Городские легенды, стр. 63

Покалывание в кончиках пальцев прошло, руки бессильно упали. Боб улыбнулся ей.

– Спасибо, – сказал он.

Ощущение искренности осталось, только голос изменился. Теперь это был не Боб, а Вульф.

– Будь осторожна, – добавил он.

– О чем ты? – спросила она.

– Когда-то я был таким, как ты.

– В каком смысле как я?

– Просто будь осторожна, – был ответ.

Она запрокинула голову, когда он встал на ноги, и не спускала с него глаз все время, пока он пересекал мраморный вестибюль торгового центра и выходил на улицу. К двери он даже не прикоснулся, просто шагнул сквозь сталь и стекло на тротуар и пошел дальше. В полудюжине ярдов от входа он растаял, словно какой-нибудь видеоэффект.

Зои тряхнула головой.

– Нет, – пробормотала она. – Я не хочу во все это верить.

– Во что верить? – спросила Хилари.

Зои посмотрела на нее:

– Ты видела, что произошло?

– Где?

– Боб.

– Так он все-таки пришел? – И Хилари стала оглядывать прохожих. – А я была уверена, что он нас продинамит.

– Нет, его здесь нет, – сказала Зои. – Он...

И тут ее голос прервался: она поняла. Ей предстоит прожить с этим в одиночку всю жизнь. Что же произошло? Если все было именно так, как ей показалось, то надо признать, что встреча с Вульфом принесла-таки маленькую смерть: мир, который она знала прежде, умер, и его место занял новый мир, такой, каким она узнала его только сейчас. Все стадо другим навсегда. Она сама стала другой навсегда. Теперь на ней лежит ответственность, которой она никогда раньше не ощущала.

Но почему же Хилари ничего не помнит о встрече? Может быть, потому, что для нее она стала бы такой же маленькой смертью, как и для самой Зои; ее мир тоже переменился бы навсегда.

«Но из-за меня эффект этой встречи сошел для Хилари на нет. Так же как и для Вульфа, или Боба, или кто он там есть».

Она взглянула на пол, где недавно сидел он, и увидела гладкий черный камешек. Поколебавшись с минуту, она присела и подняла его. Кончики пальцев снова закололо, и она с изумлением увидела, как камешек из черного стал сначала серым и наконец молочно-белым.

– Что это у тебя? – спросила Хилари.

Зои качнула головой. Зажав камешек в кулаке, она наслаждалась его непонятным теплом.

– Да так, – сказала она, – просто галька.

И она снова опустилась на край фонтана рядом с Хилари.

– Прошу прощения, мисс.

Это вернулся охранник, теперь он не был расположен не замечать Руперта.

– Прошу меня простить, – сказал он, – но, к сожалению, вам придется вывести собаку на улицу. Таковы правила.

– Конечно, – ответила Зои. – Разумеется.

И она вежливо улыбнулась охраннику, а он улыбнулся ей, причем куда более сердечно, чем того требовала ситуация. Можно подумать, она его на свидание пригласила или еще что-нибудь в этом роде.

«Господи, – пронеслось у нее в голове. – Что же я теперь так и буду каждую встречу по сто раз передумывать? Интересно, а он знает? а она?» Жизнь и без того слишком сложная штука, чтобы после всякого безобидного разговора копаться в себе. Может, это и имел в виду Вульф, когда говорил, что сам был таким же. Может, он просто не вынес напряжения и способность исцелять превратилась у него во что-то совсем другое.

Просто будь осторожна.

Теперь это уже не казалось ей невозможным. После той благодарности, которую она видела в его глазах, возможным казалось все.

Рядом с ней Хилари поглядела на часы.

– Можно уже и пойти, – сказала она. – Обломал он нас. Уже почти половина первого. Если бы он собирался прийти, то уже давно был бы здесь.

Зои кивнула.

– Видишь, в чем дело, – говорила Хилари, когда они втроем, с Рупертом посередине, шли к выходу, – такие типы, как он, просто не выносят откровенного разговора, глаза в глаза. Если хочешь знать, по-моему, он никогда больше не позвонит и не появится.

