Безбилетный пассажир, стр. 31

— Ну и пусть извинится, — сказала Манана.

— Сейчас, — и шофер исчез.

— Чего он говорил? — спросил Леша, который по-грузински не понимал.

— Сказал, что можешь снова бороду отпускать. И просил позвать на банкет Полиглота.

— Ни в коем случае! — сказала Манана. — Оставьте этого идиота в покое.

Тут в комнате появился маленький толстый рыжий грузин в белом кителе из китайского шелка.

— Батоно Георгий, когда я узнал, кто вы такой, я чуть с ума не сошел! Представляете, какая трагическая случайность! — сказал он с пафосом. — Хвала Господу, что вы остались живы! Грузия до конца дней не простила бы, что по моей вине погиб великий грузинский дирижер!

И Фердинанд Шалвович пригласил меня и моих гостей в ресторан.

— И еще кого хотите пригласите! Хоть сто, хоть двести человек!

Манана, которая знала меня с детства и не сомневалась, что я могу и с сотрясением встать и поехать, категорически заявила, что великий дирижер никуда не поедет. Ему нельзя.

Тогда Фердинанд Шалвович пригласил Лешу. Они вышли. Хлопнула дверца машины…

Леша появился через пять дней.

За это время он половил лососей на озере Рица, побывал на свадьбе в горной абхазской деревне, съездил на милицейском катере в Сухуми и Батуми, а из Батуми слетал в Тбилиси и там поужинал на фуникулере…

Фердинанд Шалвович оказался большим человеком — главным инспектором мер и весов. Любого продавца от Гагр до Сухуми мог посадить за недовес и недолив. Лет на восемь. Если бы захотел. Но он был добрым и справедливым человеком. Сам жил — и другим давал жить!

А я лежал в постели, — ходить мне было нельзя, читать мне было нельзя, на солнце мне было нельзя.

Сколько я себя помню, столько помню и Манану. У мамы было две подруги детства — Цуца и Раиса, на всех фотографиях гимназической поры они втроем: мама, Цуца и Раиса. В 37-м году мужа Раисы расстреляли, а Раису посадили. И мужа Цуцы (мамы Мананы) расстреляли, а Цуцу посадили. И выпустили их только в 53-м. Манану воспитывала младшая сестра Цуцы, Нунка, — красивая, умная — замуж так и не вышла, посвятила жизнь племяннице.

Не было случая, чтобы я приехал в Тбилиси и не побывал у них. Манана, пожалуй, единственный друг-женщина в мой жизни. Я все ей рассказывал, а она умела слушать и понимала меня. Когда я пошел на режиссерские курсы, Манана — единственная — сказала:

— Никого не слушай. Получится из тебя режиссер.

В 53-м году, когда Цуца вышла из тюрьмы, Манана попала в сложное положение: когда она уделяла внимание Цуце, Нунка обижалась (виду не подавала, но Манана чувствовала — обижается). А когда внимание уделяла Нунке, то Цуца огорчалась: «Совсем ты, девочка, меня забыла».

Сейчас я думаю, что моя мама и Нунка, наверное, хотели, чтобы мы с Мананой поженились. Но нам это почему-то в голову не приходило. Мне, во всяком случае.

Замуж Манана вышла так. Студент Тбилисского университета Резо Мхеидзе решил бежать из Советского Союза. Он поехал в Батуми, изучил маршруты кораблей, вошел в море и поплыл. Проплыл около тридцати километров и стал ждать. Появился итальянский танкер. Резо начал кричать и размахивать руками. Его увидели, подняли на борт. Резо попросил у капитана танкера политического убежища. Капитан вызвал пограничников. Резо арестовали.

Через месяц Манану в Тбилиси вызвал следователь КГБ и стал расспрашивать о Резо: что, почему и как. Манана сказала, что подробностей не знает: они не так близко знакомы.

— А вот у меня его дневник, — сказал следователь. — Он пишет, что вы единственная женщина, которую он любит, и ради вас он готов на все. Читайте.

Следователь дал Манане тетрадь. И Манана прочитала, что мечта всех девушек Тбилиси, красавец и спортсмен Резо Мхеидзе в нее еще со школы влюблен. Но она дочь репрессированных родителей и он — сын репрессированных родителей. Если Резо женится на Манане, он осложнит ей жизнь еще больше, а ей и так досталось. (Почти вся грузинская интеллигенция в 37-м году оказалась за решеткой. Многих расстреляли, а жен сослали. Моим родителям повезло — они в то время работали в Москве.)

