Война за погоду, стр. 6
– Какая еще война?
Но Леонтий Иваныч и отвечать не стал. Так разозлился, что только буркнул по-немецки: «Эр ист…» Вовка уже сам добавил: «…блос айн Бубе…» Мальчишка, дескать!
10
Взлетел вверх по трапу.
Мористее «Мирного» почти до горизонта тянулись широкие поясины битого льда. Над скользкими отпадышами, прозрачными стеклянистыми околышами поблескивало солнце – низкое, осеннее. Над разводьями, взламывавшими лед, как кривые молнии, курились темные испарения. А правее, за неширокой полосой вольной воды, белел снегами, долго тянулся приземистый сероватый берег, окаймленный грязными, выжатыми на сушу льдинами. Кое-где они были так толсты, что «Мирный» запросто мог пришвартоваться к ним, как к молу.
Вовка назубок помнил карту острова.
Хребет вдали, конечно, Двуглавый. Голый, неприступный.
С запада на восток он тянется через весь остров, разделяя его на неравные части. Северная – бухта Песцовая, где под скошенными утесами стоят в снегах бревенчатые домики метеостанции; южная – Сквозная Ледниковая долина, плоская, как сковорода. И пройти от метеостанции сюда можно только берегом или Собачьей тропой – узким ущельем, рассекающем хребет.
«Мирный» решительно расталкивал битый лед.
Плоские льдины кололись, подныривали под буксир.
Если прыгнуть вон на ту льдину, подумал Вовка, можно перескочить на следующую, а с нее на другую…
Вздохнув, отправился на корму. Присел на корточки перед железной клеткой:
– Белый! Где твоя мамка, Белый?
Белый счастливо щерился.
А Вовку вдруг начало морозить.
Вдруг показалось ему, что если он попадется маме на глаза, то сразу она поймет, чем набиты его карманы, и зачем под малицу он поддел самый теплый свитера. Мама, конечно, сейчас волнуется – она отвечает за груз зимовщиков. И Леонтий Иванович волнуется – надолго расстается с Большой землей. И капитан Свиблов волнуется – поскорее высадить всех пассажиров и нырнуть в туман погуще, чтобы ни одна подлодка не засекла. Все волнуются. Никому в голову не приходит, что Вовка тоже волнуется. Вот юркнет за ледяные торосы, только его и видели…
Послюнив палец, выставил перед собой.
Ветер меняется, берет к северу. Значит, упадет ночью температура.
Сейчас около нуля, а ночью ударит под двадцать. Не весело прятаться в торосах без огня, но надо перетерпеть. При прижимном северном ветре капитан Свиблов ни на минуту не останется в бухте Песцовой. Побоится, что выдавит «Мирный» на береговые льды…
Высокая зеленая волна, шурша битым льдом, накатила на форштевень буксира, с размаху хлопнула по левой скуле. Буксир вздрогнул, тяжело завалился на корму. Собачек в клетке сбило с ног, они, рыча, покатились по клетке. Одновременно черный дым ударил из пузатой трубы «Мирного», а мутная вода жадно облапила его брюхо – такая мутная, будто буксир, правда, зацепил винтами дно.
Вовка так и подумал: «Дно зацепили…»
А вода вольная. Солнце низкое, ничего не видно на острове.
Зато море, как на ладони. И отчетливо торчал из воды черный топляк.
Это бревно такое. От долгого плаванья один конец набух, затонул, а второй почти прямо торчит над волнующейся водой. Когда под Каниным носом Вовка такой топляк принял за перископ подводной лодки, его жестоко обсмеяли. Но топляк и сейчас ужасно напоминал перископ подводной лодки. Чтобы не думать о нем, Вовка решил: исследую весь остров! Есть, наверное, на острове всякие потаенные бухточки. Не может быть, чтобы за многие века сюда не занесло какую-нибудь старинную бутылку с запиской от терпящих бедствие. Вот будет что рассказать Кольке Милевскому!
Повеселев, он схватился за металлический поручень, собираясь одним рывком подняться на палубу, но какая-то ужасная сила, не сравнимая даже с железной хваткой боцмана Хоботило, вдруг выдернула тяжелый трап из-под ног.
«А-а-а!..» – успел выдохнуть Вовка.
И тотчас в уши, в лицо что-то жадно, огненно ахнуло.
Опалило огнем и дымом. На секунду увидел под собой грязный ледяной припай.
И сразу все погрузилось в мрачную непрошибаемую тишину какого-то совсем другого, какого-то совсем неизвестного Вовке мира.
