Статика, стр. 19

Я был полон решимости не допустить, чтобы Статика превратилась в обычную планету.

Которых в нашей Вселенной на самом деле миллиарды.

ЧАСТЬ 2. ОЗЕРА

«Помогая другому, ты убиваешь себя», — гласил заголовок бесплатной утренней газеты, которую выпускала местная община индивидуалистов. Забавная секта, проповедовали эгоизм во всех его формах, но, тем не менее, жили всегда большими семьями человек по сто. Их философия проистекала из учения «мыслителя» конца двадцать первого века, Бриггса. Мне как-то пришлось почитать труды этого парня, и, честно говоря, меня чуть не стошнило. А ведь в то время он оказал большое влияние на молодые умы.

Индивидуалисты…

Я пробежал глазами статью.

«Помогая другому, ты прожигаешь свое время.»

«Не стыдись чувств, но борись с ними».

«Убей в себе ближнего».

Последняя фраза подкупала своей новизной.

В этот момент андроид принес мне кофе и аккуратно поставил чпшку посреди газеты, слегка заляпав статью о вреде любви для здоровья. Я не стал его ругать. На всякий лсучай я вопринял действия неуклюжего официанта как знак свыше.

Горячий кофе обжигал горло, возвращал телу звенящую бодрость. Ранним-ранним утром только чашка свежесваренного кофе может пробудить меня. По натуре я сова.

Было около восьми утра, воскресенье. Я сидел за одним из столиков «У Толика» и смотрел местный канал — Толян подключил стерео к голопроектору посреди зала — там, где обычно танцевала полуобнаженная девица в ярко-красном купальнике.

Показывали новости. Счастливые соотечественники сгрудились у трех грузовых кораблей на космодроме. Солдаты в серой униформе зорко следили за тем, чтобы каждому человеку достался ровно один двухлитровый пакет с соком и пачка витаминизированных коктейлей. Детям, кроме того, вручали леденцы, запечатанные в дешевый целлофан. Камера выхватывала самые возбужденные лица, а Анастасия Сильченко бубнила за кадром:

— Президент Макса-3 лично позаботился о том, чтобы гуманитарной помощи хватило на каждого жителя Статики. Людвиг Рейнхарт пообещал, что грузовики с соком и витаминизированными напитками «Се ля ви» будут прилетать на нашу планету еще в течение двух недель. «А затем, когда начнется совместная добыча урановой руды», — сказал господин президент, — «У каждого жителя Статики будет банка прохладного сока в холодильнике и кусок бифштекса на столе.»

Анастасия старательно улыбалась, камера металась по счастливой толпе, пока не выхватила Кирилла Савина, который остервенело прыгал по своему пайку — брызги сока разлетались во все стороны, а к Савину уже спешили бдительные стражи порядка. За ними бежала запыхавшаяся министр обороны — мать Кирилла.

— А теперь посмотрите еще раз вчерашнее совместное выступление президента Макса-3 Рейнхарта Людвига и мэра Статики Майка О"Донована, — поспешно сказала журналистка и изображение веселящейся толпы сменилось на картинку зала верховного суда.

За двумя трибунами рядом стояли Рейнхарт и О"Донован. Мэр Статики явно нервничал — все время прикладывался к графину с водой, вымученно улыбался, его маленькие, заплывшие жиром глазки суетливо перебегали от грозной фигуры Рейнхарта к наполненному народом залу.

А президент Макса-3 производил впечатление: огромный мужчина в строгом черном костюме, лицо словно высечено из гранита, ладони твердо лежат на трибуне, глаза метают в зал молнии. И говорит, словно гвозди вбивает.

Кулаками.

В бетон.

Нет, в индивидуалистов.

Ведь Рейнхарт говорил о любви и взаимопомощи, о тех чувствах, что снова входили в моду.

Ко мне подсел Толик, задумчиво поглядывая на Рейнхарта. Пустая глазница уставилась на меня. Надо посоветовать Толику одеть черную повязку. А то он так половину посетителей распугивает. Остаются только самые толстокожие.

Я, например.

— Как по писанному говорит немец, — пробурчал бармен.

Я молчал, прихлебывая кофе. В это время зал взорвался аплодисментами — после того, как Рейнхарт заявил, что будет ратовать в сенате Лиги Энергетической Четверки за вступление Статики в ее ряды.

«Четверка станет пятеркой!»— провозгласил Людвиг, стукнув кулаком по трибуне.

— Ты ему веришь? — спросил Толик с подозрением.

