В дебрях Южной Африки, стр. 30

Начиная от муравейника, след менял свой характер. По дороге слон «завтракал». Сон вернул ему аппетит; кусты терновника «стой-погоди» были истерзаны его бивнями. Тут и там ветви были обломаны и дочиста ощипаны, и только жесткие голые прутья валялись на земле. Местами попадались вырванные с корнем деревья, и притом не маленькие. Слон валит деревья, если не может дотянуться хоботом до их листвы; когда же дерево повалено, вся зелень, конечно, оказывается в полном его распоряжении. Иногда же он вырывает деревья, чтобы пообедать корнями, так как некоторые породы пускают сладкие, сочные корни — любимое лакомство слона. Гигант выдергивает деревья хоботом, предварительно подрыв их бивнями, которыми пользуется, как киркой. Впрочем, слону не всегда удается достичь своей цели. Например, мимозу более крупных пород он может расшатать только после больших дождей, когда земля становится влажной и рыхлой. А иногда он привередничает: вырвет дерево из земли, протащит его несколько метров корнями вверх и бросит, едва отщипнув корешок. Проходя целым стадом, слоны беспощадно губят лес.

Малые деревья слон вырывает одним только хоботом, но для крупных он применяет мощный рычаг — свои крепкие бивни. Он подводит их под корни (дерево растет обычно в рыхлой песчаной почве) и, дернув, разом выкорчевывает его: ветви, корни, ствол мгновенно оказываются в воздухе, не устояв перед мощью лесного исполина.

На каждом шагу охотники встречали вс„ новые доказательства огромной этой мощи: о ней ясно свидетельствовал след, оставленный по дороге их старым клау.

Этого было довольно, чтобы зародить страх и почтение, и ни один из троих преследователей не остался чужд этим чувствам. Если в часы спокойствия животное так склонно к разрушению и буйству, каким же чудовищем оно обернется, если его разъярить!

Было и еще одно соображение, смущавшее охотников, в особенности бушмена. Судя по некоторым признакам, это был слон-одиночка, или, как его называют индийские охотники, «бродяга». К таким слонам гораздо опаснее подступать, чем к их сородичам. В самом деле, при обычных обстоятельствах сквозь стадо слонов можно пройти так же спокойно, как если б это были не слоны, а смирные волы. Слон становится опасным противником, только если на него напасть или ранить его.

Совсем иначе обстоит дело с одиночкой, или бродягой. Он злобен по природе; едва завидев человека или зверя, он кидается в драку, не дожидаясь, когда его заденут. Он, по-видимому, питает страсть к разрушению, и горе тому, кто пересечет бродяге дорогу, не обладая более быстрыми ногами, чем у него!

Слон-бродяга ведет одинокую жизнь, скитаясь по лесу, и никогда не вступает в общение с сородичами. Он, видимо, является отверженцем среди своего племени, изгнанным за злобный нрав или по иной вине, и в своем отщепенстве становится еще более лютым и злобным.

Бушмен имел все основания опасаться, что выслеживаемый слон был таким одиночкой. Уже то, что он шел один, было само по себе достаточно подозрительно, так как слоны обыкновенно бродят по двое, по трое, а то и стадом в двадцать, в тридцать, в пятьдесят голов. Оставленные по пути следы разрушения, отпечаток огромных ступней — все, казалось, выдавало в нем одного из этих свирепых животных. А тому, что одиночки водились в этих местах, у наших охотников были уже доказательства. Черныш утверждал, что слон, убитый носорогом, принадлежал к тому же разряду, потому что иначе он не напал бы сам на врага. Предположение бушмена представлялось вполне правдоподобным.

След становился все свежее и свежее. Охотники видели вывороченные деревья, корни с отпечатком слоновьих зубов, еще увлажненные слюной, вытекшей из его огромной пасти. Видели обломанные ветви мимозы, от которых исходил сладкий запах, еще не успевший выветриться. Нетрудно было заключить, что дичь находится поблизости.

