Город черепов, стр. 5

— Так что с ним сделать, Гортангпо? — спросил офицер.

Надсмотрщик уставился на яму, где сидели работающие веслами рабы, и встретил запуганные взгляды сотни с лишним нагих коричневых людей. Они были худыми до истощения, а их спины были сплошь покрыты шрамами от ударов бича. Корабль имел по одному ряду весел с каждого борта. Одними веслами ворочали двое гребцов, другими — трое, в зависимости от роста и силы рабов. Надсмотрщик указал на среднее весло, к которому были прикованы три седых, похожих на скелеты старика.

— Приковать его вон к тому веслу! Те живые трупы больше ни на что не пригодны. Очистите от них весло. Этому чужеземному парню нужно слегка расправить руки, дадим же ему простор. А если он не будет выдерживать темп, я раскрою ему спину до самого позвоночника!

Конан бесстрастно наблюдал, как матросы расстегивают наручники, от которых тянулись цепи к кольцам на весле, приковывая трех стариков. Старики кричали от ужаса, когда матросы перебросили их через борт. Они рухнули в воду с громким плеском и пошли ко дну — бесследно, если не считать пузырьков воздуха, которые струйками поднимались к поверхности и лопались.

Конана приковали к веслу на их место. Он должен был выполнять работу, которую делали трое. Пока его приковывали к грязной скамье, надсмотрщик угрюмо наблюдал за ним.

— Посмотрим, как тебе понравится работать веслом, мой мальчик. Ты будешь грести и грести, пока тебе не станет казаться, что у тебя сломана спина — а потом ты будешь грести еще! И каждый раз, когда ты собьешься с ритма, я напомню тебе о твоем месте — вот так!

Он размахнулся. Бич просвистел в воздухе и опустился на плечи Конана. Боль была как от прикосновения раскаленного добела железа. Но Конан не вскрикнул и не пошевелил ни одним мускулом. Он вел себя так, словно ничего не почувствовал — столь сильна была сталь его воли.

Надсмотрщик заворчал, и бич свистнул снова. На этот раз один уголок угрюмо сжатого рта Конана дрогнул, но глаза его продолжали невозмутимо смотреть перед собой. Третий удар; четвертый. На лбу киммерийца выступил пот и стал заливать глаза, тогда как по спине его стекала кровь. Но Конан ничем не показал, что ощущает боль.

— Держись! — шепнул позади него Джума.

Затем последовал окрик с палубы: капитан собирался отчаливать. Надсмотрщик неохотно прекратил превращать спину киммерийца в кровавое месиво — занятие, которое доставило ему видимое удовольствие.

Матросы отвязали канаты, которыми корабль был пришвартован к пристани, и оттолкнулись баграми. На корме, на одном уровне со скамьями рабов, в тени шканцев, которые шли по всей длине корабля над головами гребцов, сидел перед огромным барабаном нагой мерувиец. Когда корабль вышел из гавани, он поднял деревянный молот и принялся бить в барабан, задавая темп. С каждым ударом рабы склонялись к веслам, поднимались на ноги, толкая весло, затем откидывались назад, пока собственный вес не усаживал их на скамейку, тогда они толкали весла вниз и вперед. После этого все повторялось снова. Конан вскоре вошел в ритм работы; прикованный позади него Джума тоже.

Никогда прежде Конану не приходилось бывать на корабле. Работая веслом, он бросал вокруг быстрые взгляды. Его окружали рабы с безжизненно потухшими глазами и покрытыми шрамами спинами, которые ворочали весла, сидя на грязных скамьях в чудовищной вони собственных отбросов. Посредине, где находились рабы, галера была низкой, ее борт в этом месте поднимался над водой всего на несколько футов. Он был выше на носу, где располагались спальные места матросов, и на корме, украшенной резьбой и позолотой, где были каюты офицеров. Посредине корабля высилась единственная мачта. Рея единственного треугольного паруса и сам убранный парус лежали на шканцах над ямой для рабов.

Когда корабль покинул гавань, матросы отвязали веревки, которыми парус и рея были привязаны к шканцам, и принялись тянуть за трос, поднимая парус и приговаривая в такт движениям. Рея двигалась вверх рывками, каждый раз на несколько дюймов. Когда она поднялась, полосатый пурпурно-золотой парус развернулся и наполнился ветром с громким хлопающим звуком. В этот момент налетел сильный порыв попутного ветра, и гребцы получили небольшую передышку.

