По прихоти короля, стр. 30

Г-н де Коларсо рассуждал витиевато. Он был болтлив, самодоволен и приносил с собою отзвуки дворцовых слухов. Имя короля часто попадалось ему на язык. Слушая его, нельзя было сомневаться, что он в милости. Она сквозила в его самоупоении.

Очевидно, заслуги г-на Коларсо должны были быть значительными, чтобы снискать лестные и дружеские слова, которыми, судя по его рассказу, удостоил его король. Г-н де Поканси от всего сердца согласился бы дать руку на отсечение, только бы на его долю выпало такое счастье. В конце концов, ведь ради этого в течение многих месяцев подвергался он опасности от ружейных пуль и пушечных ядер, питался черствым хлебом и кониной, глотал пыль залпов, обливался потом, бегал, скакал, терпел непрерывные труды. Желание быть отличенным увело его из дома и толкнуло на тысячу перекрестков. Балки чуть не свалились ему на голову, и дортмюдский пожар опалил кожу лица. Если бы не было маленькой колокольни, на которую он поднялся, будучи на Валефской равнине, он бы попался в руки всадникам г-на де Раберсдорфа, и во множестве других случаев он избег многочисленных опасностей. Но теперь он увидел что всего этого в общей сложности было недостаточно, чтобы помочь ему в достижении желания. Множество других людей поступали таким же образом, почему же ему в особенности будут благодарны за поступки, в сущности обычные и свойственные многим людям? Очевидно, нужно было совершить какой-нибудь выдающийся подвиг, чтобы привлечь на себя монарший взгляд. И Антуан жалел, что не представилось случая, который доставил бы ему возможность быть замеченным. Почему прибыл он в армию, когда король уже уехал? Он должен был бы последовать за ним в тот же вечер, когда он проезжал через Виркур при колокольном звоне и свете факелов. И в памяти у него возникал королевский профиль, величественный, царственный и солнце-подобный!

Г-н де Коларсо принадлежал к людям, которые встречались с королем лицом к лицу, и вследствие этого Антуан преисполнился к нему необыкновенной почтительностью, а потому очень удивился, что, когда г-н де Коларсо уходил, барышня Виктория с попугаем на руке и с мартышкой на привязи высунула вслед ему язык.

XIV

Г-н де Поканси слушал г-на де Коларсо насколько мог, так как карета их, следовавшая за экипажем, где ехали г-н маршал де Маниссар в компании с г-ном герцогом де Монкорне и г-ном маркизом де ла Бурладом, очень подскакивала на мостовой и производила несносный шум. По временам Антуану казалось, что г-н де Коларсо переставал говорить, и он пользовался этим перерывом, чтобы посмотреть на улицу. В это утро она была оживлена ясным солнцем, поскольку стоял конец октября и осень оканчивалась с приятною мягкостью. Дома казались повеселевшими. Прохожие торопились, водоносы мерно покачивали свою ношу. Продавцы рыбы выкрикивали свой морской товар. Точильщик на углу вертел в руках отточенные лезвия. Свет широко проникал в карету и освещал лицо г-на де Коларсо. Вид у него одновременно был глупый и хитрый, вздернутый нос, серые глаза, остроконечное и внимательное лицо, главной особенностью которого был рот, рот говоруна и пустомели, быстрый в своих движениях и неистощимый на слова.

В одну минуту Антуан узнал всю подноготную г-на де Коларсо, кто с ним в родстве и свойстве, как зовутся хозяева особняков, мимо которых они проезжали, степень их значительности, количество дворни, вообще массу сведений относительно чего угодно: военного и морского дела, торговли и финансов, придворной и городской жизни.

Г-н де Коларсо претендовал на звание той и другой, каждой в мельчайших подробностях, и требовал, чтобы его все время слушали. Так что, когда минутами Антуан делался менее внимательным к его рассказам, тот без церемонии брал его за рукав, чтобы возбудить внимание. Меж тем они выехали из Парижа, и карета катила уже по Версальской дороге. Г-н де Маниссар отправлялся туда засвидетельствовать свое почтение королю, а г-н де Коларсо предложил свои услуги – показать г-ну де Поканси сады и фонтаны.

Он уже заранее перечислял все красоты.

