Я вернусь через тысячу лет, стр. 31
И тогда одетые в шкуры люди становятся на колени, отрывистыми, гортанными криками просят пощады.
Боги понимают их мольбу. Один бог похлопывает по плечу молодого охотника, поднимает его на ноги и протягивает ему широкую, серую, холодную руку, на которой поблескивают крошечные звездочки.
Охотник боязливо вкладывает в просвинцованную перчатку согнутую красновато-коричневую кисть.
Рука бога осторожно сжимает эту кисть и медленно отпускает.
Охотник удивленно рассматривает свою руку – целую, невредимую.
Первое рукопожатие двух миров! Первое зримое свидетельство того, что эти миры все-таки могут общаться не только посредством копий, дубин и отравленных стрел.
2. “С посадкой, товарищи!”
Наш корабль, имеющий форму дельфина, садится на планету “брюхом” вниз. Он опускается на нижних, посадочных дюзах, от которых сейчас протянулись к земле столбы пламени. Так удобнее. Так легче вынимать груз из трюмов и не надо переоборудовать каюты для жилья. Это очень важная особенность кораблей, предназначенных для Риты. Посадочные дюзы в них отделены от дюз движения.
Именно это позволяет сделать корабль надежным домом на новой планете.
Наш корабль садится на длинном и узком полуострове, где нет ничего, кроме леса по краям и двух других кораблей посередине. Два громадных овала выжжены пламенем их посадочных дюз. И сейчас наш корабль выжжет новый гигантский овал, на котором долго ничего не будет расти. Такова судьба этого полуострова. Он стал космодромом. Его территории еще может не хватить для всех тех кораблей, которые должны прийти за нами. Наверное, поэтому город строится далеко от космодрома. Больше ста километров разделяют их. А соединяет только одна дорога, о которой рассказали нам ребята, делавшие прививки.
Конечно, не очень удобно, когда город далеко от кораблей, а заводы далеко от города. Из-за этого медленнее идет стройка – много времени уходит на транспортировку. Да и жертв больше. Ведь на маленьком пятачке легче обороняться. А тут такие длинные коммуникации. Но другого выхода нет. Строить город возле космодрома – значит потом все равно бросать его. Да и когда начинали строить, еще не приходилось думать о защите.
Все-таки это нелепо! Защищаться от тех, ради кого мы прилетели. Кого мы собираемся спасать от голода и болезней, от войн и невежества. Мы будем спасать, а пока убивают нас...
Корабль спускается медленно, плавно, но все же нас со страшной силой вдавливает в койки. Конечно, сила тяжести на Рите немного меньше земной. Но она неизмеримо больше искусственной гравитации в корабле, к которой мы привыкли за полет.
– А знаешь... – тяжело дыша, произносит Бирута. – Мне все еще... не верится... что это... не дом...
Она говорит в микрофон. Ибо иначе нам не услышать друг друга – настолько сильно ревут дюзы. И в микрофон же я отвечаю ей:
– Мне... тоже...
Действительно, трудно заставить себя верить. Голубые моря, желто-зеленые материки, пушистые ватные облака – все как на Земле. И, когда выйдем из корабля, – наверно, просто покажется, что прилетел в другую страну – не больше.
Вдруг рев дюз стихает. И резко обрывается на немыслимо высокой ноте. Сильный толчок как бы проводит границу между этим страшным ревом и полным покоем, абсолютной тишиной.
И в этой тишине мы слышим из динамиков четкий, жестковатый голос Федора Красного:
– С посадкой, товарищи! Мы на земле Риты! “Что-то мне надо было сделать! – думаю я. – Сразу после посадки. Что-то легкое”.
Но так и не могу вспомнить – что.
3. “Как живется на этой планете?”
Еще целые сутки мы провели в корабле. Специальная команда обезвреживала космодром, снимала радиацию с обшивки корабля.
Мы следили за работой этой команды через наружные телевизоры, ходили друг к другу в гости, шумели в коридорах, пытались по очереди разглядывать Риту через небольшие иллюминаторы в рубке и в кают-компании.
