Война за погоду, стр. 16
31
Бесшумный медленный взрыв.
Огненные волны одна за другой, пульсируя, понеслись к зениту.
Радужные бледные пятна, слегка размытые, как бы размазанные в пространстве, как гигантские бабочки, то отставали, то обгоняли огненную волну, а над Двуглавым и над кипящей стеной ужасного непонятного тумана, занимавшего теперь полгоризонта, бесшумно трепыхалось, как занавес, разворачивалось, сияя, гигантское призрачное полотнище.
Оно беспрерывно меняло оттенки.
Оно страстно подрагивало, будто раздуваемое сквозняком.
Оно неумолимо расширялось, захватывая все большие и большие участки неба.
«Я успел…» – радовался Вовка. «REM-16 меня услышал!» Ему даже показалось, что мощные пульсации призрачного цветного полотнища идут в каком-то определенном ритме. Этого не могло быть. Этого совершенно не могло быть. Но что-то там вспыхивало, таяло, вновь взрывалось, вновь фонтанами обрушивалось на белую, кипящую и все равно неподвижную стену, из которой торчал край чудовищного диска.
Точка тире тире…
Тире тире тире…
Точка тире тире…
Тире точка тире…
Точка тире…
Казалось, что кто-то из-за горизонта, с чудовищных, вдруг огнем раскрывающихся глубин пытается докричаться до него.
Вовка!..
– Кто ты? – закричал он, пугая Белого.
Тире тире…
Точка тире…
Ему не надо было продолжения.
– Мама! – закричал он, вскакивая и не отводя глаз от пылающего зеленоватого неба, от чудовищно белой, накаляющейся изнутри стены, в которой черным теперь оставался только край гигантского металлического диска, непонятно, как и на чем там держащегося…
Точка тире тире…
Тире тире тире…
Точка тире тире…
Небо искрило, как гигантский ключ.
Вовка не верил, но продолжал читать пылающую небесную морзянку.
И почему-то видел лежащего в полынье боцмана Хоботило с голым, будто отлакированным черепом вместо головы… И почему-то слышал высокий голос Леонтия Иваныча… Не должно тебя это интересовать…
Тире тире…
Точка
Тире точка точка…
Тире тире тире…
Точка точка…
Точка точка точка
Точка тире точка тире…
– Я не боюсь! – закричал он.
Небо играло тысячами огней…
Не бойся… Я здесь…
– Я не боюсь, – закричал он.
Стена чудовищного тумана оставалась все такой же кипящей, но неподвижной, но небо теперь пылало от горизонта до горизонта. Оно вздрагивало, оно вспыхивало на всем своем протяжении.
Тире тире…
Точка тире…
Тире тире…
Точка тире…
Вовка читал пылающее небо, как гигантскую книгу.
К ноге его прижался Белый. Шерсть на нем встала дыбом, он щерил желтые клыки. «Белый… Где наши мамки, Белый?…» А в небе, как в шляпе фокусника, зарождались новые чудеса.
Вдруг ниспадали откуда-то, медлительно и бесшумно разматываясь на лету, долгие зеленоватые ленты… Вставали из-за хребта яркие перекрещивающиеся лучи… Тревожно, как прожекторы, они сходились и расходились, выискивая только им известные цели… И все так же, как прежде, безостановочно клубилась стена таинственного тумана, отзываясь вспышками на каждую конвульсию неба, окружая гигантский металлический диск молочным сиянием…
И все выше и выше вставала над хребтом Двуглавым чудовищная зеленая корона.
Точно такую корону Вовка Пушкарев соорудил, собираясь на школьный бал-маскарад в самом конце декабря одна тысяча девятьсот сорокового года. Но Колька Милевский забраковал ее: «Царские штучки!» – «А что еще придумать?» – «Ну, буденовку.» – «Да в буденовках полкласса придет.» – «Ну и что? Зато в коллективе.» – «Я не хочу так.» – «Тогда возьми у отца китель… – Колька завистливо почмокал губами. – Китель белый, а на рукаве черный круг. И красная окантовка. А в центре – красные стрелы и якорь адмиралтейский.»
32
Мама…
Полнеба уже пылало в ужасном эфирном сиянии.
Скрещиваясь, метались цветные лучи, ниспадали чудовищные, невесомые портьеры. Страшась (ведь мог не успеть до магнитной бури), и радуясь (успел, успел), Вовка, обняв Белого, не отрывал глаз от неба.
Точка тире тире…
Тире тире тире…
Точка тире тире…
Тире точка тире…
Точка тире…
– Я здесь… – повторил он вслух.
И заплакал, потому что понял, наконец, что «Мирный» не придет.
И с ужасным смертельным холодком под сердцем вдруг снова вспомнил сон, в котором дымок «Мирного» уже растаял на горизонте, а он все брел и брел по ледяной тропе, пересекающей хребет, засыпанный жестким светящимся снегом. А впереди все выше и выше вздымалась кипящая стена поразительно белого тумана, будто выложенного из гигроскопической ваты… И край чудовищного, вмерзшего в нее металлического диска…
Наверное, это военная тайна, подумал он. Лыков ведь сказал: не обращай внимания… Он сказал: увидишь, плюнь, даже не подходи близко… Не должно тебя это интересовать…
Но если так, думал Вовка, глотая слезы, если это, правда, военная тайна, как я мог увидеть такое во сне? Ведь никто ни словом не говорил о чем-то таком? И почему голый череп? Почему боцман Хоботило оказался в полынье, а головы у него, считай, не было? И почему с моей головой ничего такого ужасного не произошло?…
Он обнимал прижавшегося к нему Белого и расширенными зрачками всматривался в пылающее небо…
Тире тире…
Точка тире…
Тире тире…
Точка тире…
Он понимал, что обманывает себя.
Он понимал, что не может быть в небе его рыжей красивой мамы. Не может быть его рыжей мамы в пылающих полярных небесах. Но ловил каждую вспышку.
Тире тире…
Точка тире…
Тире тире…
Точка тире…
«Белый… Где наши мамы, Белый?…»
Пес глухо заворчал, но ничего не ответил.
А Вовка, читая призрачные вспышки, от которых накалялся, казалось, темный воздух, колеблющийся над льдами, вдруг отчетливо увидел все острова Северного Ледовитого океана.
Были там острова плоские, как блины.
Были песчаные, галечные, поросшие голубоватыми мхами.
Были просто ледяные шапки, с которых длинные языки уходили глубоко в зеленоватую толщу.
И был остров, на котором почему-то…
Нет… Он не хотел думать об этом… Он не знал, когда появятся самолеты, даже не знал – услышит ли он их? Но он знал – они прилетят!
Все еще всхлипывая, забрался в палатку.
Скоро засвистят над бухтой разрывные пули, знал он, и бросятся к берегу фашистские десантники. Кто-то, вызывая подлодку, бросит гранату в черную чернильную воду. Но это им не поможет. Подлодка, разламываясь на куски, пустит масляный пузырь, и уйдет, наконец, в темную пучину этот многоликий мангольд-франзе-шаар-ланге, чей невнятный, колеблющийся, как водоросли, образ долго еще будет мучить Вовку в его тяжелых повторяющихся полярных снах.
Эр ист…
Он погладил Белого.
Он устал. Он не хотел больше ничего видеть.
Не выглядывая из палатки, он почувствовал, что пошел снег.
Снежинки были юркие и проворные. Они сразу укрыли хребет и стену тумана.