Год Дракона, стр. 95
– Вот это да, – прищелкнул языком Вацлав. – Ну, ты и распустил ее, Дракон.
– Она такая, величество, – сияя, кивнул Майзель. – Что выросло, то выросло. И не была бы со мной, а я – с ней, будь она другой...
– Запомните. Вы. Оба, – отчеканила Елена. – Я была, есть и буду с тем, с кем хочу, когда хочу и сколько хочу. Я не ваша. Я не твоя. Я ничья. Я сама. Своя собственная. Понятно вам?!
Богушек, генералы и спецназовцы слушали это, разинув рты и буквально остолбенев. Дракон и король слушали тоже. Господи ты Боже мой, подумал Гонта, да кто же эта женщина?!
– Княгинюшка, – ласково сказал Вацлав, и Елена вздрогнула, потому как и не предполагала, что король умеет разговаривать таким голосом. И никто в жизни никогда еще ее так не называл. – Да брось ты, Христа ради. Мы же любя. Ты нас до смерти напугала. Приезжай, пожалуйста. Ты нужна сейчас королеве. А королева – тебе. Твой король просит тебя, дорогуша. Приедешь?
– Приеду, Ваше Величество, – смущенно сказала Елена. – Когда вы просите, я не могу вам отказать.
– Ну, славно, – прянично улыбнулся король и, подмигнув Майзелю, рявкнул: – Отбой!!! Объявляю экстренный сбор комитета начальников штабов.
Экран погас, и Майзель улыбнулся:
– О! Ты это видела?! А ты – креатура... Как бы не так! – и он двинул кулаком воздух.
И столько настоящей, чистой радости было в этом совершенно мальчишеском жесте, что Елена не выдержала и засмеялась. Снова сквозь слезы.
ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
Потом они – как всегда, на сумасшедшей скорости, оглашая окрестности ревунами сирен и освещая округу сполохами проблесковых маячков и ксеноновых стробоскопов – неслись колонной во дворец, где Елена осталась с Мариной, а Майзель ринулся в Генштаб, где ждал его король. Во дворце было, как обычно, довольно безлюдно. В парке, где Марина гуляла с младшими детьми, кажется, даже не усилили охрану. Здесь, в Праге, впрочем, абсолютно некого было бояться. Ни один, как выражался Майзель, «чурка» или «чучмек» не мог переступить границ «христианнейшего королевства Европы». Когда-то Елену это приводило в бешенство. Но с некоторых пор, – после трагедий в Косово и Алжире, после 11 сентября, когда начиненный «семтексом» крытый пикап взорвался в подвальном гараже Нью-йоркской Фондовой биржи, похоронив под обломками исторического здания почти тысячу человек, после всего, что увидела она в Чечне и Ливане, и что вылилось из нее в книгу о современном исламе и его адептах, – она поняла, от какой напасти спас страну король, раз и навсегда выставив это зверьё за дверь и не оставив ни одной щелочки, в которую они могли бы просочиться.
Королева встретила ее так, словно они расстались вчера. И продолжила какую-то из множества их бесед, – несмотря на разницу во взглядах и положении, обе они ощущали глубокую симпатию друг к другу. И девочки обрадовались ей. И Елену чуть отпустило.
Они поужинали все вместе и уложили девочек спать. Марина всегда старалась сама заниматься с детьми как можно больше, и это получалось у нее, вопреки занятости и напряжению, рождаемым ее ролью в обществе. Елена всерьез привязалась к королевской семье, несмотря на все свои прежние настроения, эти люди очаровали ее своей поистине царственной простотой и достоинством, с которым они несли бремя короны. И они так любили Данека! Вацлав и Марина были среди тех немногих, с кем он переставал быть Драконом и становился совсем человеком.
Когда они остались с Мариной наедине, королева усадила Елену на диван, сама присела рядом.
– Что произошло, Елена? Он обидел тебя чем-то? – мягко дотронувшись до ее руки, спросила Марина. – Ты так внезапно исчезла!
– Нет! – вскрикнула Елена, словно от удара. – Нет, Марина, нет... Он тут вообще ни при чем. Дело не в нем. Во мне.
– Что же так ест тебя, дорогая? Чувство долга? Солидарности? Ты чувствуешь себя виноватой перед своими друзьями, что ты с ним? Что с тобой? Расскажи мне. Я смотрела на вас, я думала, – Господи Боже, наконец-то все будет хорошо! Я должна знать. То, что с ним происходит, происходит и с нами. Со мной. Ты знаешь, что значит он для нас с Вацлавом. Я просто смотреть на него не могла. Он сильный, он не подает виду, но я же чувствую! Расскажи мне, Еленушка. Тебе нужно об этом рассказать.
