Черное платье на десерт, стр. 46

Изольда подошла к зеркалу и взглянула на свое отражение. Безусловно, визит в парикмахерскую не прошел даром: внешне она помолодела… Но как быть с душой?

В который уже раз испытав боль от щемящего чувства вины при мысли о том, что она совершила преступление, отдавшись внезапному чувству к Варнаве и предав таким образом Валентину, Изольда вышла из кабинета, чуть ли не сгорбившись под тяжестью вновь навалившихся на нее комплексов. Именно контраст ее изменившейся внешности, сделавшей ее как бы ближе к Варнаве, к его молодости и необузданности, превратил ее из красивой и уверенной в себе женщины, которую она только что видела в зеркале, в бесполое, да к тому же еще и раненое существо, обреченное на одиночество и страдания.

Ей бы остаться в кабинете, прийти в себя, заняться работой, но связной, позвонивший ей еще утром, больше не позвонит, поэтому встречу с Иваном перенести уже невозможно. Значит, надо идти. Стиснуть зубы и в таком неприглядном виде (ей в тот момент казалось, что душа ее просвечивает сквозь тело и любой, кто сейчас окажется рядом, увидит на ней, на ее постаревшей прозрачной плоти глубокие морщины) появиться перед НИМ.

Иван…

Ее вдруг охватило чувство, что они не виделись тысячу лет.

Глава 9

Едва Екатерина Ивановна ушла, оставив меня наконец-то одну (правда, взяв с меня слово время от времени позванивать ей либо в Туапсе, либо какому-то Рябинину в Сочи), я вдруг вспомнила, что ничего не рассказала ей о визите Юры. Но эта мысль как пришла, так и ушла, а через пару минут я уже звонила в С., Изольде. Просто мне не хотелось улаживать наши семейные и, можно сказать, интимные дела при свидетелях, к тому же известие о том, что мама прислала мне письмо, разволновало меня. То, что мне пришел перевод, меня тоже сначала вдохновило, но потом, вспомнив, что я являюсь обладательницей довольно крупного капитала, хранящегося в сумке на вокзале, я улыбнулась.

Услышав на другом конце провода голос ненавистного мне Варнавы, я очень удивилась. А ведь еще совсем недавно от одного звука этого голоса я бы уплыла, причем очень далеко…

– Валя? Это ты? Где ты, я сейчас же вылетаю к тебе, не молчи ради бога… И еще – прости меня, пожалуйста…

И тут меня захлестнула теплая волна безрассудства – такое со мной стало случаться в последнее время все чаще и чаще. «А почему бы, – подумалось мне, – не провести оставшиеся летние месяцы в этом морском раю, да еще и в объятиях желанного мужчины?» В тот момент, когда мои мозги совершенно затуманились под воздействием этой уже почти реальной мечты, я готова была даже поделиться МОИМИ деньгами с Варнавой…

И я назвала ему адрес, по которому сейчас проживала. Приезд Смоленской сделал свое дело – я почему-то больше не боялась, что со мной что-то сделают те, кого обманула или подставила Пунш… Да и что особенного я совершила? Прихватила из квартиры Варнавы платья его бывшей возлюбленной… Что же касается кейса, набитого деньгами, то никто, ни единая душа, – не видел, как мне его передавали, потому что свидетели, даже если таковые имелись, тут же были расстреляны.

Меня не мучили угрызения совести. Больше того, мне тогда казалось, что наконец-то, обладая таким богатством, наша семья вздохнет свободно. Мама получит возможность спокойно дожить до старости, не думая о той унизительной поре, когда ей придется довольствоваться пенсией и теми небольшими деньгами, которые она выгадывала, сдавая квартиру внаем. Изольда сделает в своей квартире ремонт и поедет наконец отдыхать в какое-нибудь престижное место. А я отправлюсь в Германию или Францию, выучу языки и стану продюсером или режиссером, снимающим фильмы о животных. Я всем близким дам денег на то, чтобы исполнились их скромные мечты, даже Варнаве… Короче, я размечталась, и жизнь представилась мне удивительно приятной, наполненной радужными красками, светом и теплом, как если бы я внезапно оказалась в Африке, рядом с мамой…

