Волшебная сказка Нью-Йорка, стр. 80
Кристиан открывает глаза. И видит спокойно взирающего на него сверху вниз. Кларенса Вайна. Миг и меня проткнут троакаром. Все те же спокойные, бесстрастные щеки. Всегда свежевыбритые. Тугой белый воротничок. Опрятный узел на галстуке Спортивного клуба, надетом им сегодня. По случаю моих похорон. Или он пришел, чтобы выяснить, много ли во мне содержится жидкости. Сведения при бальзамировании необходимые. Надеюсь, он подойдет к моему гробу поближе. Все-таки бывший служащий, можно рассчитывать на особый и чрезвычайный уход. Настало время тихо-мирно проводить меня на покой. Господи, неужели я умер. Или все-таки жив, черт вас всех побери.
— Корнелиус, Корнелиус, вы меня слышите.
— По-моему, да.
— У вас есть друзья, Корнелиус. Почему вы ни разу не зашли повидаться со мной. Мы с доктором Педро хотим вам помочь. Я говорю серьезно, Корнелиус. Это не дело. Так вас просто убьют.
— Я собираюсь вернуться за океан, мистер Вайн.
— Дом человека там, где висит его шляпа. Все, что от вас требуется, повесить ее в моем новом филиале. Чарли, мисс Мускус, все вас просят об этом.
— Я вас под суд подвел.
— В нашем деле это бывает, Корнелиус.
— Выходит, я все же не умираю.
— А признайтесь, вы ведь, увидев мое лицо, решили, что уже умерли. Так.
— На мгновение.
— Знаете, мой мальчик, кое-что из того, что вы тут кричали, в этой больнице до сих пор ни разу не слышали. У них этажом выше умирала знаменитость. Но как мне сказали, главный спектакль разворачивался здесь. Вы, Корнелиус, снова влипли в историю. Вам чертовски повезло, что я знаком еще с одним начальником участка. У двоих сломаны челюсти, еще у двоих носы, одному человеку отдавили яичко. Не понимаю, как он второе ухитрился спасти. Кому-то из посетителей, чтобы остановить побоище, пришлось съездить вас бутылкой шампанского по голове. Обычные бутылки, с виски, на вас впечатления не производили. Патрульные говорят, что бар больше всего походил на бойню. Будьте поосторожней, Корнелиус, в этом городе немало людей, любящих сводить счеты.
Глаза застилает туман. Голос Кларенса гаснет. Засыпаю. Как я устал. Заездила родная земля. Вчера на улице меня остановил человек. Сказал, что страдает от жуткой боли, что-то попало в глаз. Он хотел снять квартиру, пришел посмотреть ее и никак не мог найти привратника, и кто-то сказал, что привратник поднялся наверх, и когда он пошел на поиски, привратник делал минет какому-то моряку и сказал, что он сейчас занят, зайдите минут через десять и какого-нибудь друга приведите с собой, вот я и хочу вас попросить, может быть вы пойдете. А после в подземке. В пустом поезде. Входит какой-то малый. Расстегивает ширинку. Вытаскивает член и ну его тягать, причем поворачивается и вежливо так спрашивает, не хотите отведать. А я был усталый. Аппетита никакого. Нет, говорю, спасибо. Хотя я бы взглянул, нет ли в меню других блюд. На следующей остановке он вышел, так и продолжая дрочить. Люди на платформе вежливо расступались. Когда в этом городе вынимаешь хер из штанов, каждый понимает, что ты человек целеустремленный и отходит в сторонку. И что они орали в том баре. Пока я туда-сюда катался по полу. Отбивался от наседавших на меня в какой-то комнате, забитой упаковочными ящиками. Лупил левой. Провел такой хук правой, что рука на два фута ушла в чье-то пузо, я даже костяшки зашиб, врезавшись ими снутри в позвоночник совершенно неизвестного мне человека. А голоса орали. Ах вот оно как, ты, значит, Америку не уважаешь. Упав в баре на пол, увидел как на меня толпой валят чужие ботинки. И всю потасовку в голове вертелась всего одна мысль, надо бы при первой возможности подпалить Убю подошвы. Потом темнота. Потом сирены. Склады, темные подъезды. Ночной воздух, холодный, колючий, и звезды смотрят мне прямо в лицо. Волосатая лапа и часы на запястье врача. Нащупывает мой пульс, чтобы выяснить, не помер ли я. Проезд по улице под лязг крышек на люках канализации. И барабаны. Дробный стук, летящий от реки до реки. Из коридора в коридор. По которым катают мертвых, обернув в простыни, и натянув их на лица. Плакаты на стенах. Не засовывайте в уши посторонних