Безбилетный пассажир, стр. 52

Открыла мама Нани в ночной рубашке. Мы поняли, что никто нас не ждет, извинились и хотели уйти, но мама закричала:

— Нани! К нам Резо и Гия Данелия пришли!

Нас усадили за стол, мама принялась что-то готовить, а Нани быстренько оделась, привела себя в порядок, села к роялю и начала петь. А мы говорили тосты и пили шампанское.

Когда вышли от Нани, я вспомнил, что у Рамина Рамишвили, мужа моей сестры Марины, есть бочонок хорошего имеретинского вина. И он обидится, если узнает, что мы были рядом и не зашли. И мы пошли к Рамину. И там тоже все проснулись, оделись и тут же накрыли стол. Когда уходили, Рамин пригласил всех сегодня же на обед.

А на следующее утро мы с Резо решили — хватит! Пора взяться за ум и начать работать. Для начала стали наводить порядок в хозяйстве. Разложили на подоконнике эпизоды на три стопки. Первая — самая тоненькая — эпизоды, которые пока вошли в фильм. Вторая — побольше — варианты этих эпизодов. Третья — очень толстая, сантиметров восемь — эпизоды, которые пока не вошли в фильм.

— Надо посчитать, где сколько страниц, — сказал я. — Чтобы знать коэффициент полезного действия.

— Это долго, — сказал Резо. — Пошли лучше в буфет и взвесим.

Мы пошли в буфет и там на весах, что стояли на стойке, взвесили. Первая стопка весила (у меня записано) 320 граммов. А вторая и третья вместе — 4 кг 200 г. (На «Кин-дза-дзе» запас был намного больше, что-то около пяти кило.)

Вернулись в номер. Подумали и решили, что кое-что из запасов можно вернуть в основной вариант (грамм сто пятьдесят, не больше). Стали отбирать. Стук в дверь, пришел Рене. Рене извинился, что опоздал:

— У доктора был.

И Рене вручил нам справку от врача: «Рене Хобуа строго запрещается употреблять любые алкогольные напитки».

И Рене опять извинился и сказал, что пойти с нами на обед к Рамину не сможет.

Мы сказали, что, во-первых, Рамину мы уже позвонили и попросили отменить обед. А во-вторых, мы сами тоже с сегодняшнего дня не пьем.

— Садись, послушай сцены, которые в сценарий пока не вошли.

— Извините, а можно я не буду слушать? — робко спросил Рене.

— Почему? Нам важно знать мнение простого зрителя, — сказал я. — Мы что-то выкинули. А может, именно это для зрителя самое интересное. Садись и говори, что нравится, а что нет.

— Извините, — сказал Рене. — я не смогу вам помочь. Я по-русски плохо понимаю. Особенно когда читают написанное.

— Если не понимал, зачем хвалил? Зачем говорил «гадасаревиа»? — спросил я.

— Такие люди написали. Конечно, гадасаревиа! Сейчас извините, что не могу слушать, — выхода нет!

Рене приехал из Зугдиди выбить в тресте какие-то стройматериалы — в благодарность какому-то чмуру. И из-за нас все никак не мог туда попасть. А сегодня последний день — чмур завтра уходит в отпуск, и надо будет искать другого чмура. И еще неизвестно, сколько этот другой запросит. А на стройке в Зугдиди Рене со стройматериалами ждут сто человек.

Рене ушел. А Резо сказал:

— Слушай, он столько с нами мучился и терпел. А мы ему даже спасибо не сказали. Давай напишем Рене в титрах, в эпизодах. Он посмотрит у себя в Зугдиди картину, и ему будет приятно.

И с тех пор я все время пишу в титрах Р. Хобуа.

Клод Тилье — наш человек

Когда сценарий «Не горюй!» был написан, я отнес его в Экспериментальное объединение, где худруком был Григорий Чухрай, а директором — Владимир Александрович Познер (отец телеведущего Владимира Познера). Чухрай в это время запустился со своим фильмом, ему надо было надолго уехать, и он попросил меня на время своего отсутствия быть худруком вместо него. Я согласился. И сам принимал свой сценарий, сам себе делал замечания, и сам их исправлял. (Познер и главный редактор студии Владимир Огнев мне доверяли и во всем поддерживали.)