Я положила трубку, понимая, что уже не сегодня-завтра Варнава объявится здесь хотя бы по той причине, что ему, должно быть, это поручила Изольда. Я почему-то была уверена в том, что она непременно возьмется за дело Блюмера и все, что с ним связано, лишь бы только помочь своему новому любовнику Варнаве, но взамен потребует, чтобы он вернул меня домой. Во всяком случае, это было вполне логично и, главное, в духе рациональной Изольды. Больше того, я вдруг подумала о том, что Изольда, которая теперь уже точно знает, где я (Екатерина Ивановна в самом конце их разговора продиктовала мой адлерский адрес и телефон), и пальцем не пошевелит, чтобы поставить в известность об этом Варнаву. Из вредности. Исходя из своего жесткого характера, чтобы ее услуга Варнаве не так дешево стоила и чтобы он помучился, выискивая меня на побережье… Вот удивится тетушка, когда узнает, что я сама назвала ему адрес…

Но как раз после того, как трубка уже лежала на месте и где-то в паре тысяч километров от меня Варнава спешно собирался в дорогу, заказывая билеты или такси, чтобы примчаться сюда, меня вдруг прорвало – я давно так не рыдала. Мне стало так жаль себя, так жаль того нежного и чистого чувства, которое я испытывала к человеку недостойному и порочному, способному любить бестию Пунш, а мысль о том, что он, после того, как переспал с моей теткой, так же цинично воспользуется и моим телом, повергла меня в страшное уныние. Самые противоречивые чувства боролись во мне, терзая меня и вызывая все новые и новые потоки слез. Вскоре, совсем измучившись, я забылась тревожным болезненным сном.

А проснулась я от звонка в дверь. Не представляя, кто бы это мог быть, дрожа от слабости, сохранившейся ото сна, и нервного озноба, я на цыпочках приблизилась к двери и заглянула в «глазок». И не поверила своим глазам… Нет, это был не Варнава, и это была даже не Смоленская, которая обещала заехать вечерком – проведать… Я увидела Елену Пунш. НАСТОЯЩУЮ. И тотчас же распахнула дверь.

Поздно вечером в гостиничном номере в Туапсе встретились Екатерина Смоленская и вся ее группа. Приехал даже Скворцов. У всех были невеселые лица, и всем страшно захотелось выпить.

Результаты экспертизы задерживались, и Смоленская несколько раз крепко выругалась, вспоминая своих московских ребят-экспертов, которые могли задолго до официального заключения определить и, главное, сообщить ей итоги вскрытия, что позволяло следствию идти дальше. Ведь от результатов экспертиз зависело многое. Кроме Шахназарова, который был зарезан, все остальные жертвы были удушены. Единственное, что удалось выяснить Мише Левину, который почти обосновался в Сочи и напрямую сотрудничал с местными следователями, это то, что все эти убийства – Мисропяна (он, правда, умер от разрыва сердца, но потом был также удушен), Бокалова, Мухамедьярова, Аскерова и Васильевой – объединяло одно: способ удушения. Тела несчастных были сдавлены таким образом, словно их держали если не под прессом, то в каком-то другом механическом устройстве, сила которого позволяла вызвать даже трещины в ребрах и плечевых суставах. Никаких следов посторонних предметов, волокон, почвы, человеческих выделений, жидкостей, ничего такого не было обнаружено на месте происшествия, как не было и свидетелей убийств. Что касается криков о помощи, рассказал Паша Баженов, то лишь одна женщина, жившая по соседству с Ларисой Васильевой, утверждает, что слышала короткий и страшный вскрик, но приняла его за звук, доносящийся из телевизора, где в последнее время большинство фильмов, да и новостей полнятся убийствами и трагедиями.

Вокруг ювелирного магазина и библиотеки, где были убиты Мисропян с Бокаловым, вообще нет жилых помещений, поэтому, если они и кричали, вряд ли кто мог услышать их. Отсутствовали также следы обуви убийцы – словно он подмел за собой или даже протер полы. Кроме того, по словам Рябинина, экспертная группа, выехавшая из Сочи на место преступления, до Туапсе так и не доехала: по дороге сломалась машина.

Возле чайной плантации в Волконке вообще было шумно и играла музыка, поэтому если там и были крики, они могли быть истолкованы местными жителями совсем иначе.