Наследники по прямой. Книга первая, стр. 28

— Приду. Конечно, приду, Веруша.

— Тебя хорошо стригли. Даже ещё не оброс совсем.

Конечно, я за неделю до отъезда отметился у Тираспольского, усмехнулся про себя Гурьев. Он следил за собой, и весьма тщательно. Даже в самые поганые времена он не позволял себе распускаться. Что бы ни было, нельзя распускаться, подумал он. И ты молодец, Веруша, что не распустила себя. А теперь я тебе помогу. Вий а хосыд [30], подумал он, вий а хосыд. Ношусь по всей земле в поисках искр божественного света. И нахожу, что самое интересное. Ведь нахожу?

— Сейчас голову тебе помою и уложу причёску, — Вера снова дотронулась до его волос.

— Вера.

— Тут я командую. Я же мастер, — она улыбнулась и вышла.

Ох, думал Гурьев, жмурясь от Вериных прикосновений, ох, да что же это делается такое?! Такие женщины. Такие женщины, — нигде, нигде больше нет таких. Наверное, самое лучшее, что здесь есть, на этой земле — её женщины. За что же мучаются они так?! Был бы я нормальным — полжизни б отдал за то, чтобы женщина с такими руками занималась со мной любовью, сколько мне там отпущено. Господи. Рэйчел.

Вера осторожно вытерла ему волосы, расчесала густым гребнем:

— Одеколон твой я не знаю. Запах немного знакомый, а… Заграничный?

— Сорок семь одиннадцать. Старинный рецепт. Кёльнская вода, от него все прочие одеколоны пошли.

— Ах, вон как. Ты мне принеси флакончик. Чтобы всегда наготове был.

— Хорошо. Напиши мне твои данные. И Катюшины.

— Зачем?

— Документы, Веруша.

— Как?!

— Это службишка, не служба, — вздохнул Гурьев.

— Что же служба тогда, Яшенька? — умоляюще посмотрела на него Вера.

— Служба — так жизнь устроить, чтобы всё это никому не нужно было, Вера. Вообще никому. Никогда.

— Господи…

— Вот. А это, — он опять махнул небрежно рукой.

Он ушёл, а Вера долго стояла ещё в раскрытой калитке. Мать вышла, тронула её за плечо, сказала негромко:

— Ты не убивайся так, доченька. Может, выпустят Сергея-то… Время такое, суровое. Разберутся, да и выпустят. Люди говорят, выпускают вот… Некоторых…

— Некого выпускать, мама, — Вера посмотрела на мать сухими глазами. — Убили Серёжу, я чувствую, нет его на земле больше.

— Ой, Верка… — затряслись у матери губы. — Ой, Верка, грех это, грех говорить такое, думать даже такое грех… Катюшка-то…

— Грех — с людьми такое творить, мама. Вот — всем грехам грех.

— А он-то? Он кто таков-то будет, Яков этот?

— Не знаю, мама. Не говорит он, да и зачем мне знать. Только он такой…

Не твой он мужик, доченька, — покачала мать головой — почти осуждающе. — Чужой это мужик, уж и не знаю даже, чей, что за баба ему нужна, чтоб такого держать-то…

— Не мой, — кивнула Вера. — Нет, не мой, я знаю… А возится ведь со мной, как со своей. Другие и со своими так не возятся, как он со мной. Что ж, мама, понимаю я всё. А только, позовёт если, если понадоблюсь… Хоть на часок, да мой.

— Уймись, Верка. Уймись!

— Не бойтесь, мама. Не бойтесь. Только вот на самом деле, так хочу я на ту посмотреть, с которой он будет. Какая она. Не от зависти, нет, я же всё понимаю. Просто посмотреть хочу.

Вера повернулась и медленно пошла назад, к крыльцу.

Сталиноморск. 30 августа 1940

Гурьев вернулся домой и сразу прошёл на свою половину. Макарова и Даша уже спали — он предупредил, чтобы его не ждали. Ворча, ушёл освобождённый от вахты Денис. Гурьев переоделся в домашнее, немного побродил по комнате. Посмотрел, погасив свет, на улицу, нет ли чего подозрительного. Снова включил электричество, достал папку с чистыми бланками документов, предусмотрительно прихваченных из Москвы на случай непредвиденных обстоятельств и дожидавшихся своего часа в специальном отделении его чудо-чемодана, — вот как теперь, например. Паспорт, трудовая книжка и метрика, автоматическая ручка, заправленная специальной тушью, металлический футляр с набором штампов и печатей, — отличнейшая коллекция, спасибо техсектору. Щёлкнув пальцами — звук до оторопи похож был на выстрел — Гурьев приступил к делу.

