Кровь нерожденных, стр. 43

Приняв две таблетки мягкого английского снотворного, Амалия Петровна включила на небольшую громкость радиостанцию «Орфей», передававшую спокойную классическую музыку. Потом легла в постель, погасила свет.

Она спала крепко и не услышала, как скрипнула отмычка в сложном замке ее стальной двери, как в спальню вошли двое мужчин в тонких резиновых перчатках. Даже когда они включили маленький ночничок у изголовья ее кровати, она не проснулась.

Амалия Петровна открыла глаза лишь тогда, когда ей аккуратно залепили рот куском лейкопластыря.

Она задергалась, стала бессмысленно шарить руками по воздуху, но тут же чьи-то железные пальцы сжали ее запястья. На лицо ей опустили маленькую подушку, не прижимая. Она могла дышать, правда, с трудом, но видеть не могла ничего.

На локтевом сгибе левой руки она почувствовала холодок ватки со спиртом. Через секунду в вену вошла игла – легко и не больно. Укол делал профессионал. Что-то стало медленно вливаться ей в кровь.

Иглу осторожно вынули из вены, уколотое место протерли спиртом, подушку убрали с лица. Едва освещенная комната расплывалась в каком-то мягком, вязком тумане и таяла. К горлу подступила тошнота, но не сильная, терпимая.

Над собой Амалия Петровна увидела двух мужчин с приятными молодыми лицами. Мужчины внимательно смотрели на нее.

– Думаешь, достаточно? – с сомнением спросил один.

– Вполне. Пять граммов. И слону бы хватило, – ответил другой и осторожно приложил пальцы правой руки Амалии Петровны сначала к пятиграммовому шприцу, потом к нескольким надколотым ампулам.

Сознание угасало. Она уже не чувствовала ни ужаса, ни удивления. Дыхание стало редким, поверхностным, лицо побелело.

Один из молодых людей приподнял ей веко. Зрачок в бледно-голубой радужке был сужен до точки. Пульс едва прощупывался. Мужчина очень бережно отклеил кусок лейкопластыря от ее рта, а его напарник, оглядев туалетный столик, нашел ромашковый крем, снимающий раздражение, и смазал покрасневшую под пластырем кожу.

– Кома, – тихо сказал тот, что делал угол. – Можно уходить.

Придирчиво оглядев спальню в последний раз, оставив гореть ночничок и работать радио, из которого нежно звучала старинная лютневая музыка, молодые люди бесшумно удалились, не оставив в замке стальной двери ни единой царапины от отмычки.

Валя резко вскинула руку и выпустила в лицо сопящему человеку струю газа. Человек заорал, упал на четвереньки. Рядом с ним шлепнулся и пробил корочку льда какой-то небольшой металлический предмет.

«Нож!» – мелькнуло у нее в голове. Но уточнять она не стала, опрометью кинулась через сквер, пробежала два квартала и с дико колотящимся сердцем влетела в милицию.

– Меня только что хотели зарезать, там, в сквере... Он лежит там сейчас, я в него газом из баллончика пальнула, прямо в лицо. Он упал...

От волнения Валя не сразу заметила Митю Круглова, который сидел рядом с дежурным, курил и прихлебывал горячий чай.

– Девушка, успокойтесь, – строго сказал дежурный, – не тараторьте так, толком все расскажите. Фамилия ваша как?

– Потом, все потом! Надо скорее идти, брать его, пока он не очухался. Я знаю, его наняли, и знаю кто.

Тут Митя вскочил, опрокинул стакан с горячим чаем, выбежал из-за перегородки и схватил Валю за руку:

– Валюша, ты правда успокойся. Пойдем вместе, покажешь.

– Эй, Круглов! – возмутился дежурный. – Ты хоть подотри за собой – все ведь мне на брюки пролилось!

Но Круглова и Вали уже след простыл.

– Он один был? – спросил Митя на бегу.

– Один.

Через три минуты они были в сквере.

– Вот он! – указала Валя в темноту.

Прусак пытался встать, хотя бы на четвереньки, но не мог. Так и лежал, скрючившись. Он дал обыскать себя, слабо щурясь на луч фонарика. Его тошнило, голова кружилась.

– Я не подниму его, – развел руками Митя, – тяжелый он, хоть и тощий. Эй, Прусак, вставай, я ведь тебя сразу узнал. Вставай, говорю!

