История халифа Хакима, стр. 7

– О мой народ! – обратился Хаким к обступившим его беднякам. – Вы – мои истинные сыны. Это не мой, это ваш день настал. Опять, в который раз, пришли времена, когда глас небесный утратил власть над душами человеческими, времена, когда добродетель оборачивается преступлением, слава – стыдом, мудрость – безумием, когда все идет наперекор правде и справедливости. Но и в такие времена голос свыше просветляет умы, как молния перед громом, и тогда раздается клич: «Сгинь, Енох, город детей Каиновых, город нечестивцев и тиранов! Горе тебе, Гоморра, горе вам, Ниневия и Вавилон, горе тебе, Иерусалим!» Этот клич не смолкает, он звучит из века в век и несет возмездие отступникам, но всегда есть время покаяться… Изо дня в день сокращается это время, и гром ударяет сразу вслед за молнией. Так покажем сейчас, что и слово – оружие и что наконец наступит царствие, приход которого предвещали пророки. Вам, дети мои, отдаю я этот город, разжиревший на обмане, ростовщичестве, несправедливости и грабеже; вам отдаю эти награбленные сокровища, эти украденные богатства. Покарайте эту преступную роскошь, эту ложную добродетель, эти заслуги, купленные за золото, это предательство, которое, прикрываясь словами о мире, продало вас врагу! Огню, огню предайте этот город, который мой предок Муизз ли Диналлах основал под знаком победы (кахира) и который стал теперь символом вашей трусости!

Кого – бога или властелина – видела в нем толпа? Нет сомнения, им руководил Высший Разум, который выше людского суда; в противном случае его гнев разил бы без разбору, как злая воля освобожденных им преступников. В считанные мгновения пламя поглотило базары, вплоть до кедровых крыш, и дворцы с их резными террасами и легкими колоннами; самые богатые горожане Каира бежали, оставив народу свои дома на разграбление. Страшная ночь, когда государев гнев вылился в мятеж, а десница божья карала адским мечом!

Пожары и грабежи длились три дня. Обитатели богатых кварталов защищались с оружием в руках; вместе с ними против заключенных и черни, исполнявших приказы Хакима, сражались греческие солдаты и кутама, берберские солдаты, которыми руководил Барджаван. Первый везир распустил слух, что Хаким – самозванец, что настоящий халиф находится с войсками у Гизе. На площадях и в садах Каира при свете пожарищ развернулась ужасающая битва. Хаким на высотах Карафы под открытым небом вершил кровавый суд; согласно легенде, он явился в сопровождении ангелов, рядом были Адам и Соломон, первый отвечал за людей, второй – за джиннов. На суд привели всех, на кого указал народный гнев; суд был скорым – головы катились с плахи под одобрительные крики толпы; за три дня казнили несколько тысяч человек. Тем временем бои в центре города не утихали; наконец некий Рейдан ударом копья убил Барджавана и бросил его голову к ногам халифа; сопротивление тотчас прекратилось. Говорят, что, когда везир, пораженный в сердце, упал, испуская душераздирающие крики, безумцы Маристана, наделенные даром ясновидения, закричали, что в этот миг они видели, как из бренных останков Барджавана вылетел иблис [7] и призывал к себе на помощь других демонов, обитавших в телах его сторонников. Битва, начавшаяся на земле, продолжалась на небесах; фаланги противоборствующих сил перестраивались и вели свой вечный бой с непримиримостью разбушевавшейся стихии. По этому поводу арабский поэт сказал:

«О Египет, Египет! Ты хорошо знаешь эти тяжкие битвы ангелов добра и зла, когда огнедышащий Тифон поглощает воздух и свет; когда чума косит трудолюбивый люд; когда уменьшаются паводки плодородного Нила; когда облака саранчи пожирают всю зелень полей.

Но силам ада недостаточно этих грозных бедствий; они населяют землю душами жестокими и алчными, которые под обличьем людей прячут коварство змей и шакалов!»

На четвертый день, когда уже сгорела половина города, в мечетях собрались шерифы и, подняв к небу кораны, вскричали: «О Хаким! О Аллах!» Но молитва эта шла не от сердца. И тогда старец, который раньше всех уверовал в божественную сущность Хакима, предстал перед ним и сказал:

– Владыка наш, довольно, останови эти разрушения во имя предка твоего Муизз ли Диналлаха.

