Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство, стр. 65
Но через некоторое время он начал испытывать неясное пока смятение и виноватость. И, лишь встретив тревожный взгляд Эммочки, понял, что волнуется о судьбе Анастасии Георгиевны. Всё-таки он поступил несправедливо, лишив её единственного утешения в жизни и возможности перевоспитать хотя бы одного оратора из оравы. К тому же, сейчас у него появилась Эммочка, у которой никого нет, кроме него. Поэтому надо поговорить с Джульетточкой, объяснить ей создавшееся положение, и она, умница, всё должна понять. Кстати, её чувство к Григорию Григорьевичу, только сейчас сообразил он, могло быть лишь благодарностью, а не любовью.
И пока он, уважаемые читатели, размышляет, как ему быть, чтобы наилучшим образом устроить судьбу близких ему существ, проследим за действиями Сынка.
Ещё лежа на носилках в «скорой помощи», он успокаивал себя мыслью о том, что с заданием справится быстро. Старикашка обожает его, пока он, майор Серж фон Ллойд, сам лично не допустил ни одной оплошности, а Суслика, если он ещё вздумает валять дурака, можно привести в порядок. Задание было рассчитано на длительный срок, сейчас всё надо делать значительно быстрее, и Сынок уже был готов к этому.
Ивана Варфоломеевича, к счастью, дома не оказалось. Сынок быстро переоделся и сразу приступил к делу: начал искать записи об эликсире или препарате, названия которого пока он ещё не знал. Они могли оказаться в самом неожиданном месте. Ученый ведь жил один и вполне мог делать записи, к примеру, хоть на кухне и там же их оставить. Об этом Сергею Ивановичу сообщила убиравшая квартиру старушка.
Сегодня мозг агента, видимо, от всего пережитого в квартире-универмаге почти со всеми отделами, работал необыкновенно остро. Сынок вспомнил, что в аэропорту сотрудники поздравляли Ивана Варфоломеевича с новыми достигнутыми ими результатами, а он сообщил, что привез какие-то новости, которые явятся для лаборатории праздником. Конечно, он имел в виду записи, которые делал в отеле, а записи могли быть — где? С удовлетворением потирая руки, Сынок направился к чемодану, из которого недавно ловко выкрал свой белый, с фашистскими свастичками галстук, осторожно и самым тщательным образом перебрал вещи и на дне обнаружил блокнот, исписанный формулами и колонками цифр.
Включив торшер, Сынок положил блокнот на подставку, взял миниатюрнейший фотоаппаратик и начал неторопливо, тщательно делать снимки с каждого листка.
Агентское сердце ликовало.
— Чем занимаешься, сынок? — услышал он за своей спиной голос неслышно вошедшего в комнату Ивана Варфоломеевича.
Шпионское сердце похолодело.
Глава под номером ОДИННАДЦАТЬ и под названием
«Пути шпионские исповедимы,
или
Превращение Серёженьки в майора Сержа фон Ллойда»
Опечаленный, просто переполненный горем Вовик вроде бы бесцельно слонялся по улицам, а на самом деле думал и думал, как бы ему встретиться с Илларионом Венедиктовичем и Лапой. После знакомства с ними Вовику захотелось жить совсем иначе, чем он жил прежде. Конечно, и коварная девочка Верочка не выходила у него из головы и, увы, из сердца. И, честно говоря, он не знал, как будет вести себя, если случайно встретится с ней. Умом он понимал, что надо пройти мимо, даже не оглядываясь и не сказав ей ни слова. Но сердце осторожно намекало, что в нём тлеет высокое и прекрасное чувство к той, которая когда-то была воспитанной девочкой Вероникой, вся голова в разноцветных бантиках…
Он и не заметил, что давно сидит на скамье у подъезда, в котором живёт Илларион Венедиктович. Впервые в жизни Вовик чувствовал, что ему нужен друг, человек, с которым интересно жить, заниматься чем-нибудь важным… Сейчас он даже представить не мог, как это он ухитрился продрыхать встречу с генерал-лейтенантом в отставке, который обещал сообщить ему какую-то тайну, предлагал свою дружбу…
Когда из подъезда вышли врачи, Вовик почему-то решил, что они от Иллариона Венедиктовича, и растревожился, не случилось ли чего с ним. Но зайти в квартиру он постеснялся, помня просьбу Лапы не беспокоить генерал-лейтенанта несколько дней. Куда идти? Что делать? Чем заняться?.. И такая огромная одолела его тоска, такое сильнейшее ощущение собственной ненужности никому, что он впервые в жизни испытал желание подраться, вот как бился Лапа — один с несколькими бандитами.
