Дядя Коля – поп Попов – жить не может без футбола, стр. 24
Дядя Коля вздрогнул, но не пошевелился, и мяч от штанги отлетел далеко в сторону.
— ЧЕТЫРЕ: ЧЕТЫРЕ! ЧЕТЫРЕ: ЧЕТЫРЕ! — с такими сверхрадостными криками Шурик сбегал за мячом, поставил его на отметку. — Так держать, дядя Коля! — И тут он увидел лицо Егора Весёлых. Оно было таким зловещим, словно он собирался на бой с врагом, причем заклятым.
Дядя Коля пронзительным взглядом следил за каждым его движением, и пальцы рук чутко шевелились, готовые ощутить мяч.
Каким-то неимоверно ловким усилием Егор Весёлых перед самым ударом сменил ногу и пробил левой.
Но ещё более неимоверно ловким усилием дядя Коля, качнувшись в одну сторону, прыгнул в другую. Он вместе с мячом грохнулся на землю, охнул, полежал немного, с трудом поднялся, потер бок и вернул мяч со словами:
— ВОТ И ПЯТЬ: ЧЕТЫРЕ.
«Хоть бы ничья! Хоть бы ничья! — пронеслось во взъерошенной голове Шурика. — Ничья хоть бы…»
Когда он взглянул на Егора Весёлых, тот уже ударил. Невидимый глазу, мяч загудел в полёте, но тут же раздалось шипение. Мяч обмяк и упал на землю перед воротами.
— Вот это ударчик! — и восторженно, и разочарованно крикнул Шурик, а бабушка Анфиса Поликарповна недоуменно спросила:
— Как же быть со счетом? Пять: четыре или…
Дернув себя сначала за один, потом за другой ус, Егор Весёлых ответил:
— Завтра приду без усов.
— Я не согласен, — устало возразил дядя Коля. — Надо или последний мяч перебить или повторить всю серию.
— Я проиграл, — упрямо повторил Егор Весёлых. — Нечего меня утешать. Вратарём ты будешь отменным. Это я тебе говорю. Завтра вместе будем устраиваться на работу и записываться в команду. Пока!
И он, не оглядываясь, быстро пошёл прочь спокойной, четкой походкой сильного человека, который знает, что ему делать.
— Его-о-о-ор! — не своим голосом закричал дядя Коля. — Обожди-и-и-и! — Он догнал бывшего соперника, они о чём-то говорили, размахивая руками, и дядя Коля вернулся с поникшей головой, сообщил: — Принципиальный. Ничего и слышать не желает.
— Ах, молодость, молодость! — умилилась бабушка Анфиса Поликарповна. — Как мальчишки! Потерять такие прекрасные усы! Ну, а как с ужином?
— Угощу вас на славу, — заверил дядя Коля. — Попьем чаю из моего самоварчика. У меня ещё и шанежки остались.
Так всё оно и получилось. Дядя Коля нажарил картошки с луком, достал сало, соленые огурцы, приготовил бутерброды с колбасой и сырками, а в довершение вскипятил на улице самоварчик.
— Оригинально и вкусно, — похвалила бабушка Анфиса Поликарповна. — Кто куда, а я к телевизору. Нет удовольствия выше после чудесного ужина… Николай, а вы чем недовольны?
— Самим собой, — хмуро отозвался дядя Коля. — Глупо же с усами-то получилось. А если бы я не взял последний мяч? И Свинкин у меня из головы не выходит.
— Он вас искать уехал в леспромхоз, — сказал Шурик. — А зачем он вам?
— Он-то мне нисколько не нужен. Но ведь мои документы у него.
— Как?! — совсем поразился Шурик. — Как вы могли доверить ему документы?
— А вот так… — Дядя Коля беспомощно развёл руками. — Опутал меня, ровно бес лукавый. Но ведь он и сам запутался. С чего он решил меня в леспромхозе искать?
— Значит, не исключена возможность, — уныло проговорила бабушка Анфиса Поликарповна, — что этот клетчато-полосатый опять явится сюда?
— А вы не беспокойтесь, — грозно сказал дядя Коля, — разговор у меня с ним будет короткий и результативный.
— А если он опять с чего-нибудь спрыгнет и опять весь ужасно разобьётся? Ешли жубы шнова шломает?
Скоро вы убедитесь, уважаемые читатели, что бабушка Анфиса Поликарповна была не так уж далека от истины.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Жорж Свинкин продолжает метаться в поисках вратаря Попова Николая, попадает в ужаснейшие ситуации и оказывается в милиции
Итак, началась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.
