Прокаженная, стр. 42
— Мы помешали вам, но разговор с майоратом был столь интересен…
— Благодаря вам мы отдохнули от своих трудов, — вежливо сказала баронесса Эльзоновская.
Князь потер ладони:
— Ах, майорат! Будь у нас побольше таких, уж мы бы…
И он многозначительно взмахнул рукой.
XXVI
На площади в центре выставки собралась огромная толпа. Здесь должны были состояться скачки. Зрители тесным кольцом обступили ограду ипподрома. Трибуны, украшенные гирляндами и знаменами, возносились подвижным и многоцветным поясом. Из выдвинутых вперед лож, переполненных дамами в роскошных нарядах, несся легкий шум разговоров. Здесь собралась высшая аристократия. Пышные шляпки вздымались на пышных прическах. Глаза сверкали, губы улыбались. Изящные, благоухающие, веселые ложи казались островками красоты и спокойствия. Шум на трибунах для публики попроще заглушал тихие беседы в ложах.
Скачки начались. От конюшен приближались к стартовой линии элегантные всадники на породистых конях. Князь Гершторф, одетый в длинный редингот и цилиндр, держал в руке список участников и их коней, по одному пропускал всадников на старт, то и дело сверяясь с бумагой. Кони брали препятствия с разным успехом, но большинство показали себя неплохо. Временами отлетала в сторону сбитая копытами с барьера доска, но прежде чем подлетал новый всадник, конюхи успевали навести порядок. Оркестр поднимал и без того отличное настроение зрителей.
В одной из лож сидели обитатели Слодковиц, княгиня Подгорецкая и Рита. На ее коне должен был ехать Вилюсь. Панна Рита была словно в горячке. Сидя рядом со Стефой, она повторяла то и дело:
— Хорошо ли Вилюсь возьмет барьер?
— Это и от коня зависит, — сказала Стефа.
— Почти все зависит! Тем более что Вилюсь наездник не из лучших. Да и Бекингем норовистый.
— А почему не поехал кто-нибудь другой? Хотя бы пан…
— Трестка, конечно? Нет уж, спасибо! Он бы мне испортил коня. Да и Вилюсь стоял на своем. Я едва успела рассказать ему о Бегингеме, какой у того норов…
— Внимание, дамы, майорат выезжает! — перегнувшись к ним из соседней ложи, предупредил барон Вейнер.
Стефа порывисто подалась вперед. В кремовом платье и изящной белой шляпке она была очаровательна. На ней не было никаких драгоценностей, только к вырезу платья приколоты две чайные розы. Дамы из других лож настойчиво и недоуменно приглядывались к ней. Кое-кого удивляли доверительность ее беседы с панной Ритой, сердечность к ней пана Мачея, Люции и даже обычно чопорной пани Идалии. Молодая девушка «не из общества», — но веселая, разговорчивая, смело шутившая с Тресткой, считавшимся завзятым аристократом… Одних она интересовала, других сердила. Она была со вкусом одета, красива, но не носила звучного аристократического имени, и этого было достаточно, чтобы поглядывать на нее искоса. Но Стефу эти взгляды ничуть не расстроили. Она имела сильную поддержку в лице обитателей Слодковиц и их ближайших соседей, а все это были люди, с которыми в высшем свете весьма считались; так что Стефа чувствовала себя непринужденно. А сейчас, когда она перегнулась из ложи, чтобы лучше видеть всадников, никто не смотрел на нее — все взоры были тоже прикованы к беговой дорожке.
От старта двинулись четыре всадника: Вальдемар, Трестка, молодой Жнин и Брохвич. Все — на конях майората, а сам он — на Аполлоне. В обтягивающем костюме и желтых сапогах, в белых перчатках, он сидел в седле изящно и чуть небрежно, спокойно удерживая гарцующего жеребца. Трестка принимал различные позы, то и дело поправляя пенсне. Жнин, казалось, скучает. Один Брохвич посадкой и статью напоминал майората, хотя во многом уступал ему. Скачка началась. Все четверо стартовали одновременно, но Аполлон тут же вырвался вперед. Он брал барьеры легко, словно играючи, попрыгивая, как теннисный мячик. Проезжая рысью мимо лож, Вальдемар приподнял шляпу. Дамы оживленно замахали в ответ платочками. Стефа не шевельнулась, только разрумянилась пуще, и глаза ее заблестели.