Митя еще раз попытался его поднять. Валя помогала ему, поеживаясь от страха и брезгливости.

Раздался скрип тормозов. В темноте вспыхнули фары. Из подъехавшего милицейского «газика» вышли двое, присланные на подмогу.

Прусака погрузили в машину.

– Нож! – закричала Валя. – Я забыла сказать, он обронил что-то, похожее на нож.

Один из милиционеров посветил фонариком. В грязи действительно валялась длинная, заточенная как бритва финка.

Прусак еле ворочал языком. Рвало его так, что пару раз пришлось сводить его в сортир.

Однако сначала он даже попытался возмущаться:

– Это, начальник, мое личное дело. Мне девка эта давно нравилась. Я, в натуре, поговорить с ней хотел, по-человечески. А она мне прямо в морду этой дрянью пальнула. Ее задержать надо, в натуре, а не меня, слышь, начальник!

Раскололся Прусак довольно быстро. Выложил все – и как наняла его Зотова, и сколько заплатить обещала.

Валя подтвердила: в ее смерти мог быть заинтересован только один человек – Амалия Петровна Зотова, и подробно объяснила почему.

На том же «газике» Валю отвезли домой. В ее окнах горел свет.

– Я видела, ты подъехала на милицейской машине. – Мама распахнула дверь, как только Валя вставила ключ в замочную скважину. – Что произошло, Валентина?

– Ничего, мамуль. Все в порядке. Жива, как видишь. Завтра расскажу, очень спать хочется.

Стальную дверь квартиры Амалии Петровны долго не могли взломать. Когда наконец вошли, капитан Савченко тут же вызвал «скорую» и опергруппу.

– И смотреть нечего, – вздохнул врач «скорой», – вколола себе сама в вену, и привет. Она же медик.

То же самое сообщил и судмедэксперт, прибывший с оперативниками. Тело увезли в морг. Квартиру опечатали. Вскрытие показало, что смерть наступила от отравления большой дозой морфина гидрохлорида, введенной внутривенно. Дактилоскопической экспертизой было установлено, что и на шприце, и на вскрытых ампулах были отпечатки пальцев только одного человека – покойной Амалии Петровны Зотовой.

– Не верю, что она сама, – сказал капитан Савченко, сидя поздним вечером с женой на кухне, – не могла она. Не таким была человеком. Да и не знала она еще, что Прусак раскололся.

– Давай помянем ее по-хорошему, – вздохнула жена, – несчастная она была женщина, совсем одинокая.

И они выпили коньячку, не чокаясь.

Глава двадцатая

– Ты решительно отказываешься ехать в Гринвич-Вилледж? – спросил Стивен, выходя из дома вслед за Леной.

– Поздно уже, Стив. Я устала, глаза закрываются. Лучше пообедаем дома, купим что-нибудь, я приготовлю.

– Но должны же мы отпраздновать твой приезд! – Стивен вертел на пальце ключи от машины. Он был явно огорчен. – Зачем я тогда надел парадный костюм?

– Хорошо, – вздохнула Лена, – есть компромиссный вариант. Помнишь тот уютный итальянский ресторанчик, в двух кварталах отсюда? Там еще хозяин такой маленький-маленький.

– Ладно, что с тобой делать! Там, конечно, никто не оценит мой лондонский костюм...

– Я уже оценила! – утешила его Лена. – Зато тебе можно будет немного выпить. Мы же пойдем пешком туда и обратно.

Из окна кухни высунулась черная курчавая голова приходящей прислуги Стивена Саманты.

– Если вы не собираетесь ехать, можно я возьму машину на пару часов? – крикнула она.

– О’кей! Я сегодня добрый. – Стивен с удивительной для его возраста меткостью кинул ключи прямо в руки Саманте. – Только ты сначала уж дочисти мою конюшню.

В ресторане было почти пусто. На маленькой неосвещенной эстраде пожилой скрипач с выразительно всклокоченной иссиня-черной шевелюрой настраивал скрипку. Хозяин, крошечный, лысый, как коленка, человечек, подлетел к ним и стал трясти Стивену руку, повторяя:

– Как я рад вас видеть! Вас и вашу красавицу, русскую подругу. Видите, я узнал вас, мадам, – сияя ослепительными вставными зубами, обратился он к Лене, – вы были здесь давно, а я узнал. О, такую красивую леди нельзя забыть!