– Пруды, сударь,– говорил он,– там многочисленнее и прекраснее, чем где бы то ни было. Они образуют фонтаны и бассейны, которые возбудят в вас восхищение своим расположением и убранством, и я считаю, сударь, что ничего не может быть совершеннее в смысле местопребывания. Безусловно, это лучшее место во Франции для жилья. Я говорю вам, как человек опытный, и дружба, которую я к вам чувствую, заставляет меня желать быть первым, кто вам доставит Удовольствие познакомиться с этими новыми для вас вещами.

Антуан поблагодарил его.

– Жить близ двора,– продолжал Коларсо таинственно и почтительно,– не значит восхищаться только архитектурой и гидравликой. Это значит присутствовать при королевской славе и почтительно удивляться его величию в празднествах, которыми его прославляют, и пышности, которою он окружен. Она выражается столько же в зданиях, в которых он царит, сколько и в водяной стихии, которая рабски по его приказу образует султаны, венцы и трофеи. Скажу больше, сударь, жить здесь – значит, как говорят наши философы, иметь перед глазами пример торжества человека.

Г-н де Коларсо воодушевился.

– Король, могущество которого неограниченно и который самоограничивает свою природу, чтобы выбрать из своих возможностей то, что соответствует благу государства и королевской власти,– что может быть прекраснее? Что может быть величественней зрелища, как он подчиняет себя интересам своего величия, причем ничто не в силах насиловать его воли, кроме этой же воли, чтобы было так? Именно этим власть над самим собою, черта, отличающая человека от прочих творений, являет в лице короля лучшее доказательство своего владычества и высшую точку, на которую может подняться достоинство создания.

Г-н де Коларсо следил за впечатлением, производимым его словами на г-на де Поканси. Антуан при упоминании королевского имени почувствовал себя странно уменьшившимся, отделенным бесконечным расстоянием от такого внушительного Величества. Г-н де Коларсо жил в тесной близости к королевскому присутствию. Король беседовал с ним так же, как сейчас будет говорить с г-ном де Маниссаром, с г-ном де Монкорне и с г-ном де ла Бурладом. Значит, у него были возможности заслужить подобное счастье. Эти господа завоевали свое право битвами, но г-н де Коларсо никогда не командовал армией. Однако он нравился, а Антуан твердил себе, что нужно понравиться.

И Антуану снова представился Виркур, зажженные факелы, большая карета с широкими колесами и внутри, под багровыми отсветами от подушек, через зеркальные стекла, царственный профиль с горделивым носом, а позади, на мосту, теряясь в сияющей ночи, топот лошадей и лязг шпаг, продолженные грохотаньем везомых пушек и бесконечным звуком шагов от рот серых, голубых, красных, торопящихся на поле сражения, а вдали, на светлом небе, вид Дортмюде с его крышами, колокольнями и воронами, летающими в пушечном и мушкетном дыму, ядра, взрывающие землю, покрытую убитыми и ранеными, посреди кровавых луж. Все это заставило его сказать со вздохом г-ну де Коларсо:

– Несомненно, сударь, его величество – великий король, и ничто не доказывает лучше его величия, как последняя война… Г-н де Коларсо прервал его. Он думал, что только что вернувшийся с поля военных действий г-н де Поканси хочет ввернуть какой-нибудь рассказ очевидца. Г-н де Коларсо недолюбливал подобных тем, так как он никогда не служил военным по причине, как говорил, затруднительности дыхания, которая, однако, не мешала ему при разговоре. Тем же, кто высказывал удивление по поводу его бездеятельности, он расхваливал заслуги своего дяди г-на де Шамисси. Разве быть племянником такого храброго офицера не составляет уже некоторого рода мужества? И особенно теперь, когда этот дядя пал при Дортмюде, этим можно будет каждому заткнуть рот.

– Конечно, война…– ответил Антуану де Коларсо с некоторым пренебрежением,– прекрасная вещь, хотя по этому поводу можно было бы кое-что возразить. Она не всем подходит, и нужно иметь специальное призвание. В людях сохранились еще некоторые остатки жестокости и грубости, которые находят себе применение в войне. Ходить на открытом воздухе, кричать, ссориться – в нашей натуре, и свойства эти образуют то, что называется храбростью. Так что походный сумбур служит естественным исходом для многих характеров, которые вкладывают туда наиболее грубые свои стороны и возвращаются оттуда освобожденными от них. Я знаю множество превосходных военных, которые, раз настроение их вылилось на неприятеля, делаются изысканными придворными, но окончательно формирует людей только Двор. Ах, Двор, сударь, Двор!