Пошли в обход опушкой, пустив бушмена по-прежнему вперед. Вдруг Черныш остановился и отступил на шаг. Он обратил к спутникам лицо. Глаза его вращались еще быстрей, чем обычно, но, хотя губы раскрывались и язык шевелился, бушмен не мог произнести ни слова: слышно было только какое-то щелкание, свист, но ни одного членораздельного звука — так он был взволнован. Однако остальные поняли его без слов: Черныш хотел, конечно, прошептать, что он видит клау. Отец и сын молча выглянули из-за куста и собственными глазами узрели четвероногого исполина.

Глава 28. СЛОН-ОДИНОЧКА

Слон стоял в рощице под сенью деревьев, называемых «мохала». В отличие от низкорослой мимозы, мохала обладает высоким, гладким стволом, над которым тихо качается густая крона, формой напоминающая зонт. Перистые нежно-зеленые листья мохалы составляют любимое лакомство жирафа, почему в ботанике она именуется жирафьей акацией; голландские же колонисты называют ее в просторечии верблюжьим терновником.

Высокий жираф с его хваткими губами и очень длинной шеей без труда ощипывает листья на высоте семи метров. Другое дело — слон, который не может дотянуться хоботом так высоко; ему зачастую пришлось бы разыгрывать пресловутую лису из древней басни, не располагай он превосходным средством достать соблазнительные листья, повалив дерево наземь. Ему это вполне под силу, если только ствол не слишком толст.

Когда взоры наших охотников впервые остановились на слоне, он стоял у вершины поверженной мохалы, которую только что сломал под корень. Теперь он обрывал листья, набивая ими свой вместительный желудок.

Овладев наконец даром речи, Черныш прерывисто зашептал:

— Осторожно, баас Блоом! Не подходи! Остерегись! Это злой старый клау! Ух! Он дурной. Я его знаю, старого чертова быка!

Этими сбивчивыми словами Черныш хотел предостеречь хозяина, чтоб он не приближался опрометчиво к великану.

Бушмен узнал в нем самого опасного из слонов — бродягу.

Покажется загадочным, откуда Черныш это заключил: ведь слон-одиночка ничем, собственно, не отличается внешне от других своих сородичей. Но наметанный глаз бушмена умеет кое-что прочесть в облике животного, как мы по неуловимым признакам отличаем злого и опасного быка от более добродушного или дурного человека от хорошего.

Да и сам ван Блоом и даже Гендрик поняли по виду слона, что он свиреп и дик и что действовать надо осторожно.

Охотники притаились в кустах и несколько минут наблюдали за четвероногим великаном. Чем дольше они глядели, тем более крепло в них решение напасть на него. Вид огромных бивней был слишком соблазнителен для ван Блоома; он ни на секунду не допускал мысли о том, чтобы отказаться от борьбы и дать животному уйти. Во всяком случае, он всадит в него две — три пули, а если представится возможность и если первых двух не хватит, — что ж, можно будет всадить и больше. Нет, ван Блоом не откажется без боя от этих чудесных бивней!

Он тотчас стал соображать, как вернее всего повести нападение, но время не ждало, и план не успел созреть. Слон казался неспокойным и, видимо, готов был двинуться дальше. С минуты на минуту он мог уйти и затянуть преследование на много миль, а то и вовсе скрыться от охотников в густой заросли «стой-погоди».

Эта перспектива ускорила решение ван Блоома сразу же пойти в атаку и, подступив к слону как можно ближе, выпустить в него заряд. Он слышал, что меткая пуля в лоб уложит любого слона, — только бы найти позицию, откуда можно было стрелять зверю прямо в морду. Ван Блоом считал себя достаточно метким стрелком, чтобы не промахнуться.

Он, впрочем, ошибался. Слона не убивают выстрелом в лоб. Такие сведения можно получить от джентльменов, охотившихся на слонов в своем кабинете, хотя другие кабинетные люди, анатомы — отдадим им должное, — ясно доказали, что этот способ невозможен ввиду особого устройства слоновьего черепа и расположения его мозга.

В то время ван Блоом разделял это ложное представление и потому допустил большую оплошность. Вместо того чтобы искать позицию для выстрела в бок, которую он нашел бы куда легче, он решил обойти слона кругом и выстрелить ему прямо в морду.