Лукоеды, стр. 34

— Подожди, Имельда, подойди сюда. Поласкай его. Погладь его и он начнет выделять белое солоноватое молочко.

— С чего ради мне его ласкать? Сам, что, не можешь заставить его плеваться? Ты же сам говорил, что он будет проделывать фокусы, а я буду смотреть. У него тот же размер, что и в первый раз, когда увидел меня.

— Да разрази меня гром, ты только потяните его немного, как за коровий сосок, и из него пойдет молоко.

— Потом ты начнешь просить меня потянуть за черенок лопаты, чтобы найти золото.

— Ну, подойди же поближе. Еще ближе. Видишь, у него тут небольшая шаль. Натянул на головку, как перчатку. Оттяни шальку назад, так, вот и его маленькая розовенькая головка, гладенькая как глазок. Я могу ее вставить тебе.

— И куда же ты ее мне вставишь? И что это за разговоры? Куда такую штуку мне можно вставить?

— Ах, Имельда, у тебя семь дырок.

— А у тебя восемь, если посчитать и ту, что проделал святой дух в твоей башке, чтобы выпустить тебе мозги.

— Возьми его в руку.

— Чего ради? Это и весь фокус, который ты мне можешь показать?

Персиваль прикладывает пальцы ко рту в знак молчания. Тянет Клементина назад, пытаясь встать. С листьев и веток капает. Падрик, сунув руки под подмышки, идет вперед, покачивая своим членом. Ревет осел. Через болотистые пустоши и ямы полные грязи. Хихикая, Имельда протягивает руку и касается кончика пениса Падрика.

— Ой, как резиновый.

— Природа скрытна, пока не дашь этому магу шанс и не обхватишь черенок своими пальчиками вот здесь.

— А у него вены.

— И волосы у основания. Возьми его покрепче вот здесь.

— Как ты заполучил такое теплое, как живая плоть?

— Ну, что купилась, не так ли?

— Дальше, ты меня попросишь чуть присолить его и скушать на обед?

— Сплошная польза, если его еще уютно разместить между двумя картофелинами. Ты с солью съешь его, Имельда? Ты, как, голодна, может сделаешь это сейчас? До чая еще далеко. Давай, сделай это сейчас. Он твой. Потяни его.

— Он и так уже почти с оглоблю. Ты не шутишь, он плюнет?

— Плюнет, ей-богу, плюнет. И чем быстрее будешь тянуть его, тем быстрее он плюнет.

— А почему ты не тянешь?

— Это не то же самое, вот такой прелестной ручкой, как твоя, да. А я полностью свободен, чтобы наблюдать за фокусом. А, вот. Боже. Давай. Вот. Давай. Сейчас свершится. О, Боже, Имельда, только не отпускай.

— Он плюется. Каким-то мутным белым веществом.

— Не отпускай.

— Не отпускаю. Точно, оно пахнет, как там у моря.

— Ой, бля. Бля.

— Что с тобой, ты как будто в обморок падаешь?

— О, Господи, Имельда, исполнение такого фокуса как этот требует много сил. У меня голова кружится. Как будто тебе сзади по коленкам молотком вдарили и ушли.

— Думаю, у тебя что-то с головой. Смотри, я этим шаль запачкала.

— Имельда, только теперь об этом никому ни слова, ладно?

— Если это что-то особенное, то почему такие бездельники как ты не выступают с этим в цирке за деньги?

— А, теперь слушай, мне этот фокус открыл святой дух, который появился прямо здесь, на холме. Сказал, во имя Господа Бога, Падрик, храни его в тайне. Это был прекрасно сложенный парень. Как видение волнительной красоты.

— Когда я тянула, никакого видения не было, и из него вышла не святая вода.

— О, Боже, ты меня погубишь. Погубишь.

— Перестань пританцовывать, как босой в чистилище. Что с тобой? И твой фокус опал.

— Не смотри на него.

— Минуту назад ты просто умолял меня потянуть за него.

— Что за смех?

— Это не я, уверяю тебя.

— Я что-то слышал. Вон там, в саду.

— Это, наверно, какая-нибудь старая животина подавилась червяками.

— Опять смех. Я же слышу. Сейчас узнаю.

Падрик натягивает и застегивает штаны. Плотно обвязывает веревку вокруг пиджака. И прямо через боярышник подходит к стене и перелазает через нее. За деревьями как кенгуру тенью скачет Кларенс. И быстро исчезает в серой туманной дымке, обволакивающей склон горы. Преследуемый ревом Падрика.

— Я тебе все кости переломаю, сученок.

Две фигуры бросаются прочь, шурша ногами по обгрызенной зайцами траве. Имельда плюет на шаль и трет костяшками пальцев белое пятно. В небо взлетает серо-голубая печальная цапля с огромным клювом. Половить где-нибудь рыбку. Подальше от рева этого младого святого духа.

11

Влажный нежный ветерок с моря и редкие лучи солнца. Пастбища взрываются зеленью, а бурые горы покрываются голубизной. С окон библиотеки убрали паутину. Из письменных ящиков удалили грибы. В старой банке из-под икры свежезаточенные карандаши. А я часто обращаюсь к паре земных и небесных отполированных до блеска глобусов, стоящих между окон. Чтобы определить, где же я, во имя Бога, нахожусь.

Позади этих запертых дверей библиотеки составляются письма, чтобы предотвратить злосчастные просьбы о деньгах. Составлен инвентарный список канделябров, дорогих подушек, статуэток, покрытых эмалью стеклянных баночек для засахаренных фруктов, медной кухонной посуды, хрустальных ваз и серебряных супниц. Приехал какой-то джентльмен. Персиваль проводит его ко мне. Сложив руки на жилетке, он стоит, чуть покачиваясь на пятках.

— Естественно, мы определим их ценность только после того, как их посмотрят эксперты. Но, конечно, если вы пожелаете продать все это сразу, не обременяя себя разными пустяками и предоставив риск нам, то мы назовем вам кругленькую цифру.

Персиваль следует за нами из парадных комнат мимо изъеденной червями мебели в стиле шератон, чиппендейл и выцветших, висящих лохмотьями гобеленов. Под хрустальными канделябрами передних комнат по истертым коврам, мимо шкафчиков, бюро и стульев. Мимо изогнутых колен дымовых труб, панелей и галерей, увешанных картинами. Часы бьют полдень, еще один поздний день.

— Конечно, очень трудно отличить хорошую имитацию от откровенной подделки. Но повторяю, если вы хотите сбыть все разом, одним чохом, так сказать, то мы назовем вам круглую сумму.

С угрюмым высокомерием джентльмен оценивает доспехи, арбалеты, копья и щиты в главном зале и поднимает брови при виде раскопок Франца, из которых тянет запахом серы. Тщательно уложив все записи во внутренний карман и кинув полупрезрительный взгляд на мои теннисные туфли, он, слегка приподняв подбородок, надменно выдавил из себя.

— И еще, было бы очень хорошо, если бы у вас были документы, подтверждающие право собственности.

Эрконвальд, который скармливал лягушек своим змеям, увидел, как мы проходим через комнату для слуг к конюшне и кладовой для упряжи, чтобы осмотреть медную и кожаную сбрую когда-то блиставшую на теперь поломанной парадной карете, лежащей разбитой посреди двора. После того, как джентльмен уехал, он постучал в мою запертую дверь. В его глазах стояли слезы.

— Уважаемый, смиренно прошу вас, выслушайте меня. Краем уха услышал разговор относительно продажи части ценностей, украшающих это древнее историческое здание.

— Я поистратился вчистую, Эрконвальд. И по уши в долгах. Так что я вынужден кое-что продать.

— О, добрый и благородный, долг — это лишь признак заблаговременной оценки, данной на основании обещания последующих богатств, которые, я уверен, вы заслуженно получите. Умоляю вас, ничего не продавайте.

— Эрконвальд. В замок поступает постоянный поток хлеба из цельной муки, булочек, бекона, ветчины, яиц и минеральной воды, который постояльцы расхватывают с такой быстротой, которую можно охарактеризовать лишь как обескураживающую. Персонал теряется в поисках укрытий. На полпути к моей комнате Шарлен оставила поднос с моим завтраком в коридоре, чтобы установить причину подозрительно шума, а минуту спустя, когда она вернулась, он исчез. Эрконвальд медленно опускает голову. Переплетает пальцы перед собой. Глаза опущены на сандалии. Сочетаемые с ярко оранжевыми носками. Которые. Ну, надо же. Мои.