Бирута и я, конечно, первым делом побежали к маме, но у нее все было в полном порядке, и мы не высидели больше часа. А потом мы разыскали и Али, и Доллингов, и Марата с Ольгой, и Монтелло. Все были такими же возбужденными, всем так же не сиделось в своих каютах и хотелось куда-то бежать, что-то срочно, немедленно делать.
Но делать было нечего. Пока за нас все делали другие. А иллюминаторы немногое сказали нам. Мы увидели серое, затянутое облаками небо, и густо-зеленый лес вдали, и черное поле выжженной земли вокруг нашего корабля, и такие же черные поля вокруг других кораблей. И сами эти корабли были уже не серебристо-зеленые, какими улетали с Земли, а черные. Сорок лет в космосе сделали свое дело. Ведь все холодное космос бездумно красит в один цвет.
Мы так торопились узнать хоть что-то о Рите, будто срок нашего пребывания тут был ограничен и через несколько дней мы должны были покинуть планету. Мы чувствовали себя пока не поселенцами, а туристами.
И началось это даже не тут, не на космодроме, а еще на орбите, после того, как мы услышали голос Тушина.
Наверно, поэтому мы с Бирутой и пытались тогда так яростно расспрашивать ребят, которые делали нам прививки.
Но ребята были не очень-то многословны. То ли спешили, то ли надоели им уже расспросы в других каютах, то ли что-то скрывали от нас.
Один из них держался просто и деловито. Другой был мрачен и тяжело, почти неотрывно глядел на Бируту.
Все время, пока парни возились со своими ампулами и шприцами, я пытался разговорить их.
– Как живется на этой планете, ребята? – спросил я.
– Нормально, – ответил первый.
– Поживешь – узнаешь, – ответил второй.
– Еды хватает?
– Вполне.
– А культуры?
– От тебя зависит. Но вообще-то некогда.
– А чего не хватает?
– Поживешь – узнаешь.
Это опять ответил второй, мрачный.
– Какие-то большие индивидуальные проблемы есть?
– А без них – что за человек? – Первый улыбнулся.
– И их сложно разрешить?
– Иные – невозможно! – Это снова сказал второй, мрачный.
Бирута, конечно, тоже заметила тяжелый его взгляд и, должно быть, именно поэтому задала самый трудный вопрос:
– А жена ваша... чем занимается?
И поглядела прямо в глаза мрачному.
– Ее убили, – ответил он. И отвернулся.
– Где?
– Возле города. Она была ботаником.
– И не пользовалась электромагнитной защитой? – С этой защитой только спать хорошо. А гербарий с ней не соберешь!..
Они закончили прививки и ушли от нас и через несколько часов улетели на своей ракете. Но до сих пор я вижу перед собой того, второго, мрачного медика.
Мне пришлось когда-то читать о трагедии миллионов российских женщин в середине двадцатого века. О трагедии миллионов вдов, которые не дождались своих мужей с Отечественной войны. О трагедии невест, которые так на всю жизнь и остались невестами убитых. Правда, я читал об этом книжку не их современника, а писателя двадцать первого века. Наверно, их современники писали сильнее и с большей горечью. Но и этот человек рассказал достаточно сильно и полно об одной из величайших трагедий. Миллионам обездоленных женщин не мог помочь никто – ни государственная власть, ни другие народы. И даже не с кем было расквитаться за эту страшную трагедию – немногочисленные виновники ее, главари фашистской Германии, или покончили самоубийством, или были казнены сразу после войны. Правда, некоторых разыскивали и казнили позже. Но все равно их преступления ломали судьбы миллионам людей еще десятки лет.
Мне становится страшно, когда я думаю о жизни этих женщин после войны, о том, как медленно, трудно и горько угасали они, неохотно расставаясь с надеждами на счастье.
Конечно, эти российские женщины были героями. Независимо от характеров, от личной смелости или трусости.
Они были героями все уже хотя бы только потому, что жили, работали, воспитывали детей и смеялись и шутили не реже других.
И неужели сейчас на Рите, рядом с нами, начинается такая же трагедия? Пусть это не миллионы людей, пусть десятки, даже единицы. Но ведь для каждого из ребят трагедия так же значительна...