Резо посадили на восемь лет. Манана написала Резо письмо, он ей ответил. Через шесть лет, когда Резо вышел из тюрьмы, они поженились.

Эффектная, женственная, умная, чемпионка Грузии по конному спорту, — Манана была в Гаграх одна, потому что она преданно ждала Резо.

Когда я последний раз был у Мананы, она была больна. Ухаживал за ней Резо. Они теперь жили в многоэтажном доме на девятом этаже. Лифт не работал — света не было. И вода не шла. А Манане врач рекомендовал каждый день принимать горячую ванну. Резо носил воду ведрами со двора и разогревал на буржуйке. Всю зиму. А лет ему, как и мне, было тогда уже немало — за шестьдесят.

Вот такая история…

И еще одна история.

В середине пятидесятых, когда стали реабилитировать политзаключенных, у нас в московской квартире образовался перевалочный пункт: многие мамины подруги были репрессированы как жены «врагов народа» и теперь возвращались домой через Москву.

Освободили мамину подругу Раису, и она вместе с пятью подругами по заключению временно поселилась у нас. (Кстати, когда Раису освобождали, прямо перед ней справку получала жена Колчака, а сразу за ней — жена Буденного.)

Цуца — мама Мананы — тоже после освобождения приехала к нам. Она появилась в доме вслед за Раисой, — пришла очень возбужденная и рассказала такую историю.

В лагере Цуца работала медсестрой. К ним в больницу попал лагерный пахан, Никола Питерский (заключенные, чтобы избежать этапа, втирали ртуть из термометра в кровь — получались все симптомы тифа). Цуца поняла хитрость Николы Питерского, но промолчала. И он, когда выходил, сказал ей: «Спасибо, мадам».

На следующий день после выписки пахана на больницу совершили налет и украли вещи. В основном пострадала нянечка: нянечкой в больнице была жена латвийского посла во Франции. Когда посол вернулся в Ригу, там уже установилась советская власть и его с женой, естественно, арестовали. Но некоторые французские вещи у нее еще сохранились.

Вместе с вещами нянечки воры прихватили и единственную Цуцину юбку: кроме юбки, у нее был только халат. Цуца пошла к ворам и попросила позвать Николу Питерского. Тот вышел, Цуца объяснила, что у нее украли последнюю юбку: «Если можете, помогите». Никола угостил Цуцу папиросой и сказал, что в первый раз слышит о краже. А вечером вернули все вещи, испачканные землей и завернутые в простыню. К вещам прилагалась записка: «Мадам, свои вещи надо держать при себе. С комприветом. Никола Питерский».

Цуцу освободили, она приехала в Москву. Выйдя из вокзала, Цуца стала спрашивать, как добраться до Чистых Прудов. Остановилась шикарная машина, за рулем сидел очень хорошо одетый мужчина:

— Садитесь, мадам!

И Цуца узнала в нем Николу Питерского.

Он довез ее до нашего дома, достал из бардачка толстую пачку денег:

— Это вам, мадам. На булавки.

Цуца стала отказываться.

— Не волнуйтесь, мадам. Это чистые деньги.

Но Цуца все равно не взяла.

— Правильно я сделала? — спросила она у сидящих на кухне.

Все промолчали, а Раиса сказала:

— Дура!

И вот сидят на нашей кухне Раиса, пять ее подруг, Цуца и еще один только что освободившийся писатель. Разговор идет о том, как тяжело было в лагерях.

И тут раздался звонок в дверь. Я пошел открывать — пришел дядя Сандро.

Из всех друзей отца я больше всего любил дядю Сандро. Он всегда привозил мне подарки, а когда мне исполнилось шестнадцать, повел в комиссионный магазин и купил мне заграничный пиджак — длинный, со шлицами. И я перестал стричь волосы, чтобы походить на стилягу.

Дядя Сандро учился с отцом в институте, а после они вместе работали на Сахалине, проводили железную дорогу. Среди рабочих было много уголовников, и поэтому инженеры были вооружены, у каждого был пистолет. Как-то раз дядя Сандро чистил оружие, пистолет случайно выстрелил и приятеля дяди Сандро ранило в ногу. Дядю Сандро судили и отправили на Беломорканал. Там он заработал себе досрочное освобождение, но из системы ГУЛАГа его уже не выпустили. Он стал работать в лагерях (в таких, где заключенные строили железные дороги) — сначала заместителем начальника лагеря, а потом и начальником.