Прокаженная, стр. 89

И старик разрыдался, но ласковые утешения Вальдемара вскоре вернули улыбку на его просиявшее лицо.

Княгиня никого не хотела видеть, и Вальдемару второй уж раз пришлось покинуть Обронное, не получив согласия бабушки и ее благословения…

XIV

Тишина воцарилась в Обронном, глухая, угнетающая тишина. Минуло Рождество, впервые отмеченное столь уныло. Близился к середине ясный, морозный январь. Княгиня Подгорецкая, пребывая в полнейшем расстройстве чувств, не выходила из своих покоев. Она не желала видеть ни панну Риту, ни любимую ею пани Добжиньскую. Даже попугая она велела вынести из своего будуара — наученный Ритой, он все кричал: «L'amoir c'est la vie!» [93], раздражая старушку. Никто не мог ее успокоить и вывести из этого состояния — она попросту не терпела человеческого присутствия. Иногда ее навещал приходский ксендз, но, как-то спрошенный княгиней прямо, он принял сторону Вальдемара — и больше его не принимали… Только врач приходил каждый день. Княгиня собиралась отправиться за границу, но врач запретил ей уезжать в таком состоянии. Вальдемара старушка больше не видела, и даже словом о нем не упоминала. Однако, когда в Обронное зачастили посланцы из Глембовичей, справляясь от имени Вальдемара о здоровье княгини, старушка, тронутая заботливостью внука, отправила ему письмо, в котором, правда, вновь требовала, чтобы он порвал со Стефой. Вальдемар ответил, что решения своего не изменит, он объявил это решительно, но так сердечно и деликатно, что княгиня в испуге воскликнула:

— Боже, он меня принудит…

Однажды в Обронное приехал пан Мачей. Он хотел переубедить княгиню, но вышло как раз наоборот — уговоры княгини испугали его и поколебали. Старик почувствовал себя виноватым перед своим сословием и княгиней за то, что так быстро согласился на этот скандальный, по мнению княгини, брак. Он почти покорился княгине, жалел уже, что дал слово Вальдемару. Княгиня торжествовала, пани Идалия, чтобы помочь ей, вкладывала всю душу, уговаривая отца передумать. Только панна Рита не участвовала в этом заговоре, совершенно отойдя в сторону.

Вальдемар, узнавший от нее обо всем, решил ехать в Ручаев и уговорить Стефу обвенчаться как можно быстрее. В нем происходила страшная внутренняя борьба, тем более мучительная, что тревога нареченной передавалась ему. Она ждала его, быть может, понемногу теряя к нему доверие… И терпение его лопнуло. Он написал крайне решительные письма княгине и пану Мачею, давая им неделю на раздумье. Если же они не согласятся, он считает себя свободным от всех обязательств по отношению к ним и женится на Стефе даже вопреки их воле.

Пан Мачей был в испуге, но княгиня тут же написала письмо Стефе, запрещая ей выходить за Вальдемара. Однако она совершила большую ошибку, показав письмо пану Мачею. Старик пришел в ужас. Он понимал, что для внука это было бы страшным ударом — получив такое письмо, Стефа умерла бы, но не согласилась выйти за майората. Так что княгиня Подгорецкая сама испортила все дело, когда чаша весов уже склонялась в ее сторону…

Она была деспотична по натуре и решила сражаться до последнего. Однако она не могла предвидеть — что перед глазами пана Мачея вновь оживет прошлое, безжалостное письмо его дяди, отнявшее счастье у той Стефании. Больше пан Мачей не колебался. Он смело объявил гордой графине, что одобряет намерения внука, а в доказательство написал письмо Стефе и отправил его Вальдемару незапечатанным. Но сначала прочитал его вслух княгине и пани Идалии. Письмо было прямо-таки отцовским, дышало чуткостью. Старик просил Стефу сделать Вальдемара счастливым на всю жизнь и называл ее своей внучкой.

Пани Эльзоновская поняла, что все потеряно. Но княгиня не сдавалась. Она замкнулась в своем упрямстве, глухая к любым уговорам, холодная, величественная, неумолимая. Пан Мачей, исполнившись к ней сострадания, перестал ее уговаривать и замкнулся сам, уязвленный в самое сердце. Вальдемара для Обронного словно бы не существовало, но княгиня знала, что он бывает в Слодковцах и вот-вот должен отправиться в Ручаев.

