Глаза, чтобы плакать, стр. 20
Вечерний просмотр – ах, простите, большая международная премьера – оказался триумфом в полном смысле этого слова. Мне никогда еще не доводилось видеть, чтобы какому-нибудь фильму устраивали подобную овацию. Я уже присутствовал на закрытых показах "Добычи", и у меня сложилось впечатление, что фильм достаточно хорош. Но, наблюдая за реакцией зала, лишь теперь я понял, что мы сделали действительно стоящую картину.
Я был героем вечера. Именитые продюсеры стремились заполучить на меня эксклюзивные права. Известные режиссеры говорили о своем желании работать со мной. Я был объявлен "величайшим открытием сезона". От вспышек фотокамер у меня разболелись глаза...
Меня осыпали комплиментами, донимали вопросами. Мне жали руку, целовали, куда-то приглашали.
Казалось, я попал внутрь какого-то механизма, зубчатые шестеренки которого перемалывали меня, не причиняя боли. Я отчаянно цеплялся за нежный синеокий взгляд Мов, то терял его из виду, уносимый людским водоворотом, то вновь обретал: пылкий, полный любви и такой преданности, что я просто млел от счастья.
Когда мы перешли в соседний бар, где нас ждал праздничный коктейль, публики заметно поубавилось, остались лишь сливки кино да журналисты, которые стали расспрашивать нас с Люсией более въедливо. Актриса сообщила о том, что счастлива была встретить в моем лице истинное актерское чудо.
В какой-то момент радостное возбуждение улеглось, и наступило временное затишье. Репортер из "Синемонда" задал мне вопрос о ближайших планах. Я собирался было ответить, что ничего не знаю, что все зависит от Люсии, но внезапно мне в голову пришла дьявольская идея.
– Я собираюсь жениться, – объявил я.
Мои слова произвели эффект бомбы. Все присутствующие знали или догадывались о моей связи с Люсией. Учитывая разницу в возрасте, никто не решился прямо задать вопрос о моей избраннице. Тем более что после фильма общественное сознание воспринимало нас как мать и сына.
– Я женюсь на Мов Меррер, – четко выговаривая каждое слово, произнес я и, подойдя к Мов, обнял ее за плечи. Тотчас же защелкали фотоаппараты, освещая ослепительными вспышками бар. Я поискал глазами Люсию, чтобы увидеть ее реакцию на мой вызов, но она исчезла.
По пути домой в машине, мчащейся на огромной скорости, Мов поделилась со мной своей тревогой:
– Мне страшно, Морис...
– Чего ты боишься?
– Я боюсь, что она выкинет какую-нибудь глупость.
Я тотчас же подумал о миниатюрном револьвере, лежащем в ящике туалетного столика. Я тоже испытывал страх, вспоминая Люсию, которая, поигрывая оружием, говорила: "Я способна на отчаянный шаг, не знаю только какой". Она могла бы вместо столь желанной для нее роли жертвы с не меньшим успехом исполнить роль убийцы в порыве уязвленной гордости.
– Тебе не следовало бы делать это заявление.
– Но я хотел поставить твою мать перед свершившимся фактом!
– Я не уверена, что с ней можно обращаться подобным образом.
– Посмотрим.
Мов остановила машину около ограды. Прежде чем выйти, я взял девушку за руку.
– Ты уверена, что любишь меня, Мов?
– Я уверена, Морис, только...
– Что "только"?
– Только я не слишком уверена, что ты отвечаешь мне взаимностью. Знаешь, что мне иногда приходит в голову?
Да, я знал, но захотел, чтобы она сама об этом сказала.
– Я спрашиваю себя, не возникла ли твоя любовь ко мне в противовес любви к ней?
– Не говори глупостей.
– Это не ответ, Морис!
– Боже мой, неужели я стал бы публично объявлять в нашей помолвке, если бы не был уверен в своем чувстве?
Мов поцеловала меня, и мы направились к дому.
Люсия поджидала нас на лестнице. Она оставалась в вечернем платье, глубокое декольте которого обнажало великолепные плечи, не тронутые годами.
– Следуйте за мной, – сухо произнесла Люсия и, резко повернувшись, направилась в свой кабинет. Когда мы вошли, она сидела за столом из красного дерева и, нацепив очки, перебирала бумаги. Стоя бок о бок, мы с Мов напоминали провинившихся детей, которым грозит наказание. Моя уверенность в себе улетучилась без следа.
