Безбилетный пассажир, стр. 21
У Виктора Голявкина есть рассказ о мальчике, которому постоянно приводят в пример дядю: и как он хорошо учился в школе, и как отлично закончил институт, и как замечательно работал, и каким он был спортивным и смелым… А сам мальчик о дяде ничего не может вспомнить, кроме большой белой пуговицы от кальсон, пришитой к рубашке черными нитками.
Я — как тот мальчик. Все рассказы про Мексику у меня начинались с этого мяса. И понимал, что хотят услышать об индейцах, о фильмах, о звездах, о фресках Сикейроса, но ничего не мог с собой поделать, зациклился: куда увезли мясо?
Перед самой посадкой в Монреале нам — каждому — вручили журнал с портретом красивой женщины на обложке.
— Это Жаклин Кеннеди, — сказала Скобцева. — Жена американского президента.
— И зачем они это нам всучили? — спросил Таланкин.
— Дайте-ка сюда! — Бондарчук отобрал у всех журналы и положил на пустое кресло. — Обойдемся без Кеннеди!
Приземлились в аэропорту в Монреале. Там у нас по графику была ночевка и вылет на следующий день. Мы пошли к представителю компании «Шведские авиалинии», Скобцева показала билеты и спросила, где нас разместят на ночь и где накормят. Он стал что-то говорить, показывая рукой в сторону, и из того, что он сказал, я понял только одно слово — «Кеннеди».
Скобцева его переспрашивает. Он снова машет рукой в сторону и чего-то талдычит. И опять слышу: «Кеннеди».
— Что он говорит? — спросил Бондарчук у Скобцевой. — При чем здесь Кеннеди?
— Что-то я не очень поняла.
— Скажи ему, что мы советская делегация, летим на фестиваль в Мексику, и никакой Кеннеди здесь ни при чем!
Скобцева еще раз медленно и подробно объяснила все представителю, а тот снова показывает рукой в сторону и опять что-то про Кеннеди.
— Он говорит, чтобы мы шли в тот зал, к представителю Кеннеди. Может, сходить посмотреть?
— Ни в коем случае! Но Кеннеди! Но! — Бондарчук помахал пальцем перед носом представителя компании.
— Но Кеннеди! — Таланкин тоже помахал пальцем.
Представитель поднял руки: «Джаст э моумент!» — и скрылся за дверью.
— Побежал докладывать, что мы не соглашаемся, — догадался Таланкин.
— Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает! — запел я. В самолете мы угостились бесплатной выпивкой, и настроение у нас было приподнятое.
— А ну заткнись! — рявкнул Бондарчук.
Сел и включил на полную мощность свой маленький транзисторный приемник. (Бондарчук купил его в Мексике в прошлую поездку, очень им дорожил и с ним не расставался. Это был первый транзисторный приемник, который я увидел.)
Возвратился представитель компании с каким-то молодым человеком. Путая польские и русские слова, тот объяснил, что до Монреаля мы летели «Шведскими авиалиниями», а здесь должны пересесть на самолет канадской компании «Кеннеди пасифик», представительство которой находится в следующем зале. И там нами займутся: устроят в гостиницу, накормят, а завтра отправят в Мехико.
На следующий день в аэропорту Мехико нас встретили советник посольства и переводчица Люся Новикова. Разместились по машинам: Бондарчук и Скобцева поехали с советником посольства, а мы с Таланкиным — с Люсей. Водитель у нас был свой, посольский. Как только машина тронулась, Люся (она сидела впереди) повернулась к нам:
— Что нового в Москве?
— Ничего.
— Сегодня здесь по радио говорили, что у нас переворот. Якобы Хрущева сняли, а власть захватили Молотов, Каганович и Маленков. Утка?
— Бог ее знает. Мы уже два дня летим. А вы из посольства позвоните и спросите.
Люся вздохнула и отвернулась.
Мексика. Жара, пальмы, едем в шикарной машине по широкому шоссе. А в Москве минус семь и, может, переворот…
— А в общем-то, что в лоб, что по лбу. Одна компания, — сказал я.
Люся с упреком посмотрела на меня и показала глазами на водителя.
Въехали в город. На улицах много людей. Много гитаристов в сомбреро, ряженых.