Временами княгиню охватывала дикая ярость: «Пусть едет, пусть женится — знать его не хочу, проклинаю!» Но всякий раз после взрыва гнева рыдания раздирали ей грудь. Вальдемар был ее единственный внук, ее надежда и гордость, украшение рода, самое дорогое, что только было у старушки. Княгиня очень любила и ценила его. Вальдемар был сыном ее младшей, самой любимой дочки. И потому княгиню раздирала внутренняя борьба. А времени, казалось, больше нет — Вальдемар уедет с письмом пана Мачея; получив благословение старого магната, Стефа не будет больше колебаться, на ее стороне Мачей, патриарх рода Михоровских — все кончено! Пан Мачей имеет на Вальдемара большие права и полностью перешел на его сторону. С княгиней же, как она сама в душе признавала, в семейных делах посчитаются меньше. Она чувствовала, что вот-вот потеряет любовь и уважение внука. Небывалая тревога охватила пани Подгорецкую. Гнев, упорство, уязвленная гордость, амбиции, любовь к внуку — все смешалось в ее душе. Она осталась одна, поддержки ждать было неоткуда — даже пани Идалия, боясь ссоры с отцом, тихонько сидела в Слодковцах, ни во что уже не вмешиваясь.

Князь Францишек и его супруга хранили полное молчание, выглядело это так, словно и они смирились с неизбежным. Граф Морикони и его супруга, явно опасаясь идти против майората, вообще не появлялись в Обронном. Панна Рита совершенно замкнулась в себе. Молчаливая, печальная, она часами гуляла по заснеженному парку. Даже любимые кони ее не утешали. Упорство княгини печалило ее. Она хотела Вальдемару счастья, пусть даже ее собственное сердце будет разбито. Но о Стефе она не могла думать спокойно. Неизъяснимая печаль не позволяла ей сочувствовать девушке. Однако она ощущала некую злорадную радость, представляя, что скажут Барские и множество других аристократических семейств, узнав о женитьбе майората. Саму ее, Шелижанскую, считали стоящей на ступеньку ниже, неподходящей партией для майората — даже княгиня и пани Идалия так думали. Теперь, быть может, княгиня и хотела бы видеть женой Вальдемара ее — но поздно! Что ж, будет им всем наука, теперь придется согласиться на Рудецкую…

Панна Рита видела утешение хотя бы в том, что Мелания Барская не станет майоратшей. И убеждала себя, что женитьба Михоровского на ком бы то ни было — это удар, который удастся все же пережить; но не пережила бы она, если бы Вальдемар женился на Мелании. Нелюбовь к графине переросла в ненависть.

Однако при всем своем уме Рита не могла простить Стефе очарования, покорившего майората, а Вальдемару — решимости и энергии, с какими он шел к цели. В одно и то же время она желала его победы и печалилась, что он победит.

Душу ее разрывали грусть, отвергнутые чувства, но она, ни на миг не колеблясь, встала на сторону майората и Стефы, использовала любую оказию, чтобы попытаться переубедить княгиню, чем сердила старушку.

Однажды, в день именин княгини, пани Шелижанская сидела в своей комнате у жарко пылавшего камина. Закутавшись в мягкий шотландский плед, она погрузилась в раздумья. И в этот миг ее уведомили о прибытии графа Трестки, только что вернувшегося из дальних странствий. Равнодушно, не повернув головы, она сказала:

— Просите.

Трестка вошел тихонечко, словно в часовню — что было у него признаком необычайного воодушевления. Молча, горячо он расцеловал руки панны Риты, молча придвинул к себе кресло и уселся. Пенсне не раз и не два сваливалось у него с носа, наконец так и осталось болтаться на шнурке. Казалось, сам вид панны Риты необычайно взволновал его. После долгого молчания он заговорил:

— Неслыханные перемены творятся, я смотрю. Мне на станции встретились Жижемские, они говорили, что в Шале у Барских настроение, словно на пепелище. Вижу, и в Обронном не лучше.

Панна Рита, глядя на огонь, машинально повторила:

— Словно на пепелище… Трестка крутнулся в кресле: