Тостуемый пьет до дна, стр. 47

Поскольку на Плюке чатлане считались коренными обитателями, пацаки должны были носить в носу колокольчик и перед чатланами шлепать себя по щекам, приседать и говорить «Ку». Социальный статус определялся по цвету штанов. Зеленые штаны — для шушеры, желтые — для значительных, а для избранных — малиновые штаны. У кого были малиновые, перед тем не только пацаки, но даже чатлане должны были делать «Ку»! И его эцилоп не имел права ночью бить! Никогда.

Желтые штаны имел право носить тот, у кого было КЦ, а малиновые — у кого было много КЦ. (Что такое КЦ, мы не знаем.)

Вместо надгробия на Плюке были разноцветные воздушные шары, привязанные к колышкам (того же цвета, какого были штаны у усопшего). Принято было считать, что это последний выдох ушедшего. Правил этой планетой чатланин ПЖ… И над центром, где у него был единственный на всей планете бассейн, парил огромный малиновый километровый шар, этот шар круглосуточно накачивали насосами через бесчисленные шланги десятки тысяч пацаков.

Не исключено, что этот гигантский шар (последний выдох ПЖ) появился у нас по ассоциации с огромными портретами нашего ПЖ — Брежнева, которые в то время украшали державу от киля до клотика в бесчисленном множестве. Но пока мы писали сценарий и готовились (а это было очень долго), Брежнева не стало. А дня через три после похорон в группу пришел Леван Шенгелия и сказал, что главное слово сценария — «Ку» надо срочно заменить на какое-нибудь другое! И показал газету «Правда», где на первой странице жирным шрифтом было много раз напечатано: «К.У.Черненко». (Это сообщали, что на место Брежнева назначили Константина Устиновича Черненко.) «Ку» на планете Плюк обозначало все слова и поэтому часто повторялось. Стали думать. Может быть, «Ка»? — не то! «Ко»? — не то! «Кы»? — может быть… Но все равно хуже, чем привычное «Ку». Пока думали, и Черненко не стало. Правление Андропова никак не сказалось на нашей работе. А вот приход к власти Горбачева с его антиалкогольной программой немало нам доставил хлопот. Дело в том, что Гедеван привез из Грузии бутылку чачи (виноградный самогон), она была у него в портфеле. А тогда вышел указ, что за изготовление и распространение самогона — восемь лет лишения свободы. Но бутылку мы все же сняли во многих эпизодах, и переснять их было невозможно.

— И что нам делать? — с тоской спросил я Резо.

— «Ку» делать, — сказал Резо.

И мы решили, пусть Гедеван скажет, что у него в этой бутылке уксус. (Хотя какой дурак повезет из Батуми в Москву уксус?) И вынуждены были вычеркнуть из сценария хорошую сцену застолья.

Перед тем как расстаться с инопланетянами, Гедеван угощал их на прощание чачей. Тем понравилось, они не смогли остановиться и выпили всю тормозную жидкость из Пепелаца. И поэтому у Земли Пепелац затормозить не смог, и наши герои оказались где-то у черта на куличках в далекой галактике Альфа.

Инопланетян играли Евгений Леонов и Юрий Яковлев. Землян — Станислав Любшин и Леван Габриадзе (сын Резо). Художниками были Шенгелия, Самулейкин и Тэжик. Вторым режиссером на «Кин-дза-дзе» был Леня Биц — сын Изи Бица, старого мосфильмовца, товарища моей мамы. Директором картины был Коля Гаро. Снимал фильм Павел Лебешев.

ПАША ЛЕБЕШЕВ

Паша Лебешев не знал слов — «нельзя снимать». Он снимал при любом освещении. Даже при свете свечи. Натуру «Кин-дза-дзы» он снимал вообще без света.

Паша для меня — оператор-загадка.

Снимаем в пустыне. Паша сидит в автобусе, играет в шахматы. Перерыв кончился — он играет.

— Паша!

— Иду! — продолжает играть.

Развел мизансцену, зову:

— Паша!!

— Ну иду, иду.

Вылезает. Большой, толстый. Смотрит в объектив.

— Можно снимать. Только скажи, пусть на полметра левее станет, вышка лезет.

— Паша, это ассистент.

— А где актеры?

— Актеры — вот!

Поворачивает камеру.

— Я готов. Кого ждем?

— Камера!

Снимает.

Приходит материал, смотрим на экране — снято великолепно!

Не знаю, какие у Паши были диоптрии, но стекла в его очках были ну очень толстые.