— Сегодня у них большой католический праздник, — объяснила Люся.
Свернули на главную магистраль, там по осевой двигалась нескончаемая процессия: респектабельные сеньоры и сеньориты, старушки и старики, дети, полуголые индейцы в национальных костюмах… И все — на коленях.
— Они так три километра до собора ползут, чтобы им грехи простили, — объяснила Люся.
Подъехали к посольству. У ограды — толпа журналистов. Охрана открыла ворота, и мы, вслед за машиной советника, въехали на нашу территорию. Ворота за нами тут же закрыли.
— Слышали? — спросил нас Бондарчук, когда мы вышли из машины.
— Т-сс! — советник поднес палец к губам и показал на журналистов.
Нас провели к послу. Посол усадил нас в кресла:
— Ну, как долетели?
— Спасибо, нормально. Товарищ посол, что-нибудь прояснилось…
— А как вам гостиница? Вас в Хильтоне поселили? — перебил Бондарчука посол.
— Они там еще не были, — сказал встречавший нас советник. — Мы к вам прямо из аэропорта.
— Товарищ посол, нам сказали… — начал я.
— Вам повезло, товарищи, — снова перебил посол. — Сегодня в Мехико религиозный праздник. Люся, обязательно своди и покажи.
Тут в кабинет вошел человек и передал послу листок бумаги. Посол взгянул на листок и заметно повеселел:
— А вечером организуем пресс-конференцию и небольшой прием! В честь вашего прибытия! Не возражаете?
— А если спросят насчет переворота, что отвечать? — спросил Таланкин.
— Никита Сергеевич — верный ленинец, — сказал посол. — Советский народ поддерживает его курс, и никаких переворотов у нас нет и быть не может! Пусть не надеются!
Когда мы вышли, ни одного журналиста перед посольством уже не было.
Прямо из посольства Люся повезла нас смотреть праздник, — пока он не кончился. У соборной площади мы вышли, а машины с вещами отправили в гостиницу.
— Только держитесь все вместе, а то потеряемся, — предупредила Люся.
На площади перед собором — тысячи и тысячи людей. Из динамиков доносится приятный голос…
— Сегодня сам кардинал службу ведет, — сказала Люся.
Таланкин еще в Москве купил восьмимиллиметровую камеру. И, как только вышел из машины, принялся все снимать. И мы его потеряли. Попробовали искать, да где там! Все, привет, пропал Таланкин: где гостиница — не знает, языка не знает. И денег у него нет (Скобцева еще не выдала нам суточные).
Люся подвела нас к конной статуе:
— Стойте здесь, и отсюда ни шагу! — и исчезла.
Через десять минут из динамиков послышалась какая-то возня, и вдруг мы услышали Люсин голос. Люся кричала:
— Таланкин! Посреди площади конная статуя! Подходи к ней! Конная статуя! К передним ногам!
Опять какая-то возня, пререкания по-испански, Люсино «пардон», и снова бархатный голос кардинала, читающего молитву.
До сих пор не могу понять, как маленькая худенькая Люся умудрилась сквозь плотную толпу проникнуть в собор, а там еще добраться до алтаря и оттеснить от микрофона кардинала.
— А, ерунда, — отмахнулась Люся, когда мы ее потом стали расхваливать. — Вот когда я в Москве в ГУМе сапоги покупала, это действительно был подвиг!
Вечером в этот же день в холле гостиницы была пресс-конференция. Про переворот никто не спрашивал, вопросы были самые безобидные: как вам Мексика, какие творческие планы… Спрашивали Бондарчука и Скобцеву, мы с Таланкиным никого не интересовали.
А на следующий день утром, перед отлетом в Акапулько, Люся вручила нам газеты и стала переводить. На первой странице — большой портрет Бондарчука и написано крупным шрифтом: «Бондарчук заявил, что везет на Кубу атомную бомбу». Ниже — портрет Скобцевой и заголовок: «Русская звезда приехала в Мексику делать аборт! Она знает, что в Мексике лучшие гинекологи!» Дальше на маленькой фотографии мы с Таланкиным и подпись: «Сопровождающие Бондарчука агенты КГБ Игор Таланкин и испанец Хорхе Данелли, который делает вид, что не знает испанского языка».