Глаза, чтобы плакать, стр. 19
– Как вы можете так отзываться о собственной дочери?!
– То, что она моя дочь, не мешает мне давать ей трезвую оценку. Я умею смотреть на людей со стороны.
– Я женюсь на Мов, хотите вы этого или нет.
– Не женишься, Морис.
– Если вы не дадите нам своего согласия, я повсюду расскажу, что Мов ваша дочь.
Люсия, усмехнувшись, направилась к телефону и набрала номер, не выпуская револьвера. Когда сняли трубку, она сказала:
– Алло, Роберт? – Так звали ее пресс-секретаря. – Говорит Люсия. Я хочу, чтобы вы подготовили большое интервью в серьезной газете. В этом интервью я сообщу о том, что девочка, живущая со мной, которую все принимают за мою племянницу, на самом деле – моя дочь. Подумайте, как лучше преподнести эту новость. Теперь, когда я стала играть роли матерей, подобное сообщение будет уместным. Может быть, следует сказать, что я держала дочь вдали от моей профессиональной жизни, чтобы оградить ее мечтательную натуру от тлетворного влияния нашей среды... естественно, заботясь о ее благе... Словом, вам понятна интонация? Материнская душа, раздираемая тревогами и волнениями за судьбу дочери, и так далее. Я могу на вас рассчитывать? Завтра утром пришлите фотографа, чтобы он снял нашу семейную идиллию. О'кей? Спокойной ночи, Роберт.
Люсия повесила трубку.
– Вот и все, а теперь беги в постель, проказник, и будь умником, от этого ты только выиграешь!
Я был уже у двери, когда она меня окликнула.
– Посмотри!
Люсия показала мне револьвер, ствол которого блестел в розовом свете опаловой лампы.
– Посмотри, куда я его кладу. Он заряжен и снят с предохранителя. Когда ты решишь меня убить, нужно будет лишь достать его из этого ящичка...
6
На следующее утро лицо мое все еще горело от пощечин Люсии. Умываясь, я с ужасом смотрел в зеркало на свою физиономию, разукрашенную разноцветными, от розового до фиолетового, синяками. Мне было бы лучше не показываться на люди. Я ополоснул лицо под струей холодной воды, однако это мало что изменило. Люсия вдобавок ко всему расцарапала мне нос, который теперь казался облезлым, как от солнечного ожога.
С наступлением нового дня ненависть к ней проснулась во мне с новой яростной силой. Теперь я понимал, что эта женщина, как паук, заманила меня в свою паутину. Я мог надеяться лишь на то, что ее интерес ко мне ослабнет или исчезнет вовсе. Бросают только те игрушки, которые больше не забавляют.
Я попытался замаскировать свои "боевые раны" с помощью пудры, но добился результата прямо противоположного. Махнув рукой на свой внешний вид, я направился в столовую.
В столовой я застал Мов и Люсию, которые заканчивали завтракать под фотовспышками. В соответствии со вчерашней договоренностью с ними работал фотограф, запечатлевая для истории картины частной жизни великой актрисы. Люсия сидела в пеньюаре, надев который любая другая женщина была бы привлечена к суду за оскорбление общественной нравственности. Мов же, наоборот, путем некоторых ухищрений придали вид маленькой девочки. Люсия наверняка жалела, что ей не удалось заплести дочери косички.
Мое появление прервало процесс увековечения этой семейной идиллии.
– Морис! – вскричала великая актриса. Насколько она была великой, у меня было достаточно времени и возможностей убедиться. – Ты не очень огорчишься, если мы попросим тебя выпить твой кофе за журнальным столиком?
Расстроенная Мов помахала мне рукой.
– Это скоро закончится, – сказала она. – Неожиданная идея мамы. Меня вытащили прямо из постели ради этих съемок с утра пораньше.
Тем не менее Мов не могла скрыть своего явного удовлетворения, разумеется, не от щелканья фотоаппарата, а от официального признания Люсией своего материнства.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, я ведь знаю, в чем дело, – заявил я, выходя из столовой.
В этот момент Мов увидела мое изуродованное лицо.
– Морис, что с тобой случилось? Кто тебя так обработал?