– Наверное, ты права, – ответила Зои.

Но ведь есть, наверное, и другие, которые меняются, уже изменились. Она и сама может стать одной из них, если не будет... ... просто...

Ее пальцы крепче сжали поднятый с пола белый камешек. Она сунула его в передний карман джинсов: пусть напоминает ей о том, что случилось с Вульфом, о том, что это может так же легко случиться с ней, если она не будет...

... осторожна.

Луна тонет, пока я сплю

В некотором царстве, в некотором государстве было то, что было, а если бы того не случилось, то и рассказывать сейчас было бы не о чем.

Это отец рассказал мне о том, что сны хотят стать явью.

– Когда мы начинаем просыпаться, – говорил он, – они прицепляются к нам и стараются незаметно проскользнуть в реальный мир. Очень сильным снам, – добавил он, – это почти удается; их иногда помнишь до самого обеда, но дольше редко.

Тогда я у него спросила, удавалось ли это хоть одному сну. Бывало ли такое, чтобы образ, который во сне породило и наделило жизнью чье-то подсознание, прокрался из мира сновидений в реальность и стал человеком.

Он сказал, что знал одного такого.

И у него стали такие потерянные глаза, что я сразу вспомнила о матери. У него всегда такой вид, когда он говорит о ней, только случается это не часто.

– А кто это? – спросила я, в надежде хотя бы на кроху истины о ней. – Я его знаю?

Спросила и сама удивилась: как моя мать может быть человеком из сна? Ведь он знал ее на самом деле. А вот у меня никаких воспоминаний нет, одна игра воображения. Сны.

Но он только покачал головой.

– Не сейчас, – объяснил он. – Все это было давным-давно. Но я все думал, – добавил он еле слышно, – что же снилось ей?

Это было давно, и я так и не узнала, выяснил он или нет. Мне он, во всяком случае, ничего не сказал. Но в последнее время я и сама стала об этом задумываться. По-моему, они вообще не спят. По-моему, если они уснут, то их затянет обратно в мир снов.

И если мы не остережемся, они прихватят с собой и нас.

– Странные сны мне снятся, – произнесла Софи Этойль, не для того чтобы начать разговор, а просто так, в качестве общего замечания.

Им с Джилли Копперкорн было уютно молчать, сидя на невысокой каменной стене, что протянулась между рекой и рынком в старой части Нижнего Кроуси. За ней лежала небольшая площадь, с трех сторон застроенная старинными трехэтажными домами из камня и кирпича, из-под островерхих крыш которых, точно заспанные глаза из-под набрякших век, глядели окна мансард. Строениям этим не меньше ста лет, они стоят привалившись друг к дружке, как старинные приятели, которые уже обо всем переговорили и теперь тихо радуются хорошей компании.

Мощенные булыжником улочки, которые разбегаются во все стороны от площади, так узки, что никакой машине, включая миниатюрные импортные модели, по ним не проехать. Изгибаясь то так, то этак, они петляют между домами и ныряют в подворотни, словно какие-нибудь переулки, а не порядочные улицы. Всякий, кто хотя бы немного знаком с этим кварталом, знает, что, углубившись в его лабиринт, можно набрести на площади совсем крохотные, надежно укрытые от чужого глаза, а еще дальше, в самом его сердце, обнаружить и маленькие потайные садики.

На Старом рынке больше кошек, чем во всем остальном Ньюфорде, вместе взятом, и воздух здесь пахнет по-другому. Хотя район лежит всего в нескольких кварталах к западу от главных городских магистралей, сюда не доносятся ни рев машин, ни их смрад. Никаких выхлопных газов, никаких выбросов, никакого отравленного воздуха. На Старом рынке всегда кажется, что пахнет свежеиспеченным хлебом, капустным супом, жареной рыбой, розами и еще такими терпкими, кислыми яблоками, которые лучше всего подходят для штруделя.