Лёлишна из третьего подъезда, стр. 13
— Мяукай! — сквозь зубы приказывали бабушки.
— Мяу… — неуверенно начинала мама, и губы алой девчонки вытягивались в улыбочку. — Мяу! Мяу! — уже громче продолжала несчастная мама.
— А он пусть лает, — бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.
Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:
— Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять?
— Но ведь это непедагогично, — шептал папа.
— А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай! Мяу, мяу, деточка! Лай!
— Гав… гав… — покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал пала. — Гав… гав…
— Громче! Она не слышит!
— Гав! Гав! Гав!
— Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?
А деточка смеялась, крича радостно и хрипло:
— Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?
— Здесь мы! — отвечали бабушки и начинали: — Куд-куда! Куд-куда!
— Мяу! Мяу!
— Гав! Гав!
(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)
— Ещё! Ещё! — приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. — Теперь ты будешь собакой, он — кошкой, а вы — поросятами!
Наступала тишина.
Тишина наступала.
Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивая: «Неужели перенесём и это?»
И отвечали друг другу: «Не знаю».
Сусанна закрывала глаза и — хлоп на спину.
Первым не выдерживал папа, он кричал:
— Мяу! Мяу!
— Гав! Гав! — отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали.
И все смотрели на единственного, необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка и ждали, что будет.
А он — выпороть бы его хоть один раз! — лежал не двигаясь, всем своим видом говоря:
«И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!»
— Ей опять плохо, — в страхе шептала мама и начинала: — Мяу! Гав! Гав! Мяу!
— Хрюмяу… — отзывался папа. — Хрюгав. Куд-хрю! Мяукуд!
А бабушки, совсем растерявшись, запевали:
— Спасибо, — заливаясь смехом, говорила наконец Сусанна. — Мне стало значительно легче. Дайте мне теперь поесть чего-нибудь вкусненького, сладенького-сладенького!
И не спорьте: необыкновенный ребёнок!
Приготовимся к следующему номеру!
А кто из вас брюки умеет гладить?
А пуговицы кто пришивать может?
В войну играете, носитесь как угорелые, «бах! бах!» кричите, а потом есть просите?
А вы по-настоящему поиграйте. Например, портянки выстирайте (или носки).
Да котелок сами вычистите (или тарелки вымойте).
А что? Как солдаты делают. У солдат домработниц нет, мамы, бабушки и жёны дома остались.
Солдат всё САМ УМЕЕТ делать.
Вот и поиграйте в таких солдат, в настоящих.
У них вот много той самой домашней работы, которую за вас дома мамы и бабушки делают.
Примерно так рассуждала Лёлишна, готовя ужин и слыша за окном крики мальчишек.
Дедушке она сварила манной каши, а себе нажарила картошки и сделала салат.
После пережитых волнений дедушка всё ещё не мог успокоиться и ел торопливо, часто поглядывая на дверь.
— Ты что? — спросила Лёлишна.
— Да так, — ответил дедушка, — стыдно сказать, но побаиваюсь.
— Чего? Кого?
— Кого-то. И чего-то. — Дедушка снова взглянул на дверь и извиняющимся тоном проговорил: — Пуганая ворона куста боится. После того как любимый ребёнок влетел сюда с воздуха, можно ожидать чего угодно.
— Ничего тебе не надо ожидать, — сказала Лёлишна. — Любимый ребёнок набил себе две шишки и сейчас со злости дрессирует родителей. И бабушек. Ещё дать каши?
— Дать. А кто-то всё равно придёт. И что-то случится. Вот увидишь. — И он шёпотом закончил: — Я предчувствую.
И раздался звонок, громкий, настойчивый, незнакомый.
— Это кто-нибудь из них, — прошептал дедушка, поспешно доедая кашу, — из тех, которые хотели меня положить в тюрьму или посадить в больницу.
— Главное, не бойся, — укоризненно сказала внучка. — Пока я с тобой рядом, некого тебе бояться и нечего. — И направилась к дверям.
— Стой! — слабым голосом крикнул дедушка. — Мысль! Не открывай!