Паша снял почти все фильмы Никиты Михалкова. В фильме «Родня» он играет шеф-повара. И в жизни Паша был шеф-поваром! Он обожал устраивать застолье. Сам покупал продукты, сам готовил, сам угощал. Всех! И был веселым, остроумным и обаятельным.

АБРАДОКС ПОНЕВОЛЕ

Правителя планеты Альфа Абрадокса должен был играть Норберт Кухинке. Я позвонил ему в Мюнхен, и он сразу согласился. (Тогда Норберт жил уже в ФРГ.) Валюты, чтобы купить ему билет на самолет из Мюнхена в Москву, у нас не было, и он купил этот билет сам, на свои деньги.

Накануне съемки меня вызвал Сизов и сказал, что пришел сигнал, что Кухинке снимать не стоит.

— Что значит — «не стоит»? Нельзя?

— Это значит, что на территорию киностудии его не пропустят.

— И что? Я его на улице буду гримировать?

— Как хочешь.

Что делать? Загримировать Норберта можно и на съемочной площадке. Но когда фильм будет готов, мне его обязательно вырежут! Как вырезали из фильмов Крамарова, Шария и многих других. Предупредить Норберта, что он не снимается, мы не могли: он уже в воздухе! И Леня Биц с Колей Гаро поехали в аэропорт — встречать его и врать, что эпизод, в котором он должен был сниматься, вылетел из картины.

Завтра съемка, через день мы улетаем в Туркмению, в Небит-Даг. Кого снимать? Звоню Бондарчуку. Его нет. Звоню Смоктуновскому. Его тоже нет. Нацепили на меня парик, и я снялся в этой сцене сам. Говорил текст, а в перерывах между кадрами ложился на скамейку и глотал лекарства. Болело сердце: было очень стыдно.

Норберту, конечно, донесли, что мне его запретили снимать. А поскольку он считался у нас прогрессивным журналистом, ему удалось прорваться к большому начальству в ЦК. Оттуда позвонили Сизову и спросили: в чем дело, почему запретили снимать уважаемого господина? Сизов сослался на ведомство, из которого ему поступил сигнал. Начальство позвонило в ведомство. В ведомстве сказали, что товарищ Сизов что-то напутал. Они просто интересовались, как дела на «Мосфильме». А к господину Кухинке у них никаких вопросов нет. Пусть снимается где хочет и сколько хочет. Они будут только рады. Но к тому времени мы уже были в Небит-Даге.

НЕДОСТАТКИ — В ДОСТОИНСТВА!

Дорогой читатель, я не утомлял тебя производственными подробностями, но на этом фильме было столько препятствий, неурядиц, недоразумений и катастроф, что не могу не поплакаться.

Главная декорация «Ракета Пепелац» оказалась не в Небит-Даге, куда мы ее отправили, а во Владивостоке. Декорацию «Корабль в песках» разнесло ураганом. Подземный Пепелац кто-то сжег. В декорацию эциха (тюрьмы) в день съемки въехал «лихтваген» (водитель был в стельку пьян). Ракета, которую нам сделало КБ авиационного завода, при запуске взорвалась. И еще! И еще!

Между прочим. Паша Лебешев был уверен, что нам пакостят инопланетяне, о которых мы снимали фильм. Они не хотят, чтобы на Земле о них знали правду.

Иногда и я так думаю.

Эскизов костюмов у нас было предостаточно. Их начинала делать Алина Спешнева, продолжил ее муж Николай Серебряников, а закончила Света Кахишвили. Но когда мы сдавали постановочный проект, в производственном отделе «Мосфильма» сказали, что пошивочный цех перегружен и поэтому он ничего для нас сшить не сможет. (В то время на «Мосфильме» снимался «Борис Годунов» и еще какие-то сложнопостановочные, важные картины.)

Нас отправили в мастерскую художественного пошива при Большом театре. Там было очень дорого, и мы смогли сшить всего несколько костюмов. Больше смета не позволяла. А костюмов надо было много: в фильме есть кадры с тысячной массовкой. И мы написали плакат и повесили его у меня в кабинете: «Превратим недостатки в достоинства!» А Света Кахишвили решила, что главным костюмом на планете Плюк будет теплое нижнее белье фирмы «Заря». Майки и кальсоны. Их обесцвечивали в хлорке, а ворс местами выжигали. Неоценимым вкладом оказались добытые Бицем летные костюмы. Один я притащил домой и, когда разобрал, понял — это сокровище! Там оказалась масса изумительных деталей. Пружинки, подушечки, тесемочки, сеточки, металлические колечки, нейлоновые мешочки, молнии…