Король шутов, стр. 22
Каждый из присутствующих вставил словечко по поводу представления. Наконец, молчание снова водворилось, жонглер опять вошел в роль:
Жонглер
Ну, нечего сказать, дела мои плачевны,
Клянуся смертью я!.. О Люцифере гневном
Подумать страшно мне…
Но, Боже, он идет!.. Скорее спрятаться!..
Ведь он меня убьет!
(Соскакивает в зал. Входит Сатана).
Сатана
Фу, мочи нет, – устал! Пот так и льется градом…
Но, что я вижу тут? Что сталося вдруг с адом?
Раздался оглушительный хохот: превосходно загримированная фигура актера выражала полнейший столбняк.
Людовик Орлеанский, забыв любовницу, обычную гордость, собственное достоинство, хохотал держась за бока и дразнил короля шутов, совершенно неузнаваемого по его искусству одеваться и менять голос.
– Ого-го! Сатана, ловко вас провели! Вся ваша кухня пошла к черту… Ай, ай, ай, к черту! Скорее надо сказать к Богу; ха-ха-ха!
– Ох, ох, – хохотал сенешал, придерживая живот обеими руками, точно боясь, чтобы он не лопнул.
– Хи-хи-хи! – хихикали стрелки и прислуга, и метр Гонен мог видеть, как качалась от смеха вся его аудитория под впечатлением его фарса.
Хохот раздался еще сильнее, когда Сатана в сильном раздражении обратился к публике:
– Чего вы там хохочете, чего вы копошитесь, как куча мошек в солнечном луче? Клянусь головой и рогами, разве уж я так смешон? Скажу же вам только одно: я и вправду Сатана! Я хочу получить свои души обратно. Эй, ко мне! Голова, кровь!
При этом сатанинском заклинании, перепуганные души продвинулись к зрителям, крича:
– Помилосердуйте!
Зрители, войдя в роль покровителей и продолжая смеяться, протягивали руки бедным душам, которые, трепеща, хватались каждая за ближайшего соседа, подобно тому как плющ цепляется за молодой вяз.
Сатана, казалось, серьезно вошел в роль, со всем ее трагизмом, и крикнул громовым голосом:
– Я всех вас держу в своей власти, слышите ли? Теперь настала моя очередь смеяться. Я сейчас выпущу из земли легион чертей, которые унесут вас.
Дрожь пробежала по собранию. В разных углах послышались восклицания:
– Что такое он говорит?.. Да это в пьесе?.. Да нет же!.. Нет, так… У меня каждая жилка колотится.
Толстый сенешал кричал:
– Он пьян, негодяй! Рибле и Гумберт ревели:
– Ты, кажется, глотку передрал, краснобай.
Людовик Орлеанский, как бы для того, чтобы успокоить герцогиню, обнимал ее и говорил, смеясь:
– Друзья мои, это фарс, просто шутовское представление (sotie), конец вам все объяснит.
Сатана продолжал еще более громовым голосом:
– Эй, товарищи! Берите, хватайте, вяжите души и бейте, если станут сопротивляться.
При первом же крике: «берите» руки защитников, протянутые к бедным душам, оказались моментально связанными и стянутыми. Тем, кто пробовал сопротивляться, демоны пригрозили оружием, спрятанным у них под одеждой.
Во время этой сумятицы, монах, сидевший в кабинете, выскочил оттуда, бросился к герцогине Неверской, приподнял ей вуаль, узнал и вскрикнул таким зычным голосом, что этот крик ясно выделился среди общего гама, потом поднял кулак к потолку, точно хотел пробить его, как будто призывая в свидетели само небо, и опять вошел в кабинет.
Внезапное нападение фигляров было проделано так ловко, как будто его долго репетировали; все защитники замка в одно мгновение были перевязаны.
Метр Гонен, как и сам не раз этим хвастался, вербовал своих людей между самыми низменными подонками общества: тут были отчаянная голь, бродяги, воры, всякие оборванцы, – народ отчаянный, которому терять было нечего, издавна привыкший ко всяким плутням, а в случае надобности пускавший в ход ножи.