Хаким хотел задать несколько вопросов этому странному человеку, который являлся перед ним лишь в грозный час, но тот уже исчез, смешавшись с толпой.

Хаким, как обычно, сел на своего серого осла и поехал по городу, обращаясь к людям со словами примирения и милосердия. С этого времени отменялись суровые законы против христиан и евреев: первых он освободил от обязательного ношения тяжелого деревянного креста на плечах, вторых – от ярма на шее. Одинаковой терпимостью ко всем культам Хаким хотел исподволь подготовить умы к принятию нового учения. Специально для духовных собраний отводились помещения, которые назывались «домами мудрости», и ученые мужи начали публично обосновывать божественность Хакима. Но человеческий ум восстает против верований, не освященных временем, и во всем Каире нашлось не более тридцати тысяч его приверженцев. Объявился некто аль-Мушаджар, который говорил сторонникам Хакима: «Тот, к кому вы взываете вместо бога, не может ни сотворить муху, ни помешать мухе докучать ему».

Халиф, узнав об этих словах, велел дать аль-Мушаджару сто золотых монет, чтобы доказать, что он никого не хочет принуждать веровать в себя. Другие говорили: «Всему роду Фатимидов присущи такие бредовые мысли. Дед Хакима, Муизз ли Диналлах, скрывался несколько дней, а потом объявлял, что он возносился на небо; затем он укрылся в каком-то подземелье, и стали говорить, что он не умер, как все люди, а просто исчез с лица земли». Все эти разговоры, доходившие до Хакима, повергли его в глубокую задумчивость.

ДВА ХАЛИФА

Халиф возвратился к себе во дворец на берегу Нила, и жизнь вошла в привычное русло. Однажды он зашел к своей сестре Ситт аль-Мульк и велел ей готовиться к свадьбе, которую собирался устроить тайно, боясь вызвать негодование народа: ведь народ не был еще убежден в божественной сущности Хакима и мог возмутиться подобным нарушением установленных законов. На церемонии в дворцовой мечети должны были присутствовать только евнухи и рабы; что же касается празднеств, которыми обычно сопровождаются подобные браки, то жители Каира, привыкшие к факелам на стенах сераля и звукам музыки, которые приносил с другого берега реки ночной ветер, вряд ли обратят внимание или удивятся. Позже, когда настанет благоприятный час, а люди будут благожелательно настроены, Хаким во всеуслышание объявит об этом тайном бракосочетании.

Наступил вечер, халиф переоделся и, как обычно, направился в обсерваторию аль-Мукаттам, чтобы взглянуть на положение звезд. Небо не предвещало Хакиму ничего доброго: зловещее расположение планет, спутанный узел звезд предсказывали скорую смерть. Но как бога, сознающего свое бессмертие, его не слишком встревожили эти небесные предостережения, которые угрожали лишь его бренному телу. Однако сердце сжалось от острой тоски, и, отказавшись от обычной прогулки, Хаким вернулся во дворец вскоре после полуночи. Переезжая на лодке через реку, он с удивлением увидел, что дворцовые сады освещены, как во время праздника.

На деревьях, словно рубины, сапфиры и изумруды, горели фонарики, из-под листвы били серебряные струи ароматической жидкости, по мраморным желобкам текла вода, а от алебастровых резных плит дворца исходили самые изысканные запахи, смешиваясь с благоуханием цветов. Чарующие звуки музыки словно лились с небес и перемежались пением птиц: обманутые этими огнями, они славили новую зарю. И на этом сверкающем фоне среди моря света вырисовывались четкие линии дворцового фасада.

Хаким был безмерно удивлен: кто здесь осмеливается устраивать праздник в его отсутствие? Какого незваного гостя могут встречать такими почестями в столь поздний час, когда эти сады обычно пустынны и тихи. Но на сей раз он не притрагивался к гашишу и не мог стать жертвой галлюцинаций. Он пошел в сад. В центре персидского ковра, окруженного факелами, словно змеи, извивались танцовщицы в ослепительных нарядах. Казалось, они не замечали халифа. У входа во дворец он увидел толпу рабов и слуг, несших золотые чаши с замороженными фруктами и вареньем, серебряные кувшины с шербетом. Хотя он шел бок о бок с ними, иногда даже задевая их, никто не обращал на него ни малейшего внимания. Его охватило тайное беспокойство. Ему казалось, что он превратился в тень, в бесплотный дух; как невидимка, проходил он через толпы людей, словно на пальце у него было надето волшебное кольцо Гигеса.