— Почему же? — спросил я. — Может, и будет ратовать. Только это ничего не даст. Кто нас примет в Четверку? Кроме этой проклятой жилы у нас ничего нет. И никогда не будет.

Толик угрюмо ворчал что-то себе под нос и вертел в руках пластиковую пивную кружку.

— Что такое Стазис, по-твоему? — спросил я, принимаясь за галеты. Они были твердые как кирпич. Приходилось каждую размачивать в горячем кофе минут пять.

— Никогда не думал об этом, — ответил Толик.

— Да брось ты! У всех есть своя теория. Люди — вообще очень интересные существа, каждый думает, что прав именно он. Вот ты, Толик, расскажи мне свою правду!

— Философ, блин, — проворчал бармен. — После того как Лерку выгнал, у тебя совсем крыша поехала. Девчонка хоть как-то тебя сдерживала.

— А все-таки?

— Когда-то здесь бушевала война, так я думаю, — произнес неохотно Толик, — во время которой погибла вся жизнь на планете. А жители города успели заморозить свой город. Чтобы очнуться… через тысячу лет.

— Прямо как в сказке… на коне прискачет принц, поцелует принцессу в щечку — та и очнется… Сколько же здесь принцев понадобится! — улыбнулся я. — А почему тогда большинство людей Стазиса замерли со счастливыми улыбками на лицах? Непохоже, что у них шла война…

— Ты с чужими мало общался, Гера, — покачал головой бармен. — У них психология настолько от человеческой отличается… Вот помню, во время войны с червями…ближе к концу уже… высадил нас челнок около одного из городов червей на Пси-2. Надо было зачистить его. Полностью. Ну, мы с ребятами, значит, врываемся в город, готовимся к жестокой перестрелке, мясорубке… — Толик замолчал.

— И?

— А они все в центре города на площади собрались, — продолжил бармен тоскливым голосом. — Детеныши, самцы, самки, старики… стоят вокруг какого-то своего памятника и, присосавшись друг к другу щупальцами, песни распевают. Жуткие, блин, песни, чем-то волчий вой мне напомнили. Оружие в стороне валяется никому не нужное. А мы стоим в десяти шагах и не знаем, что делать.

— Что было дальше? — тихо спросил я.

— Приказ-то никто не отменял, — ответил, вздохнув, Толик. — Всех подчистую сожгли… они даже не сопротивлялись — только выли все сильнее и сильнее, пока мы последнего не поджарили…

Мы молчали. Я допивал кофе, Толик уставился в голопроектор — выступление глав планет уже прекратили показывать, яркоглазый андроид Кеша рассказывал спортивные новости: в полуфинал кубка Галактики вышли сборные планет Земля, Офелия, Литц-Ка и Берш-Ак. Земля попала на Литц-Ка. Впрочем, все равно. У наших сборных нет ни единого шанса — Акалоиты не проигрывают в футбол пять лет подряд. Я мысленно проклял седьмую поправку к закону об отношениях с чужими. Именно она открыла дорогу инопланетянам в жизнь людей — у чужих появилось право участвовать в спортивных играх наравне с человеческой расой. Правда, воспользовались этой поправкой лишь акалоиты — и то, только ради футбола. Слава Богу, что эти жуткие рептилоиды обитают всего на двух планетах. Иначе скоро в чемпионате Галактики участвовали бы одни чужие.

— А что у тебя за гипотеза? — спросил Толик.

— Ммм?

— Насчет Стазиса?

Настала моя очередь вертеть в руке чашку.

— Когда я бы молодой… — Я засмеялся: — Мда… Уже к старикам себя причислил… Короче, было мне шестнадцать лет… война только закончилась, по всей Земле гремели фейерверки, праздники, цветы… Мы с Мариной… моей девушкой… сидели на берегу моря. Было красиво — ну, сам знаешь: пылающий закат, бескрайнее синее море, ласковый шум прибоя… Впрочем, я всего этого не видел — я смотрел только на нее. И Марина тогда сказала… сказала, что очень хотела бы жить на Статике. Я спросил, почему? А она ответила, что хотела бы найти здесь свою бабушку, которая умерла давным давно. Я не понял, что она имеет в виду. Тогда Марина рассказала, что верит в переселение душ, в реинкарнацию. Что люди, умирая, возрождаются в новом теле. А когда они устают возвращаться в мир живых — они отправляются на Статику. И замирают без движения на улицах Стазиса — чтобы забыть наконец о мирской суете. Отдохнуть, и лишь через миллион лет возродиться — когда во Вселенной не будет боли и страха.