Люсия медленно сняла очки и положила их на разбросанные бумаги. Ее красивое лицо выглядело трагично. Невозможно было смотреть на него равнодушно, даже зная актерские способности этой женщины так, как знал их я. Мов первая нашла в себе силы прервать затянувшееся молчание.
– Послушай, мама...
– Не говори ничего, – хрипло прошептала Люсия. – Дитя мое, не надо ничего говорить. – И почти с нежностью улыбнулась.
– Полагаю, вы вместе подготовили этот маленький бунт?
– Нет, Люсия, – пробормотал я. – Мов ничего подобного не ожидала, как, впрочем, до последней секунды не ожидал и я. Просто я поддался порыву, вот и все.
– Ну что же, я, в отличие от вас, не собираюсь поддаваться порывам, а предлагаю вашему вниманию хорошо обдуманное решение, – сказала она с вялой улыбкой и вновь надела очки. – Раз вы любите друг друга, дети мои, то убирайтесь отсюда!
Мы с Мов переглянулись.
– Собирайте чемоданы и проваливайте. Мов! Поскольку ты несовершеннолетняя, тебе придется потерпеть меня в качестве опекуна. Поэтому жить вы будете в моем доме в Моншове, я уступаю его вам.
Мы не могли сдвинуться с места от изумления. Я пытался в горящих гневом глазах Люсии прочесть, серьезно ли все это говорилось или было очередной игрой.
– Мов, вот чек на три тысячи франков, на первое время вам хватит. Ну а теперь чтоб духу вашего здесь не было, вы меня слышите?!
Мы по-прежнему не шевелились, с трудом веря собственным ушам.
– Спешите предаться любви, дети мои, но помните: для того чтобы пожениться, вам необходимо дождаться совершеннолетия Мов, потому что я никогда не дам своего согласия. Никогда!
Мов покачала головой.
– Я бы никому не пожелала иметь такую мать, – вздохнула она. – Несчастная!
Люсия, не обращая внимания на слова дочери, подошла к ней и протянула чек. Мов взяла его и тотчас же разорвала на мелкие кусочки.
– Мы будем жить в твоем доме. Ведь в противном случае ты можешь упечь нас в тюрьму. Но оставь себе свои деньги. Обойдемся без твоих подачек!
И, хлопнув дверью, Мов выбежала из комнаты. Я было последовал за ней, но в это время Люсия схватила бронзовый бюст, изображавший ее собственную персону, и изо всех сил метнула его мне в голову.
– Убирайся, подонок!
Удар пришелся прямо в висок. В глазах потемнело, и я рухнул на ковер, непроизвольно пытаясь смягчить свое падение, прежде чем сознание покинуло меня.
Когда вскоре я открыл глаза, то сквозь розовый туман увидел стоявшую передо мной на коленях Люсию. Из ее глаз мне на щеки капали слезы.
– Мальчик мой, – рыдала актриса. – Почему ты это сделал? Ведь я так тебя люблю, так люблю!
У меня от боли раскалывалась голова, но я нашел в себе силы подняться. Комната завертелась перед глазами. Но внезапно окружающие меня предметы, включая Люсию, замерли, как на фотографии, утратив объем и признаки жизни.
– Мы уезжаем, Люсия!
Она осталась стоять на коленях, не сводя с меня наполненных слезами глаз. Все ее существо выражало отчаянный призыв, на который я не мог ответить.
– Прощайте, Люсия, да поможет вам Бог стать добрее!
Когда я подходил к своей комнате, Мов уже направлялась с чемоданом к выходу.
– Поторопись! – умоляющим голосом попросила она.
Часть III
1
В Моншове мы приехали посреди ночи. Одноэтажный домик оказался прелестно перестроенной бывшей фермой. В нем имелись гостиная и две спальни. Все комнаты были меблированы в английском стиле.
Дом встретил нас холодом. Мов поспешила зажечь газовый обогреватель, а затем отправилась стелить постели, в то время как я пытался растопить огромный камин, расположенный в гостиной. Нам не удалось своим присутствием оживить это помещение. Поэтому вся надежда была на каминный огонь. Два наших чемодана, одиноко стоявших посреди гостиной, придавали ей драматичный и безнадежный вид.