Гончие Бафута, стр. 26

– И черный человек не умереть?

– Ни в коем случае, друг мой.

Фон откинулся на спинку кресла и, пораженный, глядел на меня.

– А! – сказал он наконец. – Отличный штука, этот лекарство.

– Хочешь попробовать его на себе? – небрежно спросил я.

– Э-э-э… да, да, отлично, – с тревогой ответил Фон. Не давая ему времени передумать, я посадил ящерицу обратно в клетку и развел в воде еще немного борной. Потом еще раз показал Фону, как этим пользоваться, и он долго, усердно втирал "волшебное зелье" в свои огромные ладони.

Наконец я принес клетку, вытащил ящерицу и протянул ее Фону.

Настала решающая минута: советники окружили нас, все же стараясь не подходить слишком близко, и, затаив дыхание, следили за нами. Их лица были искажены страхом, а Фон облизнул губы, протянул было руку к ящерице, но тотчас тревожно отдернул, потом протянул еще раз. Мгновение нерешительности, огромная черная рука повисла в воздухе над радужной ящерицей, наконец глубокий вздох – и ящерица у него на руке, уверенно схваченная поперек туловища.

– А-а-а-а-а-а! – выдохнули зрители.

– Вот! Я его держать! – завопил Фон и стиснул несчастную ящерицу с такой силой, что я испугался за ее жизнь.

– Полегче! – взмолился я. – Не тискай так, ты ее убьешь!

Но Фон совсем оцепенел, сложная смесь страха и восторга перед собственной смелостью сковала его: он сидел неподвижно, не спуская глаз с ящерицы, зажатой у него в руке, и только бормотал: – Я его взять… я его держать…

Мне пришлось силой разжать его пальцы, отнять злополучную ящерицу и посадить ее обратно в клетку.

Фон оглядел свои ладони и поднял на меня глаза; лицо его сияло совершенно детской радостью. Советники о чем-то оживленно переговаривались между собой. Фон замахал на меня руками и расхохотался. Он все хохотал, хохотал и никак не мог остановиться; при этом он хлопал себя по бедрам, сгибался в три погибели в своем кресле, кашлял, брызгал слюной, и по лицу его текли слезы. Смех этот был так заразителен, что засмеялся и я. а потом и советники тоже не заставили себя ждать. Мы все топали ногами и хохотали так, будто уже никогда в жизни не перестанем: в конце концов один из хохочущих советников совсем задохнулся и стал кататься по полу, а Фон, сотрясаясь от бурных приступов смеха, без сил откинулся на спинку кресла.

– Чего это вы смеетесь? – сквозь смех выговорил я наконец.

– Да очень смешно, – покатываясь от смеха, ответил Фон. – Очень долго время, еще когда я быть совсем малый и после, я всегда бояться этот добыча. Ха, я много его бояться. А теперь ты давать мне лекарство и я уже не бояться,

Он опять откинулся на спинку кресла, и при одной этой мысли рассмеялся до слез, даже всхлипнул от смеха.

– Ке-фонг-гуу, твой время прошел, я тебя теперь не бояться. – захлебывался он.

Потом, совсем ослабев от хохота, не в силах разогнуться, мы допили все, что оставалось в бутылке, и Фон ушел к себе. бережно сжимая в руке пакетик с борной. Я предупредил, его, что это лекарство отлично помогает против укусов агам, Ке-фонг-гуу и гекконов, но, если ужалит змея, оно ни в коем случае не поможет. Как я и надеялся, рассказ о том, что мое лекарство сделало Фона неуязвимым – он держал в руке Ке-фонг-гуу и остался жив и здоров. – на другой же день был у всех на устах. Еще до вечера ко мне явились мои Гончие и озарили меня такими улыбками, что сердиться на них было просто невозможно.

– Ну, что случилось? – холодно спросил я.

– Маса, – попросили Гончие, – дай нам тот лекарство, который ты давать Фону, и мы пойти ловить для маса Ке-фонг-гуу.

В тот же вечер я оказался счастливым обладателем двух ящиков красивейших равнинных сцинков, а Гончие Бафута, окруженные толпой бафутян, распивали пиво и живописали восхищенным слушателям все подробности охоты, уж наверно украшая рассказ всевозможными домыслами. Я сидел на веранде и тоже слушал, а заодно писал записку в ближайшую аптеку с просьбой прислать мне борной. Несомненно, она мне еще очень и очень пригодится.