Познер до этого работал в Америке и во Франции представителем «Экспортфильма», и у него появилась идея снять этот фильм совместно с французами. Он позвонил своему знакомому продюсеру в Париж… и оказалось, что там никто и не слышал про французского писателя Клода Телье и про роман «Мой дядя Бенжамен». Но предупредили, что если они пустятся с нами в плавание, то главного героя должен играть французский актер. Такое плавание нас не устраивало, и мы решили плыть самостоятельно.

Но звонок Познера не пропал даром. Французы разыскали-таки роман Телье, и сами сняли по нему фильм с французским актером, певцом Жаком Брелем в главной роли. И на фестивале Мар дель Плато в Аргентине оба фильма встретились. Это стало сенсацией: французский и грузинский фильмы по одному и тому же роману.

Сначала показывали французский фильм. Перед просмотром я оставил у портье на номер французского режиссера бутылку «Столичной» и баночку черной икры в качестве презента, — я воспринимал этого француза почти как родственника, брата по крови. Но после десяти минут просмотра я смотался из зала, побежал в гостиницу и забрал у портье презент обратно.

Когда мы с Резо придумывали в сценарий что-то, чего не было в романе, то каждый раз спрашивали себя: а понравилось бы это Клоду Телье? И если нам казалось, что не понравилось бы, отказывались от этого. Так вот, про французский фильм возьму на себя смелость сказать: Клоду Тилье он бы не понравился.

Между прочим. Главный приз на этом фестивале получил наш «Не горюй!», а приз за лучшую мужскую роль получил Вахтанг Кикабидзе.

Гия Канчели

Так получилось, что Андрей Петров не мог со мной работать на фильме «Не горюй!», — он тогда писал музыку к совместной русско-американской картине.

— А может, и хорошо, что я занят, — сказал Петров. — Фильм грузинский, возьми грузинского композитора. В Тбилиси есть очень хороший молодой композитор Гия Канчели.

(У Канчели «Гия» — официальное имя. По паспорту он — Гия Александрович. А у меня «Гия» — короткое, как Влад у Владислава, официально я Георгий Николаевич.)

Прилетел в Тбилиси, познакомился. Канчели — невысокий, начинающий лысеть, с усами (так же можно было описать и меня. Но, в отличие от меня, вид у Канчели всегда очень аккуратный и очень серьезный). Канчели спросил, какая нужна музыка.

Обсуждать музыку всегда сложно. Но я, как смог, объяснил: в «Не горюй!» кроме авторской музыки нужна еще национальная (застольные песни и танцы) и дурная — та, которую играет оркестр доктора Левана. Фильм о враче Бенжамене Глонти, который учился в столице (в Петербурге), — то есть авторская музыка должна быть европейской. Но врач — грузин, значит, и Грузия в ней тоже должна присутствовать…

Обсудили мы все это с Канчели, и он начал работать. Через две недели Гия принес эскиз основной темы. Наиграл. Я сказал, что хорошо, но надо еще поискать. Через две недели он принес другую мелодию. Я опять сказал, что хорошо, но попросил поискать еще. А через два дня Канчели пришел ко мне в гостиницу и сказал:

— Я подумал и понял — как композитор я вас не устраиваю. Чтобы не ставить вас в неловкое положение, я сам отказываюсь работать на этой картине.

— Кашу хочешь? — спросил я.

Я как раз варил себе овсянку на ужин.

— Хочу, — мрачно сказал Канчели. И добавил: — С вареньем.

На столе стояла банка орехового варенья, которую принесла мне двоюродная сестра Тако.

Съели кашу. Спрашиваю:

— Чаю хочешь?

— Хочу. — И положил себе еще варенья. (Канчели очень любит сладкое.)

В номере стояло пианино, и я попросил Гию наиграть ту тему, которую он мне показывал в прошлый раз. Гия наиграл.

— Красиво, — сказал я. — Хорошая мелодия, искристая.

— Но вы же сказали, что это нам не годится!

— Нам — нет, не годится. Надо еще поискать.

С тех пор мы так и работаем. Уже больше тридцати лет к моим фильмам пишет музыку то Петров, то Канчели.

Между прочим. Я уже писал, что у Андрея Петрова забракованные мной варианты не пропадали, — я слышу их в других фильмах. А у Канчели я нахожу их не только в других его фильмах, но и в симфониях и в камерных сочинениях, которые он написал для Башмета, Кремера, Ростроповича и других великих музыкантов всего мира.