Люсия посматривала на меня улыбаясь. Фотограф, молодой, но уже плешивый парень в велюровом пиджаке, терпеливо ожидал завершения переговоров.
– Кто тебя избил? – настаивала девушка.
– Одна старая больная шлюха, – выпалил я на ходу. Закрывая за собой дверь, я успел-таки со злорадством заметить, как с лица Люсии медленно сползла насмешливая улыбка.
Некоторое время спустя они обе явились за мной на кухню. Я заканчивал завтракать, беседуя о погоде с Арманом, шофером Люсии. Он был мужем консьержки из соседнего дома и не входил в число постоянных слуг. К его услугам прибегали в том случае, когда у актрисы пропадало желание управлять своей огромной хромированной машиной.
– Ступайте готовить машину, – бросила женщина шоферу.
– Она готова, мадам.
– В таком случае спускайтесь и ждите меня внизу.
Шофер ушел, слегка раздосадованный, так как не привык, чтобы им командовали, сам он не считал себя слугой.
Пока я допивал свой кофе, Люсия пустилась в объяснения.
– Извини за то, что тебе пришлось завтракать в одиночестве. Но ты сам понимаешь, что тебе ни к чему фигурировать на наших семейных фотографиях, которые к тому же предназначены для газет.
– Я вас понимаю, – оборвал я ее излияния. – Состоялось великое откровение. Теперь все узнают, что у Люсии Меррер есть дочь. Запоздалое пробуждение материнских чувств.
– Морис, не стоит, – взмолилась Мов.
Чтобы не расстраивать ее, я замолчал. Люсия же лишь пробормотала:
– Молодой человек сегодня встал не с той ноги.
Бросив на нас нерешительный взгляд, актриса собралась уходить, напомнив на прощание о большой международной премьере, которая состоится сегодня вечером.
Кинематограф – это искусство иллюзий и превосходных степеней. Все премьеры обязательно "большие", даже если это фильмы третьего сорта. Ну а премьеры действительно премьерных фильмов непременно должны иметь вселенские масштабы...
Вечер обещал быть "веселеньким", то есть тем, что я называю "вечер рукопожатий", где соберется "весь Париж" в соответствующих туалетах, с журналистами, дежурными улыбками, лицемерными поцелуями, которые будут специально затягивать или повторять для фотографов.
– Послушайте, неужели вы считаете, что с такой рожей я могу заявиться на подобный вечер?
Люсия подошла ко мне и, приподняв указательным пальцем подбородок, принялась внимательно изучать мою побитую физиономию.
– Но это же очень здорово, – в конце концов заявила она. – Ты сведешь с ума фоторепортеров. Надо будет им сказать, что ты явился прямо с репетиции драки из следующего фильма. Я тебе подыграю.
Похоже, она не отдавала себе отчета в том, что говорит, или просто сошла с ума. Уходя, Люсия продолжала радостно бормотать:
– Это просто замечательно! Это так эпатирует!
Наконец мы остались с Мов наедине. С того момента, как мы расстались накануне, произошло немало событий. Мов принялась покрывать мое лицо нежными легкими поцелуями.
– Это она тебя так разукрасила?
– Да.
– За что?
– Я наговорил ей много неприятный вещей, это ее взбесило.
– Из-за чего это произошло? Из-за... из-за нас?
– Да.
– Она не хочет, чтобы мы поженились?
– Не хочет.
– Странно. Сегодня утром она мне сказала: "Коль скоро ты собираешься замуж, необходимо вернуть тебе твой статус... У меня нет желания сопровождать в мэрию фальшивую племянницу, я отправлюсь туда с моей настоящей дочерью".
Я пожал плечами.
– Все это вранье, Мов. А ты, разумеется, приняла ее слова за чистую монету, бросилась в ее объятия, стала осыпать поцелуями, благодарить, не так ли? Ну что за чудовищная женщина! Она согласилась на это признание, чтобы опередить меня, поскольку я пригрозил ей, что расскажу всем правду, если она попытается помешать нашим планам.
Мов побледнела. Я прижал ее к своей груди.
– Прости меня за прямолинейность, но я больше не могу все это выносить. Чтобы жить с Люсией, надо быть таким же сумасшедшим, как и она.