Гонен встретил между ними несколько натур выдающихся, но загубленных феодальной системой. Он образовал из них труппу актеров годных для своего времени; скорее гаеров, чем комедиантов, истых жонглеров, соединявших с гибкостью тела искусство покрывать себя фиктивными ранами, корчить калек и, в особенности, ловко обрезать кошельки и сумки для сбора милостыни.
Гонен собрал их, и сказал:
– Долой старые привычки и нищету! Иерусалим, создавший нам нищенствующего сына Божия, теперь посылает нам братство св. Страстей Господних, чтобы представлять мистерии на папертях церквей. Присоединимся к этой благочестивой труппе, оставив для себя храм языческий, рядом с храмом христианским.
С этих пор была создана труппа Бесшабашных (Enfants sans sonsy). Наравне с трубадурами, труверами, повествователями легенд, певцами баллад, бардами Севера и бардами Юга, перед Бесшабашными замки, дворцы и города растворяли ворота свои. Казалось невозможным и чуть не святотатством отказываться от их представлений.
Вот почему так легко было устроить ловушку в замке де Боте.
XV
ОРГИЯ.
Король шутов, как мы это видели, был великий артист и великий конспиратор. Макиавелли, сочинявший комедии, остался бы им доволен.
Он выскочил из своего театра в залу и подбежал прямо к герцогу Орлеанскому, в ту самую минуту, когда последний, хотя и крепко связанный, успел вытащить из ножен кинжал и угрожал им жонглеру Этьену Мюсто, который сторожил его.
Король шутов вырвал у него из рук кинжал.
– Ай-ай, прекрасный герцог, отдайте-ка мне эту игрушку, годную только на зубочистки, право… Теперь, – обратился он к товарищам, – ступайте, потихонечку приберите замковую стражу на башнях… а вы, адовы пленники, молчать!..
Никто не смей шевелиться, ни кричать, ни пикнуть слово, иначе, клянусь, что первый, кто пикнет, попробует на своей шее, как затягивается веревкой мешок.
Потом, увидев Обера ле Фламена, он крикнул:
– Гола, товарищ, все идет, как по маслу; вот твоя жена.
Он указал на все еще покрытую вуалью Маргариту.
– Гм… – прибавил он, – согласись, куманек, что я черт добрый, я бы мог теперь перехватить ее и для себя.
– О! милостивый господин, – умоляющим и покорным тоном взмолился Обер, – у вас их так много… и потом, это было бы недостойно вас!
– Обер! Здесь! – спрашивал сам себя ошеломленный герцог Орлеанский.
– Обер, – продолжал Гонен, хорохорясь своей властью, – вы обратились к нашему всемогуществу для возвращения себе вашей жены, изменнически захваченной Людовиком Орлеанским, вот она, берите ее.
– Дорогая Мариета, сколько вы выстрадали, должно быть! – сказал Обер Маргарите.
Герцогиня в ужасе подвинулась к Орлеанскому, но у последнего не хватило ни времени, ни хладнокровия посоветовать ей воспользоваться ошибкой и бежать.
– Назад! – закричал он.
Обер, вне себя от гнева, выхватил кинжал и готов был поразить принца, но Гонен удержал его.
– Постой, куманек, женщин нельзя брать силой.
Бедный Обер, совершенно порабощенный чертом, покорно опустил голову, но в эту самую минуту Мариета вышла из кабинета и, подойдя к Оберу, сказала совершенно просто:
– Я здесь, мессир, и готова следовать за вами везде, куда вам угодно будет повести вашу супругу перед Богом и перед людьми.
Эффект вышел поистине театральный для всех. Сам Гонен не понимал ничего, тем не менее он ничем не выдал своего глубокого изумления и с удивительным присутствием духа продолжал разыгрывать роль властителя.
– Обер ле Фламен, – величественно сказал он, – тебе известны наши условия. Эй, жонглер! Дать ему двух лошадей и пусть двое из наших проводят его за десять миль. Они потом встретятся с нами в известном им месте.
– Но, – возразил Обер, который при всей своей радости, все-таки тревожился, – ведь меня могут арестовать: в провинции, для свободного проезда, требуется открытый лист за подписью короля.