Дождавшись, пока тушь и печати высохнут окончательно, он усердно несколько раз согнул-разогнул метрику ребёнка, повалял паспорт и книжку по полу, прошёлся специальным оселком по углам страниц и складкам, замахрив их и придав таким образом бумагам потрёпанный жизнью вид. Всё просто в этом мире. Всё просто.

Сталиноморск. 1 сентября 1940

С утра, по случаю выходного, Гурьев провёл несколько часов в спортзале, вернувшись домой, пообедал, немного почитал. Вынужденное безделье его угнетало, как всегда. К счастью, недолго.

К шести вечера прибыли, наконец, долгожданные гости. Гурьев встречал их на автобусной станции. Делегация оказалась довольно внушительной: геологи, археологи, строители — одиннадцать человек. И Беридзе. Обнявшись с Тенгизом, Гурьев шепнул ему в ухо:

— Ты почему здесь?

— Работа, — вздохнул Беридзе и улыбнулся. — Да я сам попросился. Пока Света в больнице.

Гурьев увидел, что улыбка даётся Беридзе нелегко. И сильно сжал его плечо пальцами, так, что Тенгиз поморщился.

— Это неправильно, Тень. Ты должен быть рядом, я же тебя учил.

— Я стараюсь.

— Хреново стараешься. Ладно, после договорим.

— Я твой мотоцикл привёз. Там, в «Газоне».

— Псих.

— Варяг велел.

— Я и говорю. Всё. По коням.

Автомобили — тентованный ГАЗ-АА, автобус на базе полуторки и ЗиС-101 — развернулись на небольшом пятачке станции. Гурьев сел в ЗиС к Беридзе, и маленькая колонна двинулась в город.

Первым делом они остановились возле школы, быстро перенесли гурьевский спортивный инвентарь в Денисово хозяйство. Следующей целью маршрута была квартира Гурьева. Пока они перетаскивали багаж, дольше всего провозившись с выгрузкой мотоцикла и сейфа, в чём помог находившийся на вахте Шульгин, Даша во все глаза рассматривала происходящее из-за занавесок. Справившись, они отбыли в санаторий ЦК, где разместили всю делегацию, за исключением Беридзе. Тенгиз отдал распоряжения, и они вернулись к Гурьеву, не забыв запастись провиантом в спецбуфете, находившемся здесь же, в санатории.

Макарова, увидев автомобиль и мотоцикл, ничего не сказала, но по тому, как взлетели её брови, было ясно, что она не осталась равнодушной. Ну, не могу я ничего внятно объяснить вам, дорогие мои, тоскливо подумал Гурьев, хотя надо бы. Ладно. Рефлексии в ящик, как говорит Варяг. Пока что. Пожав руку Тенгизу, Макарова посмотрела на Гурьева:

— Ужинать будете?

— Спасибо, Нина Петровна. Даша как?

— Да что же ей сделается, — вздохнула Макарова. — Так будете?

— Мы посидим по-нашему, — Гурьев похлопал ладонью по бумажному пакету. — Вы не беспокойтесь, мы ребята тихие и вежливые. Денис, ты как?

— Не, — тактично отказался Шульгин, прекрасно понимая, что московской птичке нужно будет многое обсудить с Гурьевым. — Дела у меня. Пойду я, Кириллыч. Спасибо за приглашение, конечно.

— Где посуда, вы знаете, Яков Кириллыч, — сказала Макарова, когда Шульгин отчалил.

— Ещё раз миллион благодарностей, — склонился в полупоклоне Гурьев, а Тенгиз сверкнул зубами из-под усов.

— Ну-ну, угодники, — хозяйка покачала головой. — Приятно посидеть и спокойной ночи.

Они прошли на ту половину дома, что занимал Гурьев. Оглядевшись, теперь уже основательнее, Беридзе кивнул:

— Нормально устроился, Гур. А то Сан Саныч переживает. А вторая комната?

— Так уж и переживает, — Гурьев усмехнулся. — Вторая пока занята небесным созданием по имени Даша. Расскажу позже, если будет повод.

— А пока нет? — лукаво осведомился Беридзе.

— Нет, — не принял шутки Гурьев. — А если будет, то не такой.

— Добро. Я деньги привёз, кстати.

— Это и в самом деле кстати, — кивнул Гурьев. — Я не хочу о делах говорить, Тень. Завтра. Про Светку и про себя мне расскажи.