради кого жертвовали своею свободой самые гордые из мужчин. Я тебя обожаю, благородный юноша! Здесь, среди этих льдов и снегов, любовный пламень испепеляет мне сердце. Предадимся же утехам любви! Я вся твоя! И если только мы доберемся до Англии, где сонм смертельных опасностей подстерегает меня на каждом шагу, я увлеку тебя туда, где ты наберешь полные руки сокровищ, которые я собрала и хранила не для кого-нибудь, а для тебя, в чем я теперь нимало не сомневаюсь. Я тайком проведу тебя туда, где ты получишь больше золота, чем было у Мидаса, и больше богатств, чем их скопил Крез.

На сем она прекратила свою речь, но не перестала цепляться за Антоньо, который то и дело отводил ее руки, и во время этой схватки целомудрия с распущенностью Антоньо заговорил:

— Отстань от меня, гарпия [20]! Не расхищай и не оскверняй чистых столов Финея! Не искушай, коварная египтянка [21], и не пытайся загрязнить душевную чистоту и непорочность того, кто никогда твоим рабом не будет! Прикуси язык, змея окаянная, не произноси нечестивых слов и не выдавай нечестивых своих умыслов. Подумай лучше о том, что мы на волосок от смерти: во-первых, нам угрожает голод, во-вторых, неизвестно, выберемся ли мы еще отсюда, а если даже выход из положения и будет найден, то я воспользуюсь им не с тою целью, на которую ты мне указываешь. Отойди же от меня и за мной не ходи, а не то я накажу тебя за твою дерзость и всем расскажу о безумной твоей выходке! Если же ты вернешься обратно, то я не оглашу твоих намерений и обойду молчанием твое бесстыдство. Оставь меня в покое, а то я тебя убью!

Слова эти навели на похотливую Розамунду такой страх, что ей было уже не до вздохов, не до просьб и не до слез, а предусмотрительный и дальновидный Антоньо от нее ушел.

Розамунда отправилась восвояси, а Антоньо пошел вперед, но ничего утешительного не обнаружил: снегу было везде много, передвигаться трудно, кругом ни одной живой души. Приняв же в соображение, что если он будет идти все дальше и дальше, то непременно заблудится, порешил он вернуться.

Потрясенные неудачей Антоньо, все воздели руки к небу, а затем уставили глаза в землю. Немного погодя путники объявили Маврикию, что хотят снова выйти в море, ибо в силу того, что остров сей дик и безлюден, они-де чувствуют себя не в силах долее здесь оставаться.

Глава двадцатая

О достойном упоминания происшествии на снежном острове

Некоторое время спустя вдали показался большой корабль, вселивший в сердца путников надежду на спасение. Паруса на нем убрали, из чего можно было заключить, что корабль собирается стать на якорь, а затем с необычайным проворством спустили на воду шлюпку, и на этой шлюпке какие-то люди начали приближаться к отмели, с коей в это время злосчастные путники уже сходили в свою шлюпку. Ауристела предложила немного подождать и узнать, что это за люди.

Шлюпка врезалась носом в холодный снег, а затем из нее выпрыгнули двое статных молодых людей крепкого телосложения, отличавшихся очаровательной наружностью и изяществом движений, и подхватили на руки прелестную девушку, бесчувственную и бездыханную: казалось, она не в состоянии будет ступить на берег.