предметов. Еще был случай на другой пустой станции подземки. Сижу на скамье. Идет какой-то мужчина. Далеко-далеко, на другом конце платформы. Медленно подходит все ближе и ближе. Минуя одну пустую скамью за другой. И усаживается рядом со мной. Иисусом клянусь, я глазам своим не поверил. Мощное раскатистое рычание вырвалось из моего рта, искривившегося так, что слева вылез наружу клык, совершенно как у вампира. Тут этот джентльмен поднимается, отвешивает поклон и приносит мне извинения. Говорит, что он пастор баптистской церкви. И был бы счастлив, если бы я стал его прихожанином. Паства у него вся чернявая, блондин вроде меня пришелся бы очень кстати. Я было хотел встать на колени и просить его о прощении, но подумал, что он решит, будто я собираюсь у него отсосать. И ведь никто тебя знать не желает. Если только ты не придурок, лыбящийся в каком-нибудь наилучшем из наиновейших наимоднейших мест. Столкнувшись с одиночеством и отчаянием, они затыкают уши и отвращают взоры. Им подавай всем довольного, да чтобы новенький был и блестел. Как этим губастым лоханкам в нашей конторе. Чучела дерьмоголовые. А, Кристиан, да, по-моему, он снова пошел у туалет и «Уолл-стрит Джорнал» с собой понес, о, часа примерно два назад. Словно волна, я прокатился по городу. В котором, похоже, никому уже в голову не придет спросить, а где же владелец доллара, лежащего на панели. Здравствуйте. Вы меня слышите. Лица в баре. Какая-то пустельга решила повеселиться, выцарапывая мне глаза. И кулаки у меня запели. И губы ее обратились в прибитые к зубам раздавленные помидоры. Женщин пропускаем вперед. Вот я ей первой и врезал. Пока каждый из посетителей бара из кожи лез, чтобы первым врезать мне. Кто-то сказал про меня, что я с моим языком способен выпутаться из любой ситуации. Мигер говорил, будто я никогда не признаю собственной неправоты. А две приемных матери подряд уверяли, что я прирожденный маленький лжец. Тогда как я был всего лишь дипломатичен. Мигер говорил также, что я допустил ошибку, которой общество не прощает. Выпив свою содовую до того, как обслужили всех остальных. Сказал, этого назад уже не вернешь, ты посягнул на их рудиментарные представления о хороших манерах. Выпил содовую первым. А я просто пригубил ее, чтобы выяснить, ту ли мне принесли, какую я заказал. Понимаешь, ты пытаешься выпутаться из этой ситуации. Но выпутаться из нее невозможно. Даже взобравшись на борт океанского лайнера. В купленном мною билете сказано, восточное направление, палуба Р, каюта 34. Один взрослый, без слуг, общее число пассажиров, один. Пассажир и перевозчик взаимно согласились, что если судно затонет, значит, не повезло. Счет пошел уже на часы да и тех становится все меньше. Выпутаться. Бежать вдоль воды, маша кораблю и крича, подождите меня, подождите. Открываю глаза. Навстречу свету. Чувствую боль в руке. Мне все обещали и обещали. Ты еще где-нибудь найдешь свою маму, сынок. Отец уехал, но после вернется. Лежи теперь здесь. Береги руку. Когда-то давно темнокожий полицейский обнял меня за плечи. Чтобы утешить, ибо я был мал и заброшен. У него было самое грустное и самое доброе в мире лицо. И он сказал мне, ребенку. Не беспокойся, сынок. Но я беспокоился. Исправно слушая все, что мне говорили. Старайся, чтобы твое рукопожатие внушало людям доверие к тебе. Вырасти высоким, сильным и бронзовым, как небоскребы. И сокруши их, пока они не обратились в призраков. Все, какие есть в этом городе.
29
Из больницы домой, в мою вест-сайдскую комнату меня в новеньком синем лимузине отвез Кларенс Вайн. Город просыпался. Меж тем как укладывались не спящие по ночам горожане. Из развозящих газеты грузовиков плюхались на тротуар тяжелые пачки. Люди на остановке автобуса. Светловолосая девушка, несущая пакет с бельем, чтобы по дороге на работу забросить его в стирку. Как-то утром, я, рано проснувшись, вышел купить булочку, и увидел за дверью кондитерской человека, который придерживал ее открытой, а входившие покупатели говорили ему спасибо. И когда все прошли, он сказал, еще бы я ее не держал, они как пойдут ломиться, непременно схлопочешь от кого-нибудь дверью по башке.