— Почему?
— Позвонят и уйдут.
Звонок повторился — ещё более настойчивый.
— Не бойся, — уже строго сказала Лёлишна и вышла в коридор. Она открыла дверь и радостно пригласила: — Ой, проходите, проходите! Дедушка, дедушка, посмотри, кто к нам пришёл!
— Тигрёнка не пугайтесь, — сказал Эдуард Иванович, — он ручной.
— Да я знаю, знаю! — И Лёлишна тут же, в коридоре рассказала о своём сегодняшнем знакомстве с Чипом. Войдя в комнату, она позвала дедушку.
В ответ — тишина.
— Дедушка, к нам гости!
Опять — тишина.
Лёлишна заглянула на кухню, потом в другую комнату, недоумённо пожала плечами.
Вдруг кто-то тонко чихнул.
Чип зарычал.
Эдуард Иванович глазами показал Лёлишне на шифоньер.
Она постучалась в дверцу.
— Войдите, — раздался из шифоньера жалобный голос.
Дверца распахнулась, и все увидели напуганного дедушку, который сидел в шифоньере, согнувшись в три погибели.
— Всё-таки испугался, — виноватым тоном произнёс он, — не вас, конечно, и даже не этого зверя, а других.
Но раз все опасения и недоразумения рассеялись, а Эдуард Иванович принёс с собой торт, то началось чаепитие.
Чип лежал у ног дрессировщика и дремал. Дедушка изредка опасливо посматривал на тигрёнка.
— И как это вы с ними? — спросил дедушка. — Они же звери. Почему они вас слушаются?
— Очень просто, — весело ответил Эдуард Иванович, — я их люблю. Я без них жить не могу. Я даже на пенсию уйду не один, а возьму с собой самого старого льва. Это будет первый в мире лев-пенсионер. Человек я одинокий. Жена и дети погибли в войну. Теперь моя семья — мои львы. Да вот Чип. И ещё есть у меня Хлоп-Хлоп, очаровательный мартыш. Мне его в Одессе подарили моряки.
— Конечно, ко всему можно привыкнуть, — заключил дедушка, — к одному только нельзя привыкнуть — к старости.
— Вот об этом я сейчас и думаю всё время, — оживлённо отозвался дрессировщик. — Мне нужно найти ученика. Чтобы передать ему знания, опыт и львов.
— Да любой мальчишка согласится стать вашим учеником! — воскликнула Лёлишна. — Только позовите.
— А мне нужен не любой, а… — тут Эдуард Иванович вздохнул, как бы хотел этим сказать, что найти нужного ему мальчишку почти невозможно. — Он должен быть смелым, любознательным, упорным.
— Найдёте вы себе ученика, — сказал дедушка, — или ученицу.
— Ученика, — твёрдо проговорил Эдуард Иванович.
— Найдёте, найдёте, — обиженно сказала Лёлишна, словно она собиралась стать дрессировщицей, а её не брали. — Но как же вы его учить будете, если вы всё время из города в город переезжаете? Его же родители не отпустят.
— Можно взять его вместе с родителями, — сказал дедушка.
— Трудно, конечно, найти родителей, которые согласятся отпустить ребёнка со мной, — грустно произнёс Эдуард Иванович. — А кого с удовольствием отпускают, из такого дрессировщика не получится. Пришла как-то ко мне одна мамаша и говорит: «Возьмите вы моего лоботряса, справиться с ним никто не может. Авось, вам он пригодится. Подрессируйте его хоть немножко». Смех смехом, а найти ученика трудно.
— У нас есть смелые, любознательные, упорные мальчишки, — сказала Лёлишна.
— Очень хочу с ними познакомиться, — сказал Эдуард Иванович.
Когда улеглись спать, Лёлишна долго лежала с открытыми глазами, думала.
Конечно, она не собиралась стать дрессировщицей, но всё-таки обидно: почему Эдуард Иванович ищет ученика, а не ученицу?
Продолжаем подготовку к следующему номеру
До чего же радостно было просыпаться Лёлишне утром на другой день!