Глава VIII

Мнимая слепозмейка

Через несколько недель поток бафутян, которые приносили мне всевозможную «добычу», усох до тоненького ручейка. Произошло это потому, что к тому времени у меня набралось достаточно экземпляров самых распространенных здесь животных и я таких больше не покупал. Веранда возле моей спальни была доверху забита всевозможными клетками, в которых размещались самые разнообразные млекопитающие, птицы и пресмыкающиеся, и потому изо дня в день все утро напролет и почти весь вечер я посвящал уходу за ними. Дел было по горло, скучать некогда: только успевай чистить клетки и кормить зверей, а сверх того я не уставал с истинным наслаждением наблюдать повадки моих пленников, присматривался, как они относятся к плену и ко мне. Кроме того, я наблюдал жизнь в Бафуте. Веранда, где я хлопотал, поднималась высоко над дорогой, и отсюда отлично видна была сама дорога, двор Фона и окружающие дома. Я глядел сквозь лохматую завесу бугенвиллеи и видел, как снуют взад и вперед многочисленные жены Фона, его отпрыски и советники, как приходят и уходят по дороге жители Бафута. С моей веранды я видел немало сцен, которые разыгрывались внизу, а стоило протянуть руку за биноклем, как лица актеров приближались ко мне настолько, что я мог разглядеть малейшую перемену в выражении этих лиц.

Однажды вечером я заметил на дороге стройную миловидную девушку; она брела, едва волоча ноги, точно дожидалась, чтобы кто-то ее догнал. Она как раз проходила мимо веранды, и я совсем было собрался окликнуть ее, но вовремя увидел, что ее рысцой догоняет молодой рослый парень, по внешности настоящий богатырь: лицо его перекосила свирепая гримаса. Он резко крикнул что-то; девушка остановилась, потом обернулась к нему, ее хорошенькое личико казалось недовольным и в то же время дерзким, и это явно не понравилось молодому человеку. Он остановился перед ней и громко, сердито заговорил, неистово размахивая руками, на темном лице так и сверкали глаза и зубы. Девушка слушала не шевелясь, на губах ее играла недобрая, насмешливая улыбка.

Тут на сцене появилось еще одно действующее лицо: по дороге торопливо подбегала старуха, она вопила благим матом и размахивала длинной бамбуковой палкой. Юноша не обратил на нее никакого внимания и продолжал что-то сердито толковать девушке, а та не удостаивала его ответом. Старуха чуть не плясала вокруг них, махала своей палкой и пронзительно вопила, дряблые морщинистые груди подпрыгивали при каждом ее движении. Чем пронзительней она визжала, тем громче кричал молодой человек, а чем громче он кричал, тем мрачней становилось лицо девушки. Внезапно старуха волчком повернулась на одной ноге, точно дервиш, и с размаху ударила молодого человека палкой по плечам. Тот словно и не почувствовал удара, только протянул длинную мускулистую руку, вырвал у старухи палку и закинул так высоко, что палка перелетела через кирпичную стену и упала во двор Фона. Старуха секунду стояла в замешательстве, потом подскочила к молодому человеку сзади и со злостью дала ему пинка под зад. И опять он не обратил на нее ни малейшего внимания, а продолжал кричать на девушку и все яростней размахивал руками, И вдруг девушка злобно что-то ему ответила и, аккуратно прицелясь, плюнула точно ему на ноги.

До сих пор молодой человек, видимо, не собирался начинать военные действия, и я решил, что дело его плохо, женщины. похоже, пускают в ход нечестные методы и потому берут верх. Но плевок на ноги, очевидно, переполнил чашу его терпения: на секунду обиженный великан застыл с раскрытым ртом – подобного предательства он никак не ожидал! – а потом одним прыжком с яростным воплем рванулся к девушке, схватил ее одной рукой за горло, а другой стал осыпать звонкими оплеухами; наконец он отшвырнул ее от себя так, что она упала наземь. Такой поворот событий настолько потряс старуху, что она повалилась навзничь в канаву и забилась в великолепнейшей истерике, я таких сроду не видывал! Она каталась с боку на бок, шлепала себя ладонью по губам и издавала протяжные вопли, от которых у меня кровь стыла в жилах. Время от времени вопли прерывались пронзительным визгом. Девушка меж тем лежала в красной дорожной пыли и горько плакала; молодой богатырь по-прежнему не обращал внимания на старуху, он присел на корточки возле девушки и, очевидно, о чем-то ее упрашивал. Немного погодя она подняла голову и слабо улыбнулась; тут он вскочил на ноги, схватил ее за руку, и они вдвоем зашагали обратно по дороге, а старуха все каталась в своей канаве и громко вопила.