– Я не уверена. Но я скажу. Чтобы не было никаких... У меня никогда не будет детей, Марина.
Королева, прикрыв глаза, прижала пальцы к губам. И другой рукой сжала запястье Елены. И долго молчала. Потом спросила глухим, полных слез голосом:
– Он знает?
– Да. Конечно. Он все знает. Даже то, что ему совершенно не следует знать.
– Мы... Мы можем что-нибудь сделать?
– Что? Ах, нет, Марина, какие глупости. Давно никто ничего сделать не может. Я пыталась когда-то. Нет.
– И поэтому ты...
– И поэтому тоже. Нельзя жить с любимым мужчиной и не хотеть от него ребенка. Хотеть – и не иметь, – тоже. Хотеть самой, знать, что и он тоже, знать, что он жалеет тебя? Нельзя. Жалость убивает любовь. Беспомощность, невозможность... Он сильный, ты права. Он сильнее всех, кого я знаю. Он даже меня сильнее, хотя я думала – так не бывает. Но это... Это раздавит его, Марина. Он не может не мочь. Это немыслимо. Он, который все может, Дракон, повелитель огня, воздуха, земли и воды, не может сделать ребенка какой-то вздорной смазливой щелкоперке?! Когда я вижу, как дети виснут на нем, как он с ними разговаривает, я готова убить себя, понимаешь, Марина?! Когда-нибудь это раздавит его. Или он возненавидит меня. И я, право, не знаю, чего я больше боюсь. Лучше я исчезну. Ему только-только сорок вот было, – что это за возраст?! Начало пути. Любая будет...
– Ему не нужна любая, Еленушка. Ты ему нужна.
– Ах, Господи, да все понимаю я, все! Разве можно кого-нибудь с ним сравнить?! Он слишком хорош для меня.
– Разве ты в чем-то виновата?!
– Конечно, Марина. Конечно, я виновата. А кто?! Кто мог бы заставить меня, если бы я не хотела тогда... это... – Елена замолчала, зажмурилась на мгновение. И снова посмотрела на королеву черными сухими глазами на белом, как простыня, лице: – Я сама захотела избавиться от ребенка. Мне было девятнадцать лет, я была совершенно одна в чужой враждебной стране. Я сама это сделала. Я сама испугалась и сделала это. И теперь я могу сколько угодно уговаривать себя и поддаваться на уговоры других, будто у меня не было выбора, не было выхода. Возможно, и так. Только детей у меня больше не будет. И я сама это решила. И отвечать за это мне самой предстоит, и тут, и там, – Елена резко дернула подбородком в сторону и вверх, в небо. – Только мне. Больше я никого не имею права впутывать в это. Тем более – его. Я уж как-нибудь сама.
– Но ведь ты любишь его, Еленушка. Я же вижу.
– Люблю?!. Ах, Марина! Какая же это любовь?! Кто-то души наши в одну слепил, пополам разрезал и каждому по половинке отдал. И рвутся из нас эти половинки, чтобы снова одним целым стать, и тащат нас на себе, за собой. И быть я с ним не могу, и уйти не могу, и жалко мне нас обоих до крика, потому что я вижу, как рвет его на куски моя боль...
– Прости меня, Еленушка. Это я виновата. Это ведь была моя идея – столкнуть вас. Я не знала... Я даже подумать о таком не могла.
– Никто не мог, Марина. Я сама не могла. Не то даже, что в мыслях такого не было... Вообще. Что же мне делать-то, Господи?!
– А ты не хочешь лечь в клинику? Совсем скоро новый специальный центр откроется, – спросила королева, не глядя на Елену. – Есть же какие-то технологии современные...
– Что?! Ах, перестань, Марина. Это даже не опухоль. Просто стопроцентная непроходимость.
– А все остальное?
– Все остальное... – Елена издала смешок, больше похожий на стон. – Все остальное, как у всех. И даже еще лучше. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но чудеса – это не конвейерная продукция, Марина. – У Елены вдруг встала перед глазами, как живая, старушка из булочной, напророчившая ей аж двоих детей, и снова похожий на стон смешок вырвался у нее из груди. – Не стоит на это надеяться. А кроме этого, как он сам говорит, столько еще всего!