Глава третья
ЧЕРЕП БОЦМАНА
11
Ветер то налетал порывами, то дул ровно, пронизывал насквозь, будто вентилятор крутили невдалеке. Такой мощный, что даже лежа к нему спиной, Вовка сквозь малицу и теплый свитер чувствовал ледяное дыхание.
Но встать не мог.
Сообразить не мог, почему лежит на льду, а не на деревянной палубе?
Саднило ушибленное плечо и обожженную щеку, болела ушибленная рука, но даже это не заставило бы Вовку подняться, не пройдись по его щеке что-то влажное, горячее.
– Белый… Где твоя мамка, Белый?…
Собственный голос не слушался Вовку.
«Небо… – моргал он обессилено. – Такое низкое… Белый… Упирается головой в небо… Смотрит так, будто про мамку не я, а он должен спрашивать… Зачем Белый толкается лбом?… Ну да, умный… Лезет носом в карман… У меня сухари в кармане… Хорошая у Белого память…»
Про свою память сказать такое Вовка не мог.
Одно дело, подумал, если лежу на краю Сквозной Ледниковой долины. И другое, если свалился за борт… Буксир, застопорив машины, стоит невдалеке… С мостика смотрят мама, Леонтий Иванович, капитан…
«Рукав примерз…»
Вовка с отвращением отодрал рукав малицы от пористого белого льда.
Медленно привстал, наконец, поднялся. И замер в негодовании. Ушел «Мирный»!
Совсем ушел! До самого горизонта – только широкие поясины льдов, разведенные ветром. В полыньях покачиваются лиловые мокрые околыши. Море вздыхает, играет в глазах ледяной блеск. И не тертюха плотно сбита к берегу, а настоящий тертый лед. Торчат клыки голубые. Угораздь «Мирного» пройтись бортом по таким клыкам, распорет насквозь всю обшивку.
Как меня угораздило? Почему Белый рядом?
Это каким же был удар, если клетку с собаками опрокинуло?
Вовка испуганно растирал ушибленное плечо. Край выдавленной на берег льдины, на которой он лежал, был припорошен налетом черной пыли. Внизу хлопотала, всхлипывала, поблескивала черная, как чернила, вода.
А по правую руку громоздился массив Двуглавого.
Вовка отчетливо, как-то даже неестественно отчетливо, до самых мельчайших деталей представил, что делается сейчас на палубе «Мирного». Боцман, конечно, всякими словами поносит беспутного пацана, испортившего весь рейс, а Леонтий Иванович – пса, сбежавшего вместе с Вовкой. Капитан Свиблов презрительно смотрит за борт – это, дескать, Главное Управление Гоавсевморпути навязало ему таких пассажиров. «Видите льды? – тычет пальцем. – Это не сморозь и не молодик. Это коренные льды. А у меня на борту люди и генеральный груз. Высажу на берег, сами посылайте за пацаном упряжку. Я ждать не буду.»
А мама?
Не могла мама не увидеть, что нет Вовки. Она бы по тонким льдинам добежала за ним до берега!
– Белый…
Голос прозвучал хрипло, неуверенно.
Дошло вдруг: «Это взрыв был… Щека горит… Обожгло огнем… Не топляк качался за кормой, а перископ… Мангольд или Шаар… А может, Ланге… Или Франзе… Стреляли же раньше днем… Это только так говорят, что атмосферные явления… А на самом деле… Грохот по всему морю… И военный инструктор предупреждал, чтобы прятались в туман… Не зря Хоботило ходил на цыпочках…»
Вовка с ужасом огляделся.
Где разбитые шлюпки? Где обломки деревянных надстроек, не тонущие спасательные пояса? «Ничего же нет… Только я и Белый… Значит отбился „Мирный“… Значит расчехлили матросы крупнокалиберные пулеметы, ударили по подлодке и ушли от торпед в скопления льдов… А меня потеряли… При взрыве… Стоят сейчас в бухте Песцовой, а Леонтий Иваныч собирает упряжку…»
Немного успокоившись, взглянул на хребет.
Но такие темные, такие угрюмые ползли по распадкам тучи, такими ужасными и низкими они казались, что ледяной холодок страха снова тронул его спину. Приедут за ним или нет, но пока он один… Даже рукавичек нет… Потерял… А ночью теплей не станет… «Зато мама теперь ни за какие коврижки не отправит меня в Игарку… Оставит на станции…»