Игра шутов, стр. 37

— Любую. Какую-нибудь новую.

Дженни Флеминг подошла к ним и положила руку на плечо Марии. Лицо ее так и светилось озорной насмешкой.

— Не приставай к людям, детка. Ты и так знаешь все загадки на свете.

— Правда ваша, леди, — отвечал Тади Бой-Баллах, — загадки-то она знает, но нет ни одной женщины на свете, будь она хоть трижды королева, чтобы она знала все отгадки. Вот вам загадка про монахов и груши: послушайте-ка и отгадайте. Я подсказывать не буду.

Стюарт такой загадки не слышал тоже.

Три монаха по тропке шли,

Три груши на ветке росли,

Всяк грушу сорвал -

И еще две осталось.

Позже он пытался вытянуть из оллава разгадку, но безуспешно. Стюарта приводило в ярость то, что его опять оставили в стороне. Он с раздражением осознал, что теперь ему придется добавить детей королевского дома к длинному списку своих соперников. Не будь рядом О'Лайам-Роу, Стюарт опять попытался бы поссориться с Баллахом.

Но Тади Бой проявлял необыкновенное терпение, а О'Лайам-Роу молчал всю дорогу до замка, пораженный впервые в жизни ужасающей невинностью детства.

На следующий день весь двор выступил в путь, и Тади вместе со своими покровителями вновь предался взрослым забавам. Устраивали скачки. Стреляли в цель. В Фонтенбло подожгли березовую рощу и верхом промчались сквозь пламя. В Корбее подкупили лодочников, поменялись с ними платьем и в синих шапках и широких штанах отогнали в протоку деревянную будку, в которой раздевались женщины, и потребовали выкуп.

Играли по-крупному. Где-то между Меленом и Гиенью Тади Бой поставил на Пайдара Доули и проиграл — маленький фирболг, совершенно трезвый и осатанелый, на десять дней попал в заклад и сидел на черном хлебе и бобах. Всем остальным до трезвости было далеко, за исключением одного лишь О'Лайам-Роу. Удивленный и заинтригованный, он понял наконец, что подразумевал необузданный Лаймонд, когда говорил, что устроит себе маленький праздник; сам ирландец, будучи по натуре человеком уравновешенным, не испытывал желания присоединиться к буйному веселью. Когда, незадолго до приезда в Гиень, они всю ночь пили крепкое вино и наконец попадали под стол, О'Лайам-Роу нанял осла, погрузил своего оллава во вьючную корзину и заплатил мальчику две серебряные монетки, чтобы тот отвез его на какую-нибудь лодку. Там Лаймонд, который, к слову сказать, вовсе не был таким уж беспомощным, свернулся калачиком и спокойно заснул.

Глава 2

БЛУА: КРОВАВЫЙ СЛЕД В ЛЕСУ

Собака, что бежит на зов женщины, и собака, на которой крепкий намордник, и собака, бегущая по кровавому следу нагого человека в лесу, и собака, что послушно гонит оленя, и собака, что является вовремя на зов, — все это верные и преданные собаки.

Целая и невредимая, королева Мария прибыла в Блуа со свежим бинтом на пальце и с обезьянками в корзинах. Вся прислуга, О'Лайам-Роу и некоторые из придворных были уже на месте. Вдовствующая королева со своими шотландцами приехала на тех же барках, а герцог Гиз и мадам де Валантинуа явились чуть позже. Только свита короля, включая коннетабля, еще не начала свой путь на юг.

Блуа, где короли жили и появлялись на свет, был богатым городом; ничем столь великолепным Шотландия похвастаться не могла. Пока они плыли из Гиени, Робин Стюарт наблюдал, как из-за каждой излучины Луары скользили им навстречу голубые крыши и белые башни, и каждый камень был отмечен пылающими мечами Карла, или дикобразом Людовика, или горностаями Монморанси, или саламандрой Франциска, или же двойными полумесяцами Генриха. Потом они причалили к берегу, и, поднявшись вместе со всеми к подножию замка, лучник снова увидел знакомые стены, расписанные в красную и белую клетку, мансарды, высокие, как стебли мальв, и за широкой аркой — внутренний двор, по которому все, кроме короля, должны были проходить пешими.

Здесь Карл Орлеанский, Людовик и Франциск пристроили каждый по крылу, использовав всю роскошь и все искусства своего времени. Всюду глаз пленяли грифоны и крестоцветы, путти и ниши со статуями, вздымалась вверх знаменитая лестница, и камень казался кружевом.