Казалось, что с каждой минутой бочка становилась ловчее, наглее, сильнее, а силы человека с каждой секундой таяли.
Вскоре клетчатый пиджак был уже не совсем клетчатый, а полосатые брюки — не совсем полосатыми: он, они, лицо и руки Жоржа Свинкина ужасно обмазутились.
И когда силы его были уже на исходе и бескомандный тренер готовился к бесславной гибели в неравной борьбе с неодушевленным предметом, тракторчонок вдруг заглох, и в сердце борца с бочкой вспыхнула ненависть к виновнику всего этого мазутного безобразия. Он скрипло прохрипел:
— Гав… гав… гав… — Переждав немного, очень крепко сжав стальные и золотые зубы, Жорж Свинкин снова попытался: — Гав… гав… га-а-а-ав…рила! Гаврила! Убить тебя мало, такую Гаврилу! Что ты со мной сделал, изверг чумазый? Мне же в таком виде нигде показываться нельзя!
— Это уж точно, — охотно согласился Гаврила. — Бегом разбегутся люди в разные стороны. Но я вас силком не подсаживал в кузов-то. Вы напросились.
— А бочку-то ты, Гаврила несчастная, зачем мне подсунул? Ведь она меня изуродовать пыталась! Ведь я погибнуть мог! Или калекой инвалидной на всю жизнь остаться!
— Да, да, это уж точно, — подумав, согласился Гаврила. — Но опять же — не такси. Да мы попросим тёщу мою баньку истопить. Денька через два приведём вас в порядок.
— Какая банька?! — хрипло простонал Жорж Свинкин. — Как это — денька через два?! Мне сегодня надо в леспромхозе быть! Поехали, Гаврила ты непутевая, поехали!
— Поедем, конечно, поедем. Но пока обождать придётся.
— Чего, чего ждать? Выбрасывай бочку и поехали!
— С характером у меня машина-то, — объяснил Гаврила, приняв достаточно важный вид. — Она у меня самоходная иногда. Сама, значит, ходит, сама останавливается, когда захочет. И ничего с ней не сделать. Никаких указаний человеческих не признает.
Жорж Свинкин простонал громко-громко, жалобно-жалобно и хрипло спросил:
— Какие там ещё указания? Ты включи что-нибудь, нажми, поверни, дерни!
— Бесполезно. Пока она, милая, сама не захочет ехать…
И тут тракторчонок затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал, задергался, подпрыгивая, и покатился вперёд.
— Машина будущего! — восторженно крикнул Гаврила и бросился её догонять. Сначала он сзади, со стороны прицепа взобрался на кабину, оттуда приветственно помахал Жоржу Свинкину чёрными руками, показал в широченной улыбке белые зубы и каким-то чудом оказался в кабине.
А Жорж Свинкин, когда прицеп уж очень здорово дернуло, не удержался на обессиленных ногах, упал лицом вниз, и бочка прокатилась по нему туда и обратно.
Опять возобновилась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.
Но теперь человек не готовился к бесславной гибели. Нет, нет, он, борец с бочкой, знал, что он непобедим, если сам не будет вести себя как неодушевленный предмет. Проклиная судьбу и Гаврилу, Жорж Свинкин предельно храбро и довольно ловко отражал все атаки бочки и сам иногда переходил в неожиданные, короткие контратаки.
Он пинал бочку, отталкивал её руками, увертывался и, наконец, изловчившись, прижал её всем телом в углу. Он явственно чувствовал, что почти насквозь медленно, но обильно пропитывается мазутом.
«Ничего, ничего, ничего, — мысленно утешал себя Жорж Свинкин, — главное, что я еду к цели, еду в леспромхоз, где разыщу этого подлого негодяя Попова Николая. Скоро меня накормят блинами со сметаной, и умная голова моя заработает ещё умнее. Узнать бы, куда делись деньги и документы… Крепись, Жорж Робертович, сегодня в „Питателе“ появится первый игрок!»
Тракторчонок остановился и заглох.
— Приехали! Приехали! Прибыли! — раздался показавшийся слишком громким в наступившей тишине радостный голос Гаврилы. — Слезайте давайте! Давайте слезайте! Меня здесь ожидайте! Я человек добрый, а тёща у меня — золото!
Жорж Свинкин начал слезать с прицепа и — упал на землю, упал и с блаженным удовольствием вытянул ноги… Ему было уже безразлично, где лежать — хоть в луже, хоть в канаве, — до того он был обмазучен.