Конан обратил внимание, что вся галера была сделана из дерева, древесина которого либо от природы, либо в результате обработки была темно-красного цвета. Когда он осматривался вокруг, полуприкрыв глаза от солнца, корабль выглядел так, словно его окунули в кровь. Затем над ним вновь просвистел бич, и надсмотрщик прокричал сверху:

— Принимайтесь за работу, ленивые свиньи!

Бич оставил новый след на плечах Конана. Это воистину кровавый корабль, подумал Конан. Корабль, омытый в крови рабов.

5. ПЛУТОВСКАЯ ЛУНА

Семь дней Конан и Джума изнывали под тяжелыми веслами красной галеры, которая держала путь вдоль берегов Сумеру Тсо, останавливаясь каждую ночь в одном из семи священных городов Меру: городах Шондакор, Тхогара, Авзакия, Исседон, Паллиана, Тхроана и — совершив круг по морю — снова в Шамбале. Хотя они и были чрезвычайно сильны, очень скоро беспрестанная работа изнурила их до предела. Казалось, их ноющие мускулы больше не способны действовать. Но неутомимый барабан и свистящий бич продолжали подгонять их.

Один раз в день матросы зачерпывали бадьями холодную солоноватую воду и окатывали ею измученных рабов. Один раз в день, когда солнце стояло в зените, рабы получали чашу с рисом и ковш с водой. Ночью они спали на тех же скамьях, где работали днем. Отупляющая монотонность тяжелой, нудной работы подтачивала волю и лишала мыслей, превращая гребцов в бездушных животных.

Это могло сломить кого угодно — только не юного киммерийца. Конан не склонялся под непосильной ношей судьбы, как апатичные мерувийцы. Непрерывная работа на веслах, жестокое обращение, унизительная грязь рабской ямы вместо того, чтобы ослабить его волю, служили пищей для его внутреннего огня.

Когда корабль вернулся в Шамбалу и бросил якорь в просторной гавани, Конан достиг пределов своего терпения. Было темно и тихо; новая луна — тонкий серебряный полумесяц — висела низко на западе, освещая все слабым призрачным светом. Скоро она должна была зайти. Такую ночь народы Запада называли ночью плутовской луны, потому что из-за слабого освещения она весьма подходила для разбойников с большой дороги, воров и убийц. Склонившись на весла, Конан и Джума притворялись спящими, а на самом деле обсуждали план побега с рабами-мерувийцами.

На галере ноги рабов не были закованы. Но на руках у каждого были наручники, соединенные цепью, и эта цепь была пропущена через железное кольцо, которое свободно скользило по веслу. Однако его скольжение ограничивалось лопастью весла с одной стороны и полосой свинца, оковывающей весло, с противоположной стороны. Эта полоса, прочно прикрепленная к веслу железным шипом, служила противовесом лопасти весла. Конан сотни раз проверял прочность цепи, наручников и кольца, однако они не поддавались даже его чудовищной силе, закаленной семью днями работы на веслах. Но все равно он грозным шепотом уговаривал товарищей-рабов устроить бунт.

— Если нам удастся стащить Гортангпо к нам вниз, — говорил он, — мы разорвем его на части зубами и ногтями. А у него при себе ключи от наших оков. Пока мы будем освобождаться от наручников, матросы перебьют некоторую часть рабов, но как только мы будем свободны, нас будет пятеро или шестеро на одного…

— Не говори об этом! — прошипел ближайший мерувиец. — Не смей об этом даже думать!

— Ты не хочешь освободиться? — изумленно спросил Конан.

— Нет! От одних только разговоров о таком насилии мои кости превращаются в воду.

— И мои, — сказал другой. — Наши тяготы и страдания предписаны нам богами как наказание за дурные поступки в предыдущей жизни. Противиться им не только бесполезно, но очень грешно. Прошу тебя, варвар, прекратить ужасные речи и смиренно принять свою судьбу.

Такое поведение было противно самому существу Конана. Джума тоже не был человеком, готовым безропотно склониться под ударами рока. Но мерувийцы отказывались их слушать. Даже Ташуданг, обычно болтливый и дружелюбный в отличие от других мерувийцев, умолял Конана не делать ничего, что разъярит надсмотрщика Гортангпо или навлечет на них еще худшую божественную кару, чем то наказание, которому боги их уже подвергли.