Большинству шотландцев все это уже было знакомо. Они вошли и после короткой неразберихи, какая всегда следует по приезде, заняли свои квартиры. Вдовствующая королева Шотландии расположилась в комнатах, предназначенных для Гизов, в крыле Людовика XII, выходящем в нижний двор. Ее братья, которые находились в замке большую часть дня, ночевали на улице Шемонтон, а лорды ее свиты, хотели они того или нет, распределились по всему городу, вместе с прочими гостями. В противоположном крыле, выстроенном старым Карлом Орлеанским, помещались ирландцы.

Найти их не составляло труда. Дженни Флеминг, которая обосновалась в замке уже несколько дней назад, просто пересекла внутренний двор, следуя за отдаленными звуками музыки. Ее предательские волосы были надежно упрятаны под капюшоном, пока она брела по брусчатке, а затем поднималась по лестнице в юго-западное крыло. Отличный слух не подвел ее.

Тяжелая дверь, резная и раскрашенная, открылась, и Дженни оказалась в уютной комнате. Без сомнения, дворецкий проявил великодушие по отношению к О'Лайам-Роу и его свите. Пол был кафельный, беленые стены увешаны гобеленами, а кровать с балдахином на высоких столбах, которая особенно очаровала леди Флеминг, тут же представившую себе, как Тади Бой и О'Лайам-Роу рядышком лежат на широком пуховике, инкрустирована черепахой и слоновой костью. В комнате стояло несколько сундуков и бюро, две скамьи и тяжелое кресло, табуреты и аналой; во внутренний двор выходил балкон, а рядом находился чулан, где спал Пайдар Доули.

Стоял в комнате и спинет с монограммой Дианы де Пуатье, а над ним склонился Тали-Бой. С порога Дженни могла видеть его спину в камзоле, лопнувшем по шву. Он играл ровно, не сбиваясь, но мысли его явно витали далеко. Когда лязгнула щеколда, он сказал, не поворачиваясь:

— Уходите.

Дженни, леди Флеминг, закрыла дверь, явно смакуя двусмысленную ситуацию.

— Вы же не знаете, кто я.

Он так и не дал себе труд обернуться.

— Знаю. Уходите, леди Флеминг.

Она улыбнулась, раскрутила на пальце мешочек с косметикой, подошла ближе и легонько ударила Тади Боя по плечу.

— А знаете ли вы, что вас оставили в одиночестве? И ваша душа призвана томиться, как горлица, потерявшая друга. — Все еще улыбаясь, Дженни Флеминг встала к нему лицом, облокотилась о спинет, раскрыла мешочек, вынула оттуда зеркальце и продолжала, обращаясь к своему отражению: — Милый мой оллав, О'Лайам-Роу опять от вас улизнул.

— Пам, пам, та-ти та-та ти-та, ту-ту-ту, там… Он может отправляться к черту. — Одним пальцем Тади Бой изобразил барабанный сигнал тревоги. — Я устал, — добавил Лаймонд, — играть в прятки с О'Лайам-Роу.

Дженни склонилась к нему, пристально вглядываясь в его лицо. Подбородок зарос щетиной, и во всем облике — легкая томность, следствие сладкой жизни. Нечесаные, крашеные волосы, свалявшиеся на лбу, делали это лицо совершенно неузнаваемым.

— Вы, кажется, не высыпаетесь, — заметила Дженни.

— Мне не нужно много времени для сна.

— Я-то думала, что вы всюду должны ходить за О'Лайам-Роу, как болонка на шлее.

Длинный палец застыл на последней клавише.

— Если б я всюду ходил за ним, то лишил бы вас удовольствия рассказать мне, где он сейчас

— На псарне.

— И, как клепсидра 40), истекает бесполезными знаниями. Власть оллава безбожно ограничена. Я могу прочитать ему аэр перед завтраком, и за обедом он откликнется болгой 41). Но я не могу заставить его сидеть взаперти.

— Он волнуется?

— Насколько мне известно, нет.

— Но он должен бы поволноваться, по крайней мере за вас… Когда я вошла, вы подумали, что это д'Энгиен, не так ли?

— Нет. У него другие духи. Полагаю, вам лучше уйти.

Он всегда сдерживал свой язык, разговаривая с леди Флеминг, да и она была слишком опытна, чтобы нарываться на неприятности. Она молча повернула к Лаймонду зеркальце, чтобы он мог взглянуть на остатки своего былого изящества, а затем спрятала зеркальце и завязала мешочек.