Не заметил Вовик, как из-за угла появился озабоченный Григорий Григорьевич с Эммочкой на руках. Сразу сообщу вам, уважаемые читатели: он до того был озабочен судьбой Анастасии Георгиевны и Джульетточки, что прибрёл не к тому дому!
На Вовиково счастье, Григорий Григорьевич заметил мальчишку, обрадовался, но подойдя, обнаружил, в каком горестном состоянии тот находится, участливо спросил:
— Чего это с тобой? Опять женщина?
— Не знаю, — печально отозвался Вовик. — Может быть…
— Всем сердцем понимаю тебя, — сокрушенно произнес Григорий Григорьевич. — От женщины, которая жестоко и коварно тебя обманывала, легко не отделаешься. По себе знаю. Придётся тебе ещё немало пострадать, но всё это будет тебе только на пользу. Однако, Вовик, против любых бед и страданий есть одно сильное средство — дела и заботы! Желательно — о других, а не о себе. Помоги-ка мне! Чего тебе, понимаешь ли, пребывать в бездействии?
— Опять эта собаченция? — с презрением спросил Вовик.
— И эта вот, Эммочка, — нежно ответил Григорий Григорьевич, — и другая, известная тебе Джульетточка. А главное, Анастасия Георгиевна. Она в сочувствии и помощи очень нуждается. Собачкам лучше не видеть друг друга, они ревнивы, а ревность, друг мой, любое живое существо даже на преступление толкнуть может. Ты постоишь с Эммочкой в соседнем подъезде, а когда я уйду за угол с Джульетточкой, занесешь Эммочку в мою квартиру. Чувства, даже собачьи, уважать надо.
Конечно, Вовик подумал, что вот, мол, кто о ком переживает, но выполнить просьбу согласился, тем более почувствовал, что оставаться одному ему просто невмоготу.
Всё-таки богатый жизненный опыт правильно подсказал Григорию Григорьевичу, как ему быть с Джульетточкой. Он застал её скучной, вялой, не прикоснувшейся к еде.
— Всё понял, всё! — обрадовался он. — Не забыла ты свою дорогую Анастасию Георгиевну.
Сразу ожила Джульетточка, взглядом умоляюще попросила: «Вам я за всё благодарна, но соедините меня, пожалуйста, с моей законной владелицей!»
— Идём, идём! — ответил ей Григорий Григорьевич. — Вернее, едем, едем на любом из видов городского транспорта, в том числе и на такси, конечно!
Как реагировала Анастасия Георгиевна на возвращение Джульетточки, нет необходимости, уважаемые читатели, описывать.
Выслушав поток благодарных слов, Григорий Григорьевич поспешил к своей Эммочке, на радостях, увы, забыв о Вовике.
Нет никакого сомнения в том, что кое-кому покажется если и не смешной, то, по крайней мере, странной и даже нелепой привязанность старых людей к собачкам и кошкам. Ничего в этом смешного, странного, тем более нелепого, — нет. С собачкой или кошкой жить ещё можно: всё-таки рядом живое существо, — а сколько одиноких старых людей даже без домашних животных доживает свой век? Вы, уважаемые читатели, хотя бы одному или одной из них помогли чем-нибудь когда-нибудь где-нибудь? Помогите, пожалуйста, при случае. Доброе дело сделаете.
Теперь мы возвращаемся, пожалуй, к одному из самых главных событий нашего повествования. Помните, Иван Варфоломеевич спросил Серёженьку, застав его за фотографированием страниц своего блокнота, в котором были зафиксированы последние данные об эликсире грандиозно наоборотус.
— Чем занимаешься, сынок? — И получилось так, словно он просто полюбопытствовал, хотя ум его отказался сразу оценить подлинное значение происходившего. Иван Варфоломеевич обессилел, опустился в кресло и машинально переспросил: — Чем занимаешься?
— Работой, папа, — спокойно ответил Серёжа, делая всё так же неторопливо и тщательно последние снимки. — Жаль, что ты застал меня за этим, очень жаль. — Он сел напротив, устало развалившись в кресле. — Я хотел всё скрыть, дорогой отец, чтобы не волновать тебя понапрасну.