Всей душой она стремилась к нему, тысячи слов рвались наружу, но губы ее не шевельнулись. «Нельзя!» — пыталась внушить она себе. Ведь этим всадником был Вальдемар Михоровский, глембовический майорат, шляхтич из шляхтичей, один из наипервейших в стране магнатов. А она была Рудецкой — старый добрый шляхетский род, однако Рудецкие — всего лишь Рудецкие… Все бунтовало в ней, она спрашивала себя, отчего не может выказать ему свое восхищение столь же открыто, как окружающие ее аристократки. На трибунах, где теснилась интеллигенция, тоже воцарилось всеобщее воодушевление, вызванное появлением майората. Даже в стоявшей вокруг ограды толпе простонародья вспыхнул тот же азарт. Будь Стефа там, могла бы свободно выражать свои чувства. Здесь, в ложе, — ни в коем случае…
Кони сделали два круга. Все препятствия были преодолены, и перед последним заездом Вальдемар велел сделать барьер выше. Подъезжая к старту, он поинтересовался мнением друзей на сей счет. Жнин и Брохвич согласились охотно, один Трестка колебался.
— Вы уверены в моей Саламандре? — спросил он майората.
— В ней — да. Но коли вы не уверены в себе…
Кони унесли их в разные стороны.
В ложах азартно замерли, увидев, как повышают барьеры. Пан Мачей явно тревожился, Стефа волновалась, панна Рита была увлечена происходящим.
Старт! Первым ехал Вальдемар.
Первый барьер… Удачно! Аполлон на миг повис в воздухе, легко коснулся земли и помчался вперед. Второй барьер… Удачно!
Третий, четвертый… Великолепно!
Аполлон первым достиг финиша.
Князь Гершторф поздравлял победителя, со всех сторон неслось, громогласное «Браво!». Все кони майората показали себя неплохо, но лучшим наездником оказался сам майорат, непринужденно и ловко управляющий конем. Аполлон прямо-таки пропархивал над барьерами. Жнин и Брохвич держались напряженнее. Ехавший последним на Саламандре, красивой гнедой кобыле из Слодковиц, Трестка, явно боявшийся, чересчур сильно натягивал поводья, и Саламандра задевала копытами каждый барьер. Породистая кобыла держалась прекрасно, скакала красиво, смело прыгала через препятствия, но испуг седока передавался ей, и она теряла уверенность в себе, горячилась, при каждом ударе копытами о доски нервно вздрагивала, перед каждым новым препятствием задирала голову, словно бы постановив, что уж этот-то барьер возьмет обязательно, отринет страх, покажет себя во всей красе и ловкости. Но испуганный Трестка снова натягивал поводья сильнее, чем нужно, сжимал коленями ее бока, и копыта вновь ударяли по доскам. Кое-как он финишировал.
— Лошадь великолепная, а вот седок будет малость похуже! — громко заключил Гершторф.
Разозлившийся Вальдемар подъехал к Трестке и укоризненно сказал:
— Нужно было заранее предупредить, что вам страшно. На третий круг можно было и не идти.
— Но позвольте! Все неслись сломя голову, а я должен был отступать? Это вашей кляче нужно пулю в лоб пустить, большего она не заслуживает. У меня до сих пор эти удары в голове шумят.
Вмешался князь:
— Лошадь отличная, вот только вы, пан граф, к арабам не привыкли. Не стоило и пробовать. Могли бы ехать и на фольблюте, может, английская кровь больше соответствовала бы вашей горячности. А так — полный крах!
Трестка снял пенсне:
— Одно утешает — здесь было столько отличных наездников, что на меня, наверное, никто и внимания не обратил.
— А панна Шелижанская? — спросил Брохвич.
— Да она, должно быть, меня и вовсе не заметила.
Кони направлялись в конюшни шагом — толпы придвинулись со всех сторон, чтобы лучше рассмотреть возвращавшихся всадников, едва ли не преграждая им дорогу. Некая молодая симпатичная особа жадно глазела на майората; когда всадник поравнялся с ней, она заявила довольно громко:
— Как он ловок, как красив!
Вальдемар, очнувшись от задумчивости, услышал ее слова и рассеянно глянул на нее; перехватив ее восхищенный взгляд, усмехнулся и невольно прикоснулся к шляпе, что еще больше восхитило незнакомую даму. А он посерьезнел, спрашивая себя: видела ли Стефа, как он проехал, понравилось ли ей? Шепнул себе: