Волчья ягода, стр. 80
Она звала меня с собой. И я открыла дверь. Тут же мне в лицо ударил сноп света, как будто внутри подвала горел прожектор. Он ослепил меня. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела ведущую вниз узкую и длинную каменную лестницу. Привидение исчезло. Но я продолжала спускаться все ниже и ниже… Пока не дошла до тупика. Передо мной была стена, выложенная из красных кирпичей. Спрашивается, зачем же было тогда сотворять эту жуткую лестницу?
Я повернулась, чтобы пойти обратно, но услышала шорох… Откуда-то потянуло сыростью и запахом грибов… Волосы на моей голове зашевелились: справа от меня (а я уже стояла лицом к выходу) обнаружилась дверь. Она находилась в глубине темной ниши, а потому не бросалась в глаза… Это за ней воздух отдавал грибами и сыростью… И я вошла в эту дверь…
Молочный свет заливал длинный коридор, в конце которого находилась еще одна дверь. Я двигалась, – словно по подземелью, вдыхая в себя странные запахи, от которых меня уже начинало подташнивать… Янтарного оттенка световые блики исчертили бетонный пол… Я открыла последнюю дверь, и первое, что я увидела, были стены, оклеенные страницами из журнала “FIBI” с фотоработами Милы. И лестница, всего несколько крутых ступенек, ведущих вниз… Я увидела тускло освещенную комнату, на две трети занятую двумя высокими, в человеческий рост, клетками… Солома едва прикрывала бетонный пол, залитый засохшей кровью… Я очень хорошо знаю этот цвет, этот матовый блеск подсыхающей крови… Это была не краска. Да и пахло в этом бункере – иначе такое помещение и не назовешь! – как в морге (с этим запахом я тоже хорошо знакома).
– Мила! – прошептала я, оглядывая стены и пытаясь на мастерски сделанных моей сестрой снимках увидеть нечто такое, что позволит мне разгадать тайну, ради которой меня изъяли из моей НОРМАЛЬНОЙ жизни…
Но это был просто-напросто вонючий бункер с полуразложившимся трупом в дальней клетке… Я приблизилась к прикрытому рогожей телу, открыла его и увидела знакомую кожаную черную куртку с замшевыми вставками… Эту куртку я бы узнала из тысячи… Это была моя куртка, а потом я подарила ее Миле. Больше на трупе ничего не было. Меня замутило от вида бледных голых бедер в трупных пятнах… Какая-то яркая деталь привлекла мое внимание, но потом мысль-ассоциация ускользнула…
Я смотрела на распластанное у моих ног тело. Женщина лежала вниз лицом, боком…
Свалявшиеся белесые волосы, такие грязные, словно тело тащили по мокрой земле; темная кровяная лужа, источающая зловоние…
– Мила… Как же это?
Я склонилась над трупом, пытаясь разглядеть лицо, но вместо него была маска из запекшейся крови и слизи…
"Меня сейчас нет дома, я уехала на похороны сестры. Возвращусь к Рождеству. Звоните”, – вдруг вспомнилось мне, и тело мое начало судорожно дергаться…
Вы не поверите, но я зарыдала… Я всегда любила Милу…
Значит, меня действительно вызвали в Москву на ее похороны? Но она умерла давно, я хорошо разбираюсь в таких вещах… Я могу определить, когда она погибла, с точностью до месяца… Ха-ха-ха! А может, и до года…
У меня оставалась одна-единственная пуля. И она полностью принадлежала мне…”
Глава 17
Григорий Яковлевич Веллер – скорняк – оказался не носатым и темноглазым евреем, каким представлял его себе Малько, а кряжистым крепким мужиком с бледным простым лицом и прямо-таки огромными желтыми ушами, покрытыми рыжими и черными жесткими на вид волосками. По дому он ходил в серых мягких брюках, вельветовой зеленой рубашке и клетчатой, красно-коричневой жилетке на мелких черных пуговицах. Голый череп его обнимала круглая маленькая войлочная шапочка, которая придавала его облику андерсеновское сказочное обаяние. Глядя на этого домашнего и тихого человека (у него был очень негромкий голос, словно он всю свою жизнь только и делал, что таким образом заставлял людей слушать себя), трудно было предположить, что у него “большие связи с УВД”, как говорила о нем Берта. Хотя скорняк, он, что называется, и в Африке скорняк: возможно, что все увэдэшники носили шапки, сшитые руками этого мастера, а их жены – горжетки или шубки Веллера.
Григорий Яковлевич встретил Надю и незнакомого ему парня, с которым она пришла, улыбкой; помог раздеться и провел в большую комнату, все видимее пространство которой было заполнено деревянными полированными болванками (рассеченными пополам для регулирования размера), с нахлобученными на некоторые из них шапками из рыжей лисицы, нутрии, норки…
– Григорий Яковлевич, познакомьтесь, это Сергей Малько, друг моего Влада… Вы не могли бы ему подобрать хорошую норковую шапку, но только не очень дорогую…
– Какой у вас размер? – Веллер смотрел на Сергея внимательно, словно прикидывая, тот ли это человек, о визите которого предупредила его по телефону Берта.
– Сережа, подождите меня здесь, пожалуйста, я вдруг вспомнила, что обещала Григорию Яковлевичу – зеленого чаю, да забыла… Я сейчас быстренько сбегаю и принесу, хорошо?
Она нарочно оставила их вдвоем, чтобы у Малько была возможность поговорить со скорняком без свидетелей.
Надя ушла, а Веллер, заперев обе двери на великое множество замков, вернулся в комнату и предложил гостю кофе.
– Я люблю только настоящий, в зернах… Я себе и кофеварку купил, удобная вещь…
– У меня к вам письмо от Берты Ромих… – Сергей достал смятый конверт и протянул его Веллеру. – Надя не знает, что я у вас по этому поводу…
– Да я так и понял. Больше того, молодой человек, я ждал этого визита. Ждал целых пять лет. Но для порядка вы уж покажите мне ваш паспорт…
Малько достал и паспорт, и удостоверение личности. Он понимал эту щепетильность и даже зауважал старика за это еще больше: ведь это означало, что он собирался рассказать ему нечто такое, чего не должны слышать чужие уши.
– А почему пять лет?
– Да потому, что они женаты уже пять лет, и я один был категорически против этого брака… Но Петр;, отец Берты, слишком любил ее и не представлял себе, чтобы она, его единственная дочь, оказалась женой НЕ РОМИХА… Да, он так и говорил: вот Ромих – он действительно ее любит и сделает счастливой, он постарше ее, у него есть дело, деньги… Я, конечно, понимал его, потому что видел, какой цветок рос в его саду, редкий цветок… Я имею в виду Берточку. Она же такая нежная, красивая… Но Петр сам виноват в том, что случилось…
– А что случилось? – Малько знал, что Веллер не в курсе трагедии, которая произошла с Бертой.
– Это вы у меня спрашиваете? Да это я у вас должен спросить, что произошло и почему они решили расстаться… Или я ничего не понимаю… – Он занервничал, словно сообразил, что сболтнул лишнее.
– Да нет, все правильно… – Малько понял, что Берта, позвонив Веллеру, сказала что-то насчет развода. Тогда непонятно, почему же она не предупредила об этом его самого, Сергея? – Да вы вскройте письмо и прочитайте…
– Да, действительно…
И Григорий Яковлевич, отойдя к окну, словно Малько мог заглянуть в письмо, вскрыл конверт, достал письмо и начал читать.
– Так я и думал… – сказал он в сердцах и тяжело вздохнул. – Я же говорил, говорил…
– Так ЧТО ЖЕ там, в письме, и зачем Берта попросила меня приехать к вам, неужели она не могла спросить у вас о чем-то, интересующем ее, по телефону?
– Она не предполагает, что мне что-то известно. В этом письме она просит, чтобы я ПОМОГ ВАМ разыскать людей, способных рассказать о прошлом Ильи… Но вам не надо никого искать, потому что эта история произошла на моих глазах и, можно сказать, на МОИХ РУКАХ… Видите ли, молодой человек, сейчас я скажу то, что известно всем, но никто почему-то не придает этому значения… Все тайное рано или поздно становится ЯВНЫМ. Это аксиома, и ничего с этим не поделаешь. Илья рос у тетки, моей давней знакомой, был хорошим мальчиком, у нее с ним не было никаких проблем… Пока не началась пора полового созревания. Илью было не узнать, он превратился в угрюмого и замкнутого мальчика, дерзкого, ленивого, начал прогуливать занятия… Тетка, ее звали Майя, отвезла его на лето в Ленинград, где жил ее брат – ювелир, который и пристрастил Илью к своему делу… Но по возвращении Илья стал еще более невыносимым, он словно назло Майе учился только на “отлично” и делал все, чтобы у нее не было повода для упреков… Но, за что бы он ни брался, чувствовалось, что в нем сидит какой-